Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Само слово húskarl (в английских источниках: huscarl) – скандинавское (дословно человек дома). Первоначально им обозначались, видимо, разного рода (полу-) зависимые люди (слуги) в доме-усадьбе и в небольших «домашних» дружинах разного рода могущественных людей[568]. Не удивительно, что этот же термин стал применяться и к княжеским дружинникам – ведь дружины конунгов были в принципе такими же «домашними», как и толпы-отряды зависимых людей прочей знати, и лишь при определённых исторических обстоятельствах их численность вырастала на порядок (как у Кнуда). И естественно, что первоначально разницы между воинами в прямом подчинении конунга и дружинами знати не было никакой, кроме именно числа «бойцов».

Видимо, слово húskarl всегда имело некоторый оттенок зависимости (а может быть, и неполноправности), и параллельно с ним в XI–XII вв. в древнескандинавском языке существовали и другие обозначения членов дружины – heiðmaðr,hemþægi, rekkr, drengrи др. Некоторые из них имели скорее «возвышенно-героические» коннотации (типа русского «богатырь» и т. п.) и существенных различий в социальном плане, видимо, не отражали[569]. В XIII в. слово ещё употреблялось в значении «слуга/воин» применительно к членам дружин и конунгов, и лендрманов. Но со складыванием в это время королевской hirð как организации служилой знати её члены предпочитали уже именоваться не «хускарлами», а «хирдманами»[570].

Эта перемена ясно засвидетельствована Снорри Стурлусоном. С одной стороны, как мы видели выше, сообщая о численности hirð конунгов Олава Святого и Олава Тихого, Снорри хотя и упоминает о хускарлах, но как будто общества XI в. Так, высказывалось мнение, что хускарлы не были постоянным войском и не имели большого военного значения: Hooper 1985/2000; Hooper 1994. Думаю, что интерпретация военной организации Кнуда Великого как «большой дружины» в свете польских и чешских параллелей может стать дополнительным аргументом в пользу традиционной точки зрения не имеет в виду, что они принадлежали к собственно hirð. С другой стороны, в «Младшей Эдде» в специальном замечании о «дружинной» терминологии (гл. 66) он прямо пишет, что húskarlar – это устаревшее слово, а в его время оно уступает место слову hirðтепп. Слова Снорри в русском переводе М. И. Стеблина-Каменского выглядят следующим образом: «Конунгов и ярлов сопровождают люди, называемые дружинниками (hirðmenn) и домашней стражей (húskarlar). Лендрманы тоже держат присягнувших им людей (handgengna menn), которые зовутся в Дании и Швеции дружинниками (hirðmenn), а в Норвегии– домашнею стражей (húskarlar). Они, как и дружинники конунгов, приносят клятву верности. Дружинников (hirðmenn) часто называли домашней стражей (húskarlar konunga) в старые времена»[571]. Здесь, кстати, мы видим уже третий вариант перевода húskarl на русский язык («домашняя стража»); ср. выше– «работники», «прислужники». Русские переводчики явно испытывают трудности в подборе эквивалента этому слову, хотя в древнерусском языке во многом схожим было употребление слова (о нём см. ниже в сопоставлении со словом ).

В этом же месте «Младшей Эдды» Снорри упоминает о денежном жалованье, которое выплачивали скандинавские конунги своим людям. Для него это вполне естественное дело, и, приводя соответствующие цитаты из скальдической поэзии, он даёт лишь краткое пояснение: «heiðfé heitir máli ok gjöf, er höfðingjar gefa», которое можно перевести примерно так: «жалованье (heiðfé), которое дают вожди (правители), называется оклад или дар». Слово mált (дословно: «данное согласно уговору», родственное слову mál – речь, язык") лучше всего было бы передать даже не современным русским оклад, а древнерусским (с аналогичной этимологией– от ), которое имело значения и «уговор», и «плата», и «жалованье»[572].

Традиция платить своим людям деньги была в Скандинавии, по-видимому, издревле устоявшейся. О выплатах упоминается неоднократно и в «Hirdskra». Несколько источников свидетельствуют о том, что и Кнудовы хускарлы получали какое-то жалованье в денежном виде. Скорее всего, на их содержание шёл специальный денежный налог (фактически дань), которым викинги, вторгавшиеся в Англию, облагали население. Такие налоги упоминаются время от времени с середины IX в., но первый налог, который охватывал население всей Англии, был собран в 991 г. после победы викингов над англичанами в битве при Молдоне, и в дальнейшем он получил название «датские выплаты» – Danegeld (от др. сканд. gjalda – оплачивать, вознаграждать). Саксон уточняет, что жалованье воинам Кнуда выплачивалось ежемесячно. Это обстоятельство составляет прямую параллель известию ибн Якуба о Мешковых воинах.

