Картахена - Лена Элтанг

Почему Петра не распечатала весь блог, раз уж смогла до него добраться? На дотошную медсестру это не очень похоже. Ясно, что распечатала. Просто не вложила в письмо, отправленное в Ноттингем. И правда, зачем посылать мне мои собственные тексты? Итак, все ясно: дневник взломан, меня разоблачили, наказание неизбежно.

Ему не терпелось вернуться в мотель и добраться до компьютера. Сегодня он намерен был работать до глубокой ночи и поменьше пить. Файлы в папке «Бриатико» были похожи на муравьев, потерявших муравейник: ракурс изображения сдвигался вслед за солнцем, ось поляризации шаталась, будто пьяный матрос, а феромоны смыло дождем. Увязать отрывки в цельное повествование пока не получалось, хотя за два года он набросал бесчисленное количество муравьиных троп.

Нет, сегодня он в гавань не пойдет. Иначе никакой работы не будет. Пить с клошаром было весело, а слышать его сварливый голос и видеть смуглую лысую башку было чертовски приятно. Хотя временами он казался безумным дервишем, монотонно кружащимся в пыли. Вчера в траттории они услышали по радио новости с востока, клошар поднялся и произнес по этому поводу суровый un brindisi.

– Что, если бы вся история человеческих войн и распрей за ночь стерлась бы из нашей реальности и мы проснулись бы, не зная, кто такие мусульмане, евреи, украинцы или баски? Представь, что этого просто нет в памяти, а карта существует только географическая. С горами и долами. Никто никому не должен, никого не угнетали, не пускали пух из подушек. Сколько времени ушло бы тогда на новую вражду?

– Думаю, немного, – сказал Маркус, с готовностью поднимая бокал.

– Черта с два. Войны начинаются в памяти… – клошар крепко постучал себя по лбу, – а заканчиваются в беспамятстве. Как любовь или, скажем, ненависть. Ты думаешь, что человек тебе неприятен, а на деле он напоминает тебе что-то знакомое, мерзкое или опасное. Или печную дверцу, о которую ты уже обжигался. А причину ненавидеть его в настоящем ты будешь искать, пока не найдешь.

– Ненавидеть можно только того, кто знает, что ты его ненавидишь. А иначе какой от этого толк? – заметил Маркус.

– Низкие чувства лучше держать при себе и не позориться, – сказал старик, усаживаясь и приникая к стакану. – Другое дело месть.

– Не вижу никакой разницы между ненавистью и местью.

– Ты когда-нибудь ел сухари с сушеными пчелами?

– Нет, не приходилось.

– Говорят, улей с мертвыми пчелами, принесенный с пасеки, однажды забыли на кухне, и он случайно опрокинулся в тесто у булочника. Ученик булочника явился спозаранку и принял пчел за изюм. Закатал их в тесто, накрутил к празднику разных пандоро и поставил в печь. Вот уж ему досталось, когда все сели обедать. Понимаешь?

– Не очень.

– Ты принимаешь дохлых пчел за изюм, парень. Все знают, что есть мертвецы, которых нельзя примирить со смертью. Человек, которого убили как собаку, продолжает взывать к отмщению. Его не сравнить с воином, который сам выбрал себе кончину.

Вот кого сделать бы основным персонажем, подумал Маркус, открывая нужный файл и пытаясь справиться с дрожью в пальцах. Жаль, что он не имеет отношения к моей истории. Но я непременно возьму его в эпизод.

* * *

Удивительно, как ловко перепутаны нитки в этом балаганчике, с виду безнадежно разболтанном. Его первое итальянское путешествие началось с разговора в пабе в один из ненастных дней ноттингемской весны. Не могу поехать в Италию, сказал он, когда, закончив с уборкой, они с другом присели за стойку, чтобы выпить по полпинты перед тем, как двери паба откроются. Просто не успею утрясти всю эту ерунду с паспортом. При этом я точно знаю, что приглашение не повторится, оно и так висит на волоске, ты же знаешь Паолу. Знаю, кивнул друг, у нее семь пятниц на неделе, и она намного старше, чем следует. Но ты можешь взять мой паспорт, раз уж тебе так приспичило.

Спустя столько лет он снова зашел в этот паб, сам не зная зачем. Для того, чтобы вернуть паспорт, наверное. А может быть, для того, чтобы еще раз увидеть табличку «здесь не мыли пол с 1912 года» и вдохнуть этот ни на что не похожий запах: смесь воска, пролитого пива, табака, старой кожи и влажных опилок. И что же – итальянское письмо дожидалось его в одном из ящиков барной стойки, а в нем старая пенковая трубка, записка от Петры и досье. И разумеется, копия письма, адресованного комиссару. Девчонка не поленилась его скопировать, чтобы Маркус точно знал, что от возмездия ему не уйти.

