Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер

серебряных рукава одного истока…

— Не пойду я туда, — ответил Джордж, отступая.

Они зашагали по лужайке, и в тени миртового дерева одна тень со вздохом распалась на две. Они быстро прошли мимо, отводя глаза.

— К черту! — повторил он. — Никуда я не пойду!

10

Это был День Отрока — мальчиков и девочек.

— Посмотрите на них, Джо, — сказала миссис Пауэрс. — Сидят, как неприкаянные души у входа в ад.

Машина остановилась у дома, оттуда хорошо было видно все.

— Да разве так сидят! — с восхищением сказал Гиллиген. — Поглядите на эту пару: взгляните, где он держит руку. Это у них называется светские танцы, а? Вот чего я никогда не умел. А попробуй я только так танцевать, меня бы отовсюду вышвырнули в первую же минуту. Да мне с детства не везло: никогда не приходилось танцевать в порядочных домах…

Освещенная веранда, меж двух одинаковых магнолий, походила на сцену. Сомкнувшись парами, танцоры двигались в меняющемся свете, то вбирая его, то уходя.

…возьми, встряхни, да не урони…

На перилах веранды по-прежнему сидели неучаствовавшие в танцах, присмиревшие, но воинственные. Подпирают стену — и все.

— Нет, я про тех вон, про бывших солдат. Посмотрите на них. Сидят рядком, перебрасываются французскими фразами — выучились в армии, сами себя обманывают. Зачем они здесь, Джо?

— За тем же, что и мы. Приятно поглазеть, разве нет? Но почем вы знаете, что это солдаты?.. Нет, вы гляньте туда, на тех двоих! — ахнул он вдруг с детской непосредственностью.

Пара скользила, замирала, нарочно нарушая синкопу, ища и находя ритм музыки, снова теряя его… Она уходила от него, приближалась, угадывая его движения: касание, короткое, как вздох, и расхождение — он сам помогал ей уйти, расстаться. Касание и отход: без завершения.

— Ух ты, а вдруг музыка остановится!

— Не глупите, Джо! Я их знаю. Слишком много я видела таких, как они, на танцульках, в кафе: славные скучные мальчики; им, беднягам, идти на войну, оттого и девушки к ним добры. А теперь воины нет, уходить им некуда. Смотрите, как девушки с ними обращаются!

— Что вы сказали? — рассеянно спросил Гиллиген. Он с трудом оторвал взгляд от танцующей пары. — Ух, видел бы наш лейтенант, что делается, с него бы весь сон слетел!

Но Мэгон неподвижно сидел рядом с миссис Пауэрс. Гиллиген обернулся со своего места рядом с негром-шофером и посмотрел на его неподвижную фигуру. Синкопы пульсировали вокруг них — перекличка струнных и духовых инструментов, теплая и щекочущая, как вода. Она наклонилась к Мэгону:

— Нравится, Дональд?

Он зашевелился, поднял руку к очкам.

— Осторожно, лейтенант, — быстро сказал Гиллиген, — еще сбросите нечаянно, потеряем их. — (Мэгон послушно опустил руку.): — А музыка хорошая, верно?

— Хорошая, Джо, — согласился тот.

Гиллиген снова посмотрел на танцоров.

— Мало сказать — хорошая, если на них поглядеть.

…о-го-го! Куда же скрылся мой седок?..

Гиллиген вдруг обернулся к миссис Пауэрс:

— Знаете, кто это там?

Миссис Пауэрс узнала доктора Гэри, без стакана воды, конечно, увидела веер из перьев, похожий на вечернюю иву, и сияющую линию обнаженной руки на строгом черном фоне. Увидела две головы, слитые вместе, щекой к щеке, над медленным синхронным движением тел.

— Это барышня Сондерсов, — объяснил Гиллиген.

Миссис Пауэрс следила, как девушка в плавном движении, сдержанно и мягко отдавалась танцу, а Гиллиген продолжал:

— Пожалуй, подойду поближе, к тем ребятам — вон они сидят. Надо посмотреть.

Его приветствовали с радушием людей, которые приглашены все вместе, но не уверены в себе, не уверены, зачем их, в сущности, пригласили; так всегда чувствуют себя провинциалы, с раз навсегда установившимися правилами жизни, теряются в этой сравнительно столичной атмосфере с совершенно чуждыми им установками. Плохо чувствовать себя провинциалом: вдруг обнаружить, что какой-то привычный кодекс поведения необъяснимо устарел за один вечер.

Многих из них Гиллиген знал по имени; он присел к ним на перила веранды. Ему предложили сигарету, он закурил и, сидя между ними, слушал, как, перекрывая шум танцев, в которых они не могли принять участия, они говорили о девушках, раньше добивавшихся их благосклонности, а теперь не обращавших внимания на них, — они стали напоминанием о войне для общества, которому война надоела. Они недоумевали, они совсем растерялись, бедняги. Раньше общество упивалось войной, их растили для войны, прививали им вкус к войне, но теперь общество упивалось каким-то другим напитком, а они еще не привыкли, что им отводится только два с лишним процента.

— Поглядите на этих мальчишек: до чего повырастали, пока нас тут не было, — горячо говорил один из них. — И девушкам они вовсе не нравятся! А что им делать? Мы-то по-ихнему танцевать не умеем. Тут ведь мало делать всякие движения. Это-то можно выучить. Нет, тут… тут… — Он никак не мог найти подходящее слово и, перебив себя, продолжал: — Смешно, конечно. Я там от француженок всякого понабрался… Так разве нашим девушкам это нужно? Вовсе нет! Не настолько же они изменились…

— Ясно, им не то нужно, — согласился Гиллиген. — Но ты погляди на этих двоих.

— Конечно, им не то нужно. Это девушки порядочные: они будут матерями следующего поколения. Конечно, им вовсе не то нужно.

— Но кому-то это, видно, нужно! — сказал Гиллиген.

Мимо проплыл доктор Гэри — он танцевал плавно, умело, вполне благопристойно, видимо, получая большое удовольствие. Его партнерша, очень юная, в очень коротком платьице, видимо, танцевала с ним потому, что считалось лестным танцевать с доктором Гэри — так было принято. Она ощущала физическую свободу, свободу своего юного, не стесненного корсетом тела, плоского, как у мальчишки, и, как мальчишка, наслаждалась свободой, движением, словно свобода и движение, как вода, ласкали ее тело вместе с легким прикосновением шелка. Через плечо доктора Гэри (оно казалось мужественным от официального черного костюма) она смотрела, как та пара остановилась, ища нарочито потерянный ритм. Партнерша доктора Гэри, умело следуя за его движениями, не спускала глаз с другого танцора, не обращая внимания на его девушку. «Если есть Бог — яс ним буду танцевать следующий танец!»

— Танцевать с вами, — сказал доктор Гэри, — все равно, что читать стихи некоего поэта по имени Суинберн[15]. — Сам доктор Гэри предпочитал Мильтона, он даже разметил весь текст, как пьесу.

— Суинбёрн? — рассеянно улыбнулась она, следя за другой парой, но не теряя ритма, не портя своего грима. Лицо у нее было очень гладкое и так умело накрашено, что походило на искусственную орхидею. — А разве он писал стихи? — «Про кого это он говорит: про Эллу Уилкокс или про Айрин