Тайна Ольги Чеховой - Воронель Нина Абрамовна

Оленька стояла в нерешительности — она всегда чувствовала некоторое смятение после непосредственного контакта со зрителями. И вдруг перед ней возник статный молодой человек в генеральском мундире с двумя бокалами вина — по одному в каждой руке.

— Позвольте, как когда-то, выпить с королевой вечера, — сказал он, и Оленька вспомнила, что уже встречала его несколько лет назад на какой-то презентации, но не могла вспомнить на какой. Тогда он еще не был генералом, но запомнился ей своей мужской привлекательностью и интеллигентной беседой. Она даже вспомнила его имя — Мартин Шульц, и с удовольствием взяла бокал. А через час приятного разговора приняла предложение Мартина отправиться в его генеральскую квартиру в Далеме. У нее не было сомнения, что вечер этот завершится интимной близостью. В последнее время Оленька все чаще задумывалась о своей женской судьбе. Она привыкла, что много лет она была центром сексуального притяжения, но видела уже, как ее постепенно вытесняют молодые и настойчивые. А намеки и приглашения сверстников уже не привлекали ее, ей было жалко зря потраченного времени.

Ольга не ошиблась, она провела с Мартином прекрасный вечер и еще более прекрасную ночь. Наутро, проснувшись, она обнаружила, что ее генерал умчался на важное совещание и попросил ее по уходе захлопнуть дверь. Ольга не спеша встала с постели, приняла душ, оделась и стала искать зеркало, чтобы приколоть шляпку.

Служебная квартира генерала состояла из двух комнат. Она вошла во вторую, похожую на кабинет, и остановилась в испуге: убегая в спешке, Мартин не заметил, что опрокинул портфель, из которого выпали и веером рассыпались по столу фотографии. При одном взгляде на них у нее кровь застыла в жилах — на них были изображены горы трупов, в основном голых женщин, иногда с детьми, одни тела лежали один на другом, другие были свалены в глубокие ямы, и на всех виднелась кровь и следы пулевых ран. По Берлину ходили смутные слухи о каких-то массовых расстрелах, но им не хотели верить, хотя все знали, что евреев куда-то вывозили. Но ведь не расстреливали же, вот так, голых, чтобы сбросить в яму! А выходит это правда?

— Что ты тут делаешь? — раздался голос за спиной.

У Оленьки хватило ума, не делая резких движений, присесть на стол так, чтобы прикрыть собой страшные фотографии. Пред ней стояла горничная, толстая и сердитая тетка в белом фартуке и кружевной наколке, вооруженная тележкой со всем, необходимым для уборки.

— Ты кто такая? И как сюда попала? — спросила она угрожающе и, оставив тележку, стала приближаться. Отступать было некуда — Ольга сидела на столе, с которого не могла встать.

«Сейчас она меня узнает! — испугалась Оленька. — Такие тетки любят кино!» Но горничная не успела ее узнать — за окном надрывно завыла сирена воздушной тревоги. Оленька невольно глянула на часы: ровно одиннадцать, американцы никогда не опаздывают. Бомбардировщики прилетают строго по расписанию: в одиннадцать утра американцы, в девять вечера англичане. Когда она отвела глаза от часов, толстой тетки перед ней уже не было; позабыв про тележку, та рысью умчалась из комнаты в бомбоубежище.

Оленька в бомбоубежище не пошла. Она положилась на судьбу и, аккуратно соскочив со стола, сложила фотографии, выбрала из них три самых страшных, а остальные сунула обратно в портфель. Эти три она спрятала в трусы, так как ни в сумочку, ни в карман они не помещались. И вышла из квартиры Мартина, аккуратно захлопнув за собой дверь, миновала пустой коридор, спустилась по пустой лестнице и оказалась на пустынной улице — все разбежались по бомбоубежищам.

