Заклинатель дождя - Михаил Строганов

Ивану почудилось, что по тонким, едва пробивавшимся из-под крыши лучам, к нему соскользнули два светлых лика, окруженных теплым солнечным сиянием.

– Я не готов… – он следил, как расплывавшиеся световые пятна кружатся над ним, переговариваясь друг с другом на неведомом певучем языке. – Мне надо жить, у меня мама тяжело больна…

Неужели ангелы? Совсем как в детских книжках… Иван потянул руки к ускользающим солнечным зайчикам, ощущая, как из холодной, промозглой могилы его уносят сильные и нежные крылья. Вспомнился стишок, который он читал на новогоднем детсадовском утреннике. Тогда на праздник пришли мама и папа – молодые, красивые, счастливые. А он – в костюме Пьеро, с золотым ключиком вместо мандолины – старался произнести для них слова как можно выразительнее:

Кто ты, ангел-голубок?Ветерок душистый?Тихой звездочки цветок?Или снег пушистый?…Потемнела, смолкла жизнь,Отлегли заботы…Милый ангел, покажись!Ангел, где ты? Кто ты?..

Разбитыми, запекшимися кровью губами, словно молитву, твердил Иван детский стипюк, призвавший ангелов небесных во спасение.

Ангелы ничего не сказали в ответ на молитву, а молча подхватили его и, вырывая из ледяного могильного плена, вознесли ввысь. Сначала – в непроглядную, ночную. Затем – в радужную, наполненную бесчисленными радугами в каждой капле слепого дождя.

Глава 27

ВРЕМЯ ЛОВЧИХ

Среди заваленных мусором дворов немировских окраин директорский черный BMW казался диковинным зверем, бесшумно пробирающимся к ведомой только ему цели. При виде дорогой, с непроглядными тонированными стеклами машины прохожие опасливо жались к домам.

У крыльца Пронин вышел из машины, учтиво открыл Елизавете Андреевне дверь:

– Благодарю вас за чудесный вечер! Думаю, мы очень скоро научимся понимать друг друга с полуслова! И встречаться станем как можно чаще!

Не то от слащавой улыбки, а может, из-за только что произошедшего насилия, стало тошно. Елизавета Андреевна не удержалась, нагнулась к вспотевшему лицу директора и шепнула: «Ты – жаба…» Затем рассеянно кивнула головой и, прижимая к груди смятый палантин, проскользнула в подъезд.

– Ничего, потаскушечка! В коммуналке сама раком посвищешь. Тогда посмотрим, с какой охотою еще потаскаешься! – бросил Пронин вдогонку. Осмотрелся вокруг. Ни души! Поправил лацканы пиджака. И вальяжно усаживаясь в машину, как бы невзначай посмотрелся в зеркало. «Вот и относись после этого по-человечески к бабам! Каким ты был, Василий Иванович, романтиком, таким и остался!» Распечатав упаковку с жевательной резинкой, отправил в рот пару подушечек, включил магнитолу и, найдя ретро-волну, поехал прочь с мерзкого, запущенного двора.

* * *

Уже в комнате, второпях скинув одежду, она легла на кровать и позволила себе разрыдаться в подушку. Вот возьму да удавлюсь! Ваню в детдом уже не отправят, его наверняка заберет к себе тетка. Старуха, конечно, ворчливая, но с ней жить все равно лучше, чем с матерью-потаскухой…

Елизавета Андреевна вытерла слезы и пробежала глазами по комнате. Пожалуй, лучше на вешалке. Во-первых, она высокая. Во-вторых, крючья прочные, не обломятся… Вот и чудно! Будет она здесь, как плащик, висеть. Никого не трогать, никому не мешать и ни от кого не зависеть!

Да, да! Сбежать из этого балагана, как убежала кукольная Мальвина из «Золотого ключика». Она подошла к зеркалу и показала своему отражению длинный нос, играя на нем пальчиками, как на дудочке. Стало смешно, она громко всхлипнула и залилась смехом.

– Лизавета, отворяй! – из-за двери послышался взволнованный голос тети Нюры. – Ну, кому говорю, отворяй!

Пенсионерка ворвалась в комнату и опустилась на табуретку у двери.

– И чего это мы посреди вечера вламываемся к незамужним женщинам? – Елизавета Андреевна с головы до ног осмотрела соседку и прыснула со смеху. – Все время думала, кого вы мне напоминаете.. Только сейчас поняла! Вылитая домомучительница Фрекен Бок!

– Вишь, лыбится! Думаешь, пьяная напилась, так и над старухой безнаказанно потешаться можешь? – тетя Нюра укоризненно покачала головой. – Глаза бы мои на тебя не смотрели!

– А я наконец-то поняла, Анна Кузьминична, причину вашего любопытства к моей персоне. Вы – сводница! Ничтожная, гадкая, бытовая сводня! Все ваши карты и житейское доброхотство было лишь для того, чтобы Пронину было легче затащить меня в постель! Интересно, сколько тебе платят за это?

– Э-эх, – вздохнула тетя Нюра, – дурой ты, девка, была, дурой и помрешь… Разве по такому случаю к тебе сейчас пришла? Не слепая ж ты, только водкой шары залила…

– Нет, Василий Иванович водку не пьет, предпочитает дорогостоящий коньячок. Стареющим козлодоям для «поднятия» положены боевые сто грамм! – пародируя Пронина, Елизавета почмокала губами, покрутила у носа рукой с воображаемым бокалом и залпом его «осушила». – Теперь можно и с девочкой повеселиться!

– Тьфу на тебя, шалава! Ни стыда в тебе, девка, ни совести не осталось!

– Нетушки! Раз пришла, так теперь смотреть на меня станешь!.. Противно, да? А знаешь, каково мне было? А в этом и ты, моя милая, постаралась! Значит, на тебе и будет моя смерть…

– Ты о чем говоришь?! Ты чего еще задумала?! Да сегодня сыночка твоего, Ванечку, распяли!!!

– Как… распяли?!

– Да проклятые наркоманы постарались. Прямо в ремзаводовском цехе! Милиция приезжала, вас спрашивала… Да где ж нам знать, куда вы после работы исчезаете!

– Где мой сын?! Он жив?! Отвечай! Жив?!

– Да в больнице твой Ванечка. А вот второй малец насмерть удавился. Оттого Ванюша, кажись, маненько умом и тронулся. Все ахинею несет, – тетя Нюра с трудом высвободилась из рук Елизаветы и попятилась из комнаты. – Его, того, к алкашам горячечным и свезли. Как раз за мясокомбинат, в бывшие конюшни монастырские…

* * *

Елизавета Андреевна выскочила из подъезда и бегом бросилась к остановке, надеясь еще успеть на последний автобус.

Весенний вечер заканчиваться не хотел, медлил, дурачил подступавшие с востока сумерки, густо размазывая по ним яркие краски заката. Улицы обезлюдели, и только в глубоких провалах дворов иногда еще проскальзывали силуэты припозднившихся горожан.

Ванечка! Она вспомнила день, когда смешной пухленький карапуз оторвался от стенки и побежал через всю комнату к ней, смеясь и лопоча: «Мама… мама… мама…» Тогда жизнь была безоблачной и счастливой, такой, что, казалось, ее ничто не может омрачить. Как в детской песне: «Только небо, только ветер, только радость впереди…»

Автобусная дверь растворилась с хрустом, возвращая Елизавету в ненавистное «здесь и сейчас».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});