Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

Наглец рыжий ус крутит, да смеётся:

—              Что за честь такая? Наша честь — государю угождать! А на тебя, майор, мне плевать. Ничо ты мне не сробишь. У меня дядька — ближ­ний боярин.

Гордон схватил нахала за шкирку, сдёрнул на пол да отходил ко­роткой дубинкой по спине и по бокам. Капитан едва ушёл, но у порога обернулся:

—              Ты у меня ещё поплачешь! Жаловаться буду!

Назавтра полковник Кроуфорд спросил у Патрика:

—              Что там у тебя со Спиридоновым было? Говорит, избил ты его до полусмерти.

—              Врёт нагло. Ничего не было!

Свидетелей-то не было! Капитан и боярину Милославскому жа­ловался, но тоже без толку. Дядюшка-боярин помог Свиридову перейти в другой полк.

Иноземцы в Москве жили своим кругом, в Немецкой слободе. С местными знались мало. Приезжему офицеру найти жену вельми не просто. В Немецкой слободе неженатые дамы и барышни наперечёт. А о русских красавицах — и не мечтай. Разве что решишься перейти в их веру. Да и то боярышню из хорошего дома за «басурмана» нипочём не отдадут.

Тем не менее, в ноябре там сыграли две свадьбы: ротмистр Рей­тер женился на вдове полковника Мензиса, а капитан Ломе на девице Беннерман. Патрик плясал и веселился на обеих свадьбах, свёл доброе знакомство со здешними дамами.

Летом на Украине было спокойно. Поляки с собственной мятежной ар­мией разобраться не могли. Как всегда, дрались за гетманскую булаву казацкие старшины.

Однако литовская армия в мятеже не участвовала и сильно утесняла московские гарнизоны в Быхове, Борисове, Витебске и Полоцке.

Государь Алексей Михайлович послал туда армию князя Хованского. Со­ветником князю назначил думного дворянина Ордина-Нащёкина, мужа вельми мудрого и просвещённого, лучшего из российских дипломатов. Жаль, таланты Афанасия Лаврентьевича в сием походе не пригодились.

Иван Андреевич Хованский был весьма речист, заносчив и любил при­хвастнуть. Недаром на Москве его прозвали Тараруй. Воинского таланта князю Бог не дал.

Поставил армию лагерем в пятнадцати верстах от Полоцка и ждал. Чего ? Неизвестно. А ведь имел явное превосходство над поляками.

Двухтысячный отряд Валентина, по прозвищу Кривой Сержант, от­резал подвоз фуража и продовольствия. В лагере начались голод, болезни, а пуще всего дезертирство. Скоро от армии осталась половина. А от Вильны на по­мощь к гетману Жеромскому уже шли отборные полки Яна Казимира. В ко­роткой битве при Кулишках поляки разбили армию Хованского. Полторы тысячи убитых, многие попали в плен. Гродно, Могилёв и Вильна были поте­ряны. Лишь проливные дожди и страшная русская грязь помешали полякам воспользоваться плодами сией победы.

В Немецкой слободе жадно ожидали вестей из-под Полоцка. На­конец, приехал генерал Томас Делейл. На него набросились с расспро­сами:

—              Как? Почему?

Генерал устало махнул рукой:

—При этаком воеводе иначе и быть не могло! Чванливый дурак! Я пришёл к нему за два дня перед битвой, говорю: «Бездействие смерти подобно!». Тараруй меня и слушать не стал. Беспомощным сви­детелем ждать неизбежной гибели войска? Сие не по мне. Я и уехал в Полоцк. Потому и жив. А полковник Дуглас погиб! Полковники Фор- рет и Бокхофен в плену.

—              Горестная история, — заметил Гордон. — Какую же кару понесёт князь Хованский за сие поражение?

— Никакой, — ответил Делейл. — Государь милостив и простил его. Молвил: «Видно, за грехи наши карает Господь». А вот боярину Милославскому досталось. Похвалился, что ежели бы государь послал с войском его, привёл бы пленником польского короля. Царь хвасту­нов не терпит. Вскочил, кричит: «Ты, страдник, худой человечишка! Да как ты смеешь, б.... сын, хвалиться своим могуществом в деле рат­ном? Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприяте­лем?». Дал старику пощёчину, отодрал за бороду и пинками вышиб его из палаты. Его Величество гневлив, да отходчив. Простит.