Письмо было не просто глупым и самоуверенным, оно было китайским по сути, если говорить о конфуцианском Китае. Поднебесная являлась венцом творения, окруженным безграмотными варварами, которые обязаны почитать Сына Неба и приносить ему дань. Заносчивые англичане, приплывшие к китайским берегам в конце восемнадцатого века, сами написали на своих флагах: те, кто принес дань из далекой страны. Стыд проедает мне кожу, написала она. Господи ты боже мой. Проходимец и лжец, написала она. Бедное кудрявое дитя, что за стружки у тебя в голове?

Господин комиссар, вчера я окончательно убедилась в том, что вы не желаете меня слушать, и я понимаю почему. Вам удобнее думать так, как вы думаете.

Я решила вернуться в Кассино, чтобы продолжать учебу. Однако мой отъезд не означает отступления. Я оставляю вам свой дневник, в надежде, что вы отнесетесь к нему как к серьезному расследованию. Вы всеми силами старались избежать нашей встречи, и я сделала выводы: дело моего брата закрыто, и вы не намерены к нему возвращаться. Я вела эти записи в течение трех с лишним месяцев, они начаты в день смерти моего брата, Ринальдо Понте, вернее – в день его похорон, и закончены сегодня, в день моего отъезда в университет.

Я оставляю вам дневник, чтобы вы могли спокойно прочесть его и понять, как я пришла к своим выводам. Теперь я вижу, что проще оставить вам всю тетрадь целиком, чем пытаться описать в деталях ход расследования, тем более что многие моменты я помню уже не так хорошо.

Прикладываю сюда записи убийцы, сделанные им в своем блоге – под замком, разумеется, который я сумела взломать. Я сделала для себя копию того, что вы получите, и увожу ее с собой на случай, если вам вздумается вышвырнуть это в мусорную корзину. Соединив эти тексты, вы увидите ясную картину событий. Одного из преступников вы уже не достанете, он сам стал жертвой, надеюсь, его прах смешался с собачьим дерьмом, а сам он лижет сковородки в аду. Второй еще жив и должен ответить по закону. Его имя вы узнаете из моих записей, хотя у него может оказаться много имен, ведь он привык выдавать себя за кого-то другого. Так же как привык использовать людей для своих целей, это холодный манипулятор, проходимец и лжец. Стыд проедает мне кожу, когда я думаю, что он ее касался.

Добравшись до сути тем же путем, которым добиралась я, вы поймете мою настойчивость и позвоните мне, и тогда я приеду снова. И вот еще что. Поначалу я вела дневник для себя, пытаясь справиться с горем, обрушившимся на нашу семью, но постепенно привыкла записывать сюда свои размышления и гипотезы, связанные с делом моего брата. Мне нужен был не только собеседник, но и ежедневник, чтобы не запутаться. Тогда мне не приходило в голову, что придется показывать эти записи постороннему человеку, поэтому дневник носит довольно откровенный характер, пусть вас это не смущает.

Перед тем как оставить дневник в комиссариате, я перечитала его от корки до корки и уничтожила страницы, которые вас не касаются. Речь там шла о моей частной жизни. Вместе с ними я намеревалась выдрать страницы, унижающие память моего брата, однако после долгих раздумий оставила их на месте. Картина расследования без этих сведений не будет полной.

Прочтите это, и вы увидите, что я знаю, кто убил моего брата. Посадите его сообщника в тюрьму.

* * *

Ночью ему снился запах Паолы. Он различал в нем три основные ноты: мяту, черный перец и апельсиновую цедру, иногда мята пропадала, если день был очень жарким, зато апельсины были неизменны. Наверное, это были духи, но он не знал их названия – ни тогда, ни теперь. Вернувшись в Ноттингем, он несколько раз заходил в парфюмерную лавку на Пиджин-роуд и перебирал флаконы в надежде наткнуться на этот запах, но ничего даже отдаленно похожего не обнаружил.

Проснувшись, он долго лежал в кровати, пытаясь восстановить впечатление, но это был особый вид чувственной памяти, пробуждавшийся только во сне, и у него опять ничего не получилось. Спустившись в столовую мотеля, он вдохнул ваниль и пережженный кофе, и запах Паолы окончательно исчез, как будто и не было его.

За завтраком у него появилось несколько вариантов пароля к блогу флейтиста, но проверить их было негде: на дверях почты висела табличка «закрыто», а брести по жаре в Аннунциату ему не хотелось. Однако странное чувство – целый день жить в мире без Интернета, должен же он быть у кого-нибудь: на почте, в мэрии или у тех же полицейских? Он несколько раз открывал свой лаптоп в разных местах поселка, надеясь поймать хотя бы слабую ниточку Сети, но тщетно: ни Vodafone, ни Wind, ни даже вездесущего Telecom Italia он так и не нашел.