Лавров - Александр Иванович Володин

Лаврович полагал, что для первого труда потребуется года два, для второго — лет пять. Осуществись этот план — можно было бы какое-то время не думать о средствах к жизни. Но что-то его реализации помешало.

Несколько осмотревшись, Лавров продолжал прерванные научные занятия. 21 апреля 1870 года он становится действительным членом Парижского антропологического общества. Труды его руководителя — Поля Брока, одного из основателей антропологии (он открыл двигательный центр речи в коре больших полушарий мозга), Петр Лаврович читал еще в России, писал о них в «Заграничном вестнике». Теперь же он наслаждался личным общением со знаменитым ученым.

В поисках книг для научных занятий Лавров ходил по библиотекам, по далеко не всегда находил в них нужную литературу. Чуть ли не в каждом письме Елене Андреевне Штакеншнейдер он просит позаботиться о доставке его рукописей и книг. Брок же, оценивший научную эрудицию русского эмигранта, спустя некоторое время пригласил его в состав редакции журнала «Revue d’Anthropologie» для составления обзоров русской и немецкой литературы по антропологии.

Вероятно, в мае произошла радостная встреча: из России в Париж прибыл Лопатин. Неуемный Герман Александрович становится членом Интернационала, затем уезжает в Швейцарию для встречи с Бакуниным, после возвращения в Париж отправляется в Лондон, потом опять в Париж. Энергия Лопатина словно передавалась Петру Лавровичу.

В мае Лавров поджидал приезда матери. Елизавета Карловна не хотела расставаться с младшеньким. Ей шел 83-й год, и все же она решила последовать за ним в эмиграцию. Попытки отговорить ее от этой поездки оказались тщетными. Выхлопотав паспорт, старший сын Петра Лавровича Михаил привез старушку в Париж. Недолго Елизавета Карловна прожила с любимым сыном: 1 июня она скончалась… Похороны нарушили и без того скудный бюджет эмигранта, пришлось экономить каждый франк, ограничивать себя во всем, даже переехать на более дешевую квартиру.

Привыкший к достатку, Лавров оказался лишенным самого необходимого. Основным источником доходов был гонорар за публикуемые работы. Деньги же из российских издательств поступали нерегулярно. Иногда он получал небольшие суммы от детей, но и этого не хватало. Елена Андреевна, зная о лишениях Петра Лавровича, высылала ему деньги с оказией. «Тяжело мне чувствовать, что я теперь вкушаю самую горькую сторону жизни эмигранта, жизнь подачками, когда я могу и хочу работать», — писал Лавров петербургской приятельнице. В начале июля она сама, из Гейдельберга, приезжала на два дня в Париж. Уезжала с поручениями: нужно было рукописи Лаврова переслать, да и в редакциях журналов дела прояснить.

Обедая в дешевых кафе, Лавров заводил беседы с французами, иногда и с испанцами, фламандцами, неграми, пил вместе с ними, как он сам вспоминал, «за братство народов». Особенно сблизился Петр Лаврович с польской эмиграцией. Анна Павловна ввела его в среду своих друзей, познакомила с видными революционерами. 27 июля Лавров сообщал Лопатину: «Вчера были именины Анны Павловны и пир горой. Я пил за ее здоровье и от Вашего имени. Встретил Домбровского. Он хочет сегодня или завтра быть у меня. Спрашивал о Вас. Я только сказал, что Вас нет здесь». Вообще в эти летние дни 1870 года Лавров в письмах к Лопатину обычно передает привет от Чаплицкой, сообщает о ее делах в Париже, при этом шутливо называет Анну Павловну (тезку голландской королевы) «Ее Величество». 15 июля Петр Лаврович извещает, что Чаплицкая намеревается выступить в польском демократическом кружке по поводу женского вопроса. Потом мы узнаем, что Анна Павловна написала письмо Лопатину, но не решается его отправить, так как в нем много ошибок. Дело отложено до будущего раза. «Вы все-таки имеете получить высочайшее послание», — шутит Лавров. «Когда же и кто бы то ни было осмеливался обращать внимание на грамматические ошибки Величеств, больших и маленьких?!» — иронизировал Лопатин.

Как-то на обеде у Вырубова Петр Лаврович познакомился с Николаем Владимировичем Ханыковым — известным русским географом и этнографом, почетным членом многих иностранных географических обществ. Ханы-ков в это время переводил на русский язык исследования немецкого профессора Карла Риттера «Землевладение в Азии». Оказалось, что и эта столь специальная тема близка интересам Лаврова. Обсуждает он с Ханыковым и труды крупнейшего естествоиспытателя и путешественника Александра Гумбольдта, и произведения датского поэта, исторического романиста Иоганнеса Гауха.

Понемногу Лавров начал свыкаться с новой обстановкой. И все же на душе было неспокойно. Однажды, в середине августа, возвратившись вечером домой, Петр Лаврович заметил в квартире непорядок: карта снята со стены, книги переложены, ящики письменного стола выдвинуты. Что произошло? Наутро консьерж сообщил, что квартиру посетил полицейский комиссар. Не по указке ли русского правительства?

Тревожило и другое: моральный аспект бегства за границу. В революционной среде считалось, что всякий честный человек должен действовать у себя на родине: бороться с самодержавным деспотизмом, защищать права обездоленных. Уход же в эмиграцию иногда рассматривался как бегство с поля боя. В одном из писем, полученном от старшего сына, в какой-то мере затрагивалась эта деликатная ситуация.

24 июля (5 августа) Лавров написал Михаилу: «Разорвать связи с отечеством, даже временно, очень тяжело, и тот, кто может быть для него полезным, оставаясь в его пределах, сохраняя с ним формальную связь, — тот должен сохранить ее. Мне было очень больно эмигрировать, и никому я не советую сделать это без крайней необходимости, лишь тогда, когда отрезаны все пути полезной деятельности в отечестве, — лишь тогда извинительна или обязательна эмиграция. Мне пути были отрезаны». Лавров заверял, что остается «русским в душе», в другое подданство не перейдет, будет всеми силами бороться за победу справедливого общественного устройства в России. Последнее отцовское наставление: «От всей души желаю, чтобы вы могли в продолжение всей вашей жизни служить России в ее пределах с тою любовью, которую я к ней сохраняю и здесь».

Меж тем французская империя переживала тяжелые времена. В стране росло недовольство правящим режимом. В этих условиях Наполеон III предложил народу путем плебисцита ответить на вопрос: одобряет ли он либеральные реформы, вводимые императором. «Дайте мне новое доказательство вашей приверженности, — обращался Наполеон III к французам. — Ответив утвердительно на поставленный вопрос, вы отвратите угрозу революции…»

Ответ был утвердительный (в подавляющем большинстве крестьяне поддались бонапартистской пропаганде), плебисцит принес победу императорской Франции. Конституция утверждала, что император правит от имени народа. Напряжение в стране, однако, не уменьшилось. Тогда правители решили, что «удачная» война спасет корону Бонапарту.

Лавров с интересом следил, за развитием событий. Обильную пищу для размышлений давала пресса, публичные собрания, деятельность секций Интернационала.

19 июля Франция объявила войну Пруссии. Первые же дни показали, что правительство, так стремившееся к войне, оказалось к ней неподготовленным: бригады,