Цесаревич (СИ) - Старый Денис

Зачем вообще пишу письма прусскому королю со старанием сбить прицел в мою сторону? Да, это очередная попытка запутать прусскую аналитику. Зная, что Фридрих страдает самовлюбленностью, я ему льщу, оправдывая русские победы тем, что наши солдаты стараются быть похожими на прусских, демонстрирую почитание гения короля. Поверит ли? Он может! Здравомыслящие генералы — вряд ли. Скорее всего, посчитают, что мальчик, то есть я, был на войне рядом с умными людьми, но решения никакие не принимал, как не принимает и сейчас. Уже была зафиксирована активность прусской разведки в отношении личности Степана Апраксина и Петра Салтыкова, видимо, уверены, что эти генералы и являются отцами русских побед, касательно второго генерала, так пруссаки не далеки от истины.

— Муж мой, ты еще работаешь? — Катэ, как это делает все чаще, зашла без стука и уведомления. — У меня уже примерка прошла, пришла к тебе сказать, что буду с голубой летной и хотела, чтобы и ты имел нечто голубое.

«Имел бы я нечто голубое, так уже любилась ты, Катюша, с Салтыковым, а может и я с ним любился» — подумал я, но сказал иное:

— Конечно, любимая.

— Через четыре часа жду тебя в своих покоях, — сказала Катерина и уже развернулась уходить.

— Иди-ка сюда, — сказал я и притянул к себе жену.

Нужно сбросить некоторое напряжение, накатило, а в этом случае лучше лекарства, чем близкое, ну очень близкое, общение с привлекательной молоденькой женщиной, нет.

*…………*……….*

Ораниенбаум

27 февраля 1750 года

17.00

За три часа до начала приема, который по елизаветинской традиции проходил глубоким вечером, пусть и на два часа ранее, чем обычно принимала государыня, мне пришлось спуститься в подвал дворца.

— Оставьте нас, — повелел я, как только увидел сидевшего на стуле «американца».

Слегка помятый, но без видимых повреждений, человек излучал страх и непонимание. Именно этого я и хотел добиться. Был бы передо мной сильный, уверенный в себе мужчина, то я был бы уверен на все сто процентов в необходимости его ликвидации, сейчас еще колебался. Американец уже был на грани того, чтобы сломаться. Или это хорошая игра? Позже я понял, что Франклин был слишком убежден в правоте собственных выводов и идеалов, чтобы бояться, только ненадолго растерялся.

— Степан Иванович, нас слушать нельзя! Вы поняли? — жестко сказал я, пресекая вероятность того, что Шешковский станет подслушивать, даже в целях моей безопасности, разговор.

Витали все мысли, что передо мной попаданец из будущего.

— Вашье Импегатогское Высочьество, — произнес американец, обозначив поклон из положения сидя.

— Господин Бенджамин Франклин, Вы говорите по-французски, или по-немецки? — проблемка! Моего английского может не хватить для того, чтобы в достаточной степени объясниться.

— Нет, — коротко ответил мне «американец» [Франклин не знал французского, даже были исторические анекдоты на эту тему].

Что ж, нужно выяснить для меня главное — попаданец ли он, а после уже просить переводчика.

— Вы знаете, кто такой Гагарин, или Нил Амстронг? — спросил я на родном для американца языке, страшась ответа.

— Гагарин — это русская фамилия? Я должен знать? А Амстронга нет, не знаю, — сказал Франклин, искренне проявляя недоумение, а у меня отлегло.

Понадобилось еще минут двадцать, чтобы нашли переводчика. Нужно же понимать, что именно говорит «американец»! А предусмотрительный Шешковский предполагал, что потребуется человек, знающий английский.

— Виски, мяса, сыра, — крикнул я, когда появился переводчик, и нужно было прекращать наше общение «моя твоя непонимай», а переходить к делу.

Из-за угла коридора в метрах двадцати показался лично Шешковский, кивнул, в знак того, что услышал мои пожелания, и ушел.