Не зная точно, как добраться до своей машины, Оленька завернула за угол, увидела трамвайную остановку и решила дождаться трамвая. И только тут почувствовала, как жгут ее спрятанные фотографии. А что если горничная пошлет за ней погоню и ее обыщут? Нужно от них срочно избавиться, но как? Не выбрасывать же их в мусорный ящик, надо, чтобы о них узнали как можно больше людей. Тут к остановке на полной скорости подошел пустой трамвай, не пытаясь даже тормозить. Оленька отчаянно замахала руками, и он со скрежетом остановился. Она взобралась в вагон, тем временем сирена смолкла, и стали слышны взрывы — бомбы падали где-то поблизости, но трамвай продолжал двигаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Через десять минут они подкатили к Потсдамерплац, водитель остановил трамвай и высадил Оленьку. Она было направилась к своей машине, но вдруг остановилась как вкопанная, — прямо перед машиной стоял полицейский! Мелькнула паническая мысль: горничная ее узнала и сообщила в полицию! Вторая мысль была более рассудительной: даже если горничная ее опознала, как полиция могла так быстро найти ее припаркованную машину? И, взяв себя в руки, она храбро подошла к автомобилю. Увидев, как она отпирает дверцу своим ключом, полицейский козырнул и сказал:

— Наконец-то вы явились, уважаемая фрау! Мы уже начали беспокоиться, ведь все остальные машины, стоявшие здесь с вечера, давно разобрали.

Оленька постаралась поскорее покинуть Потсдамер-плац, и, оказавшись достаточно далеко, остановила машину и задумалась: как передать фотографии Курту? И придумала! Она подъехала максимально близко к месту его работы, отыскала ближайший телефон-автомат. Набрав номер, Ольга глубоко вдохнула и, с трудом сдерживая рыдание, произнесла:

— Курт, скажи честно, ты меня все еще любишь?

Она услышала, как Курт поперхнулся, но, слава Богу, быстро сообразил, и сказал:

— Конечно, дорогая! Конечно, люблю!

— Тогда докажи это — выйди ко мне, я сижу в машине у твоих дверей!

— Но почему ты не хочешь подняться ко мне?

— Я не хочу целовать тебя на глазах твоей секретарши!

— Хорошо, дорогая! Я уже выхожу!

Оленька откинулась на спинку сиденья и в ожидании Курта извлекла из трусов свои взрывоопасные фотографии. Наконец появился он и спросил взволнованно, что случилось, ведь за годы совместной работы Оленька крайне редко назначала неурочные встречи.

Она медленно выложила перед ним фотографии, одну за другой, при виде них у него вырвался новый вопрос:

— Откуда они у вас?

— А вот этого я вам сказать не могу!

— Но это же!.. Это же разоблачение, если фото не подделка! — И он перевернул каждую фотографию: на обратной стороне двух из них стояли надписи: «Бабий Яр» — и даты, на третьей — «Дробицкий Яр» и тоже дата.

— Почему подделка? Уверяю вас, эти фотографии подлинные! Их там была целая пачка!

— Вам цены нет, Ольга Константиновна!

Но Ольга Константиновна не жаждала похвал, она желала поскорей уехать от этих компрометирующих ее фотографий, получив которые, Курт не стал ее задерживать.

Оленька вела машину в сторону Глинеке. Уставшая от пережитых волнений, она все же обратила внимание, что бомбежка закончилась, она даже заметила по дороге пару дымящихся развалин, вокруг которых суетились спасатели. Скорей бы добраться домой! И позавтракать — ведь она сегодня не завтракала! Ольга представила себе свою кухню: на плите кипит чайник. И мама накрывает на стол.

Наспех припарковав машину, она почти взбежала на крыльцо и распахнула дверь. В доме было странно тихо — никто не дышал, на кухне не кипел чайник, и стол не был накрыт.

— Мама! — крикнула Оленька. — Я дома!

Не получив ответа, она помчалась в комнату Лулу, ворвалась без стука и увидела, что та лежит на спине одетая и не укрытая одеялом. Оленьку охватил такой ужас, что она не подбежала к кровати, а подошла к ней медленно на цыпочках и осторожно тронула маму за плечо. Оно было холодное и твердое, как неживое. Оно и было неживое, так же, как широко открытые мертвые глаза. Ноги Оленьки подкосились, и она безвольно опустилась на пол перед кроватью, не в силах даже заплакать.

Лёва

Вызов в Контору, как всегда, был некстати: Лёва как раз завершал оркестровку своей новой, по счету седьмой, симфонии. Но, с другой стороны, вряд ли он означал арест, так сказать, с доставкой на дом. Вызов был срочным, так что отложить посещение Конторы было нельзя. Пришлось закрыть рояль, наспех сложить в ящик нотные листы. Лёва так разнервничался, что даже не заметил, как бульвар начал подготовку к осени, листья еще не опадали, но постепенно заменяли летнюю зелень на сентябрьскую позолоту. На сердце стало легче, когда у входа в Контору он столкнулся с Марией Гариковной, значит, и ее вызвали тоже и на одно с ним время, если она успела примчаться с дачи.