— Откуда вы узнали сие, генерал? — спросил полковник Кроуфорд.

—              Ордин-Нащёкин рассказал. Я его как раз после думы встретил.

В ноябре боярин Милославский устроил полку смотр. Солдаты уверенно держали строй, дружно выполняли команды.

—Молодец, майор! — похвалил боярин Гордона. — Добро ты их выучил. Нынче я у тебя шестьсот солдат заберу. Новый стрелецкий полк Никифора Колобова ладим. Да ты бы подучил его маленько. Ни- кифор в конюшенном приказе служил, ваших пехотных дел не разу­меет.

Горько было отдавать обученных солдат полуграмотному голове Колобову. Приказ! Впрочем, лучших из них, и Хомяка в том числе, Гор­дон не отдал.

Солдаты не хотели идти в новый полк. Горевали. Многие потом дезертировали. А Гордон получил шесть сотен новых солдат и при­нялся их обучать.

***

В Москву прибыли цесарские послы, бароны Колуччи и Майер- берг, толковать о замирении с Польшей. У них в доме капеллан еже­дневно служил мессу. Католического храма в Немецкой слободе не было. Лютеран здесь терпели, а католиков считали заклятыми врагами своей веры. При всяком удобном случае Патрик ходил на мессу.

В Рождественский пост всех прибывших офицеров собрали в избе Иноземного приказа, принимать присягу.

На улице ясный день, а тут полутемно, душно. Слюдяные оконца пропускают совсем мало света. Только виднеется в красном углу, под иконами, окладистая борода боярина Милославского, да две свечи освещают толстый том Библии и чёрный сюртук голландского па­стора.

Гордон уселся в углу, на лавке. Думал о чем-то своём, особо не вслушивался. Вдруг что-то задело его:

— Что он говорит!!!

«Служить Его Величеству верой и правдой во все дни нашей жизни.».

— Как же так?! — возмутился Патрик. — Я сговаривался в Варшаве с боярином Леонтьевым на три года! Нет! Такую присягу я не под­пишу!

Два часа дьяк Прокофьев и сам боярин Илья Данилович угова­ривали упрямого шотландца. В конце концов, он присягнул на службу Великому государю до конца войны с поляками.

Полковник Дэниел Кроуфорд был человек добрый и подлинный джентльмен. Однако утруждать себя излишними заботами не любил. Для решения полковых дел в Иноземный приказ посылал Гордона.

До чего же Патрик не любил туда ходить! Уж больно не хотелось встречаться с наглым Мишкой Кузовлёвым. Патрик частенько шел к другому дьяку. С седобородым Ефимом Прокофьевым сговориться было куда проще.

К Рождеству Гордону выдали в Сибирском приказе давно обе­щанных соболей. Вот Патрик и надумал наладить сердечное согласие с сиими канцелярскими крысами. Второго генваря Патрик устроил у себя богатый пир и пригласил весь приказ, окромя Мишки. За празд­ничным столом поклонился каждому соболиной шкуркой, кому и двумя, по чину.

С той поры в Иноземном приказе Гордона встречали как род­ногои не раз выручали из беды.

Жизнь и служба входили в накатанную колею: с утра обучение солдат строю, вечером отдых и развлечения в Немецкой слободе. На Валентинов день тянул по жребию возлюбленную, перед Пасхой долго и тяжко болел. Господь спас, выбрался.

Мучило одно: медные деньги дешевели на глазах. Когда Патрик приехал в Москву, за серебряную копейку давали три медных, к Рож­деству шесть, а летом уже десять копеек. Офицеры жаловались много раз, наконец, им повысили оклады на четверть.

Умер ближний боярин, Борис Иванович Морозов. Он завещал выдать каждому иноземному офицеру месячный оклад серебром. Не­чаянная радость.

На Троицу устроили конные бега. Гордон пришёл первым и вы­играл сто рублей. Почти все деньги потратил на пирушку с друзьями.

Медный бунт

25 июля Гордон, как обычно, муштровал полк на поле у Ново­спасского монастыря. Внезапно подскакал полковник Кроуфорд:

—              В городе бунт! Чернь поднялась из-за медных денег. Веди полк к Таганским воротам.

—Где же государь?