— Виски? В России производят этот напиток? Это кто-то из англичан, или ирландцев? Мне кажется, или на службе в Российской империи больше иностранцев, чем в иной европейской державе? — спросил Франклин, который пришел в себя и держался уже более чем уверенно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мы находились в подвале Ораниенбаума. Последний раз данное помещение использовалось по назначению только после покушения на меня, а до этого так ни разу. Я сидел на аскетичном стуле за столом, напротив, на табурете Франклин. «Кровавая гэбня», да и только!

— Порой мне кажется, что многие иностранцы мало отличаются от степных кочевников, меняют подданство по нескольку раз за жизнь, а то и чаще, — поддержал я светскую беседу.

— Я так понимаю, Ваше Высочество, — Франклин замялся, но выдавил из себя. — Я сегодня умру? Позвольте узнать причину!

— Мистер Франклин, Вы не правильно оцениваете ситуацию. Согласитесь, некий господин из далеких североамериканских колоний заявляется в Петербург, ведет беседы об ошибках при покушении на наследника российского престола, — сказал я, особо не обманывая своего визави, но, скорее, склоняясь к тому, что одним из отцов американской демократии должно стать меньше.

— И все же убьете, вы, русские, скорые на расправу! — понурив голову, сказал американец.

— О, как Вы заблуждаетесь! Неужели не знаете, что за все правление моей тетушки, не казнили ни одного человека? — я улыбнулся, только улыбка то или оскал, не было понятно даже мне.

— Я сейчас разговариваю не с императрицей! — пробурчал Франклин.

— Полноте, мистер, рассказывайте, кто Вы и зачем в России, как и о том, почему Вы столь рьяно интересовались моей персоной! — сказал я и сложил на груди руки.

— Мы разговариваем с позиции силы, Вашей силы, мне кажется, что это не справедливо. Я обязан говорить о своих планах и тем самым навредить себе же, — у моего собеседника впервые показался металл в голосе и он с вызовом посмотрел на меня.

— Да, это так, Ваша жизнь у меня в руках, — видя, как дернулся «американец», я жестко сказал. — Спокойно, мистер! Ваша боевая подготовка вряд ли дает шанс на спасение, на выходе Вы встретитесь с подразделением отнюдь не худших воинов. Не стоит менять риторику нашей дружелюбной беседы. Кстати, Ваше сопровождение было неплохим, моим людям пришлось потрудиться, чтобы обезвредить тех унтеров.

— Дружелюбие в подвале, — сгорбившись, пробормотал Энтони.

— Это бизнес, мистер Франклин, только бизнес, ничего личного, — я развел руками и улыбнулся притворной улыбкой. — У Вас же так говорят? Нет? Ну, это не имеет значения, англичане именно так и ведут себя. Я не против, их право, но в таком случае и противодействие адекватно. Вы действительно считали, что можно вот так приехать, спрашивать о возможности покушения на наследника, интересоваться еще особой Романа Илларионовича Воронцова и не встретить противодействие?

— Я могу задать Вам вопрос? — дождавшись моего молчаливого кивка, Франклин продолжил. — Вы же печетесь о науке и Просвещении?

— Каждый здравомыслящий и мало-мальски образованный человек не может не радеть за науку и Просвещение, — ответил я.

— И я тоже, как и много людей и в Европе и в… Америке. Потому я и интересовался Вашей персоной, — Франклин замолчал, ожидая моей реакции.

— И? Вы многое не договариваете, плетете какие-то кружева вокруг сути, говорите же конкретнее, — я терял терпение, вокруг да около можно говорить и до прибытия гостей, тем более, когда время забирал еще и перевод сказанного.

— Тогда я спрошу Вас: готовы ли Вы, Ваше Высочество, — Франклин пристально посмотрел на переводчика, который становился свидетелем его откровений. — Войти в сообщество людей, которые желают сделать этот мир лучше?

— Вы о чем? О масонах? — я рассмеялся. — Так вот к чему этот интерес к личности Романа Илларионовича Воронцова? Поэтому Вы приехали в Петербург? Упустил из виду, что в России стали существенными явлениями масонские ложи.

— Я ничего не сказал об обществе «вольных каменщиков», но насколько я знаю, Ваш дед состоял в масонах, — горделиво выпучил грудь Франклин.

— Может быть [несколько спорный вопрос, но часть исследователей считает, что Петр Великий мог быть масоном] — спокойно сказал я.