Однако Кнудовых хускарлов отличает одна важная черта. Из актовых источников и английской «Книги Страшного суда» известно, что некоторые из хускарлов в XI в. владели земельными участками (видимо, относительно небольшими). Вероятным выглядит предположение, что эти участки были получены от короля как вознаграждение за службу[573]. И такое развитие в обеспечении хускарлов представляется вполне естественным. «Многочисленных» хускарлов можно было обеспечивать деньгами, пока существовала огромная империя и был стабильным доход в виде Danegeld. Но после смерти Кнуда империя распадается, и сборы Danegeld становятся нерегулярными, а в 1051 г. вовсе прекращаются[574]. Между тем, в XI в. в Англии уже было сильно развито частное землевладение. В этих условиях в случае, когда казна испытывала затруднения в финансах, выделение земли было самым простым способом удержать по крайней мере кого-то из хускарлов.

Аггесен пишет ещё, что воины в pínglíp Кнуда были разделены на несколько категорий, и условием допуска в его ближайшую гвардию было наличие своего оружия – топора и меча, причём специальным образом украшенных (позолоченных)[575]. Это условие противоречит порядку, обычному и в Скандинавии, и в Англии, и в континентальных королевствах, когда оружие предоставлялось господином/ правителем его людям в качестве дара или награды. Однако историки допускают в данном случае исключение[576]. Вполне естественно думать, что тот, кто выдвигался на службе в pínglíp Кнуда, обладал не только храбростью, опытом, военной выучкой и пр., но приобретал со временем и богатство – ведь военная служба в условиях того времени предполагала не только жалованье и награды от предводителя/правителя, но и долю от добычи. От этих «гвардейцев» вполне можно было потребовать иметь оружие богаче и красивее оружия остальных воинов.

Преемники Кнуда, правившие в Англии, видимо, не сохранили численности его pínglíp, поскольку просто не могли его содержать. Правда, хускарлы упоминаются у английских королей и ярлов вплоть до конца XI в., в частности, в качестве элитного подразделения в войске Гарольда Годвинсона в битвах при Стэмфорд-Бридже и Гастингсе в 1066 г. Возможно, генетически с ними связана «домашняя дружина» английских правителей XII в. – «familia regis», которая содержалась во многом за счёт прямых выплат из казны[577]. В Дании никаких следов «большой дружины» в XI–XII вв. не обнаруживается, а те воины, которых имели вокруг себя правители, были явно малочисленны и незначительны в военном отношении, напоминая скорее свиты, нежели военные корпуса[578].

3. Другие регионы

Имеющиеся данные о воинах на содержании Кнуда Великого позволяют назвать их «большой дружиной», если иметь в виду обозначенные выше критерии этого явления – многочисленность состава и включённость в даннические отношения. Но важно заметить, что Кнудовы хускарлы не составляли, конечно, весь элитный слой того государства, которое он создал и возглавлял, и даже лучшие из них (гвардейцы с золочёными мечами или топорами), вероятно, только приближались к той знати, с которой ему приходилось иметь дело и в Дании, и в Англии. «Большая дружина» Кнуда – это военные слуги правителя в собственном смысле, но не знать. И если говорить о «большой дружине» в таком смысле, то в ряд к уже рассмотренным военным контингентам в распоряжении гнезненских князей и Кнуда можно ещё добавить аналогии из истории раннесредневековой Европы.

Разумеется, говоря об аналогиях, не стоит придавать большого значения на первый взгляд разительному совпадению цифр в численности этих контингентов – те же 3000 у Ибрагима ибн Якуба и у Свена Аггесена. Эти цифры, как говорилось, должны восприниматься не буквально, а скорее просто как указания на нечто особо выдающееся по своим размерам. Как и в других сообщениях средневековых писателей о количестве, достоверным надо считать не столько сами цифры, сколько их порядок (разумеется, когда вообще можно предполагать достоверность). В данном случае скажем так: количество людей в этих «больших дружинах» было таким, что их можно было считать, отталкиваясь уже не от сотни как единицы измерения, а от тысячи. Практически это значило, что действительное количество могло быть от 700–800 человек (о них уже можно сказать: «почти тысяча» и т. п.) до 2–3 тысяч (большую численность этих объединений невозможно предполагать, исходя из общих социально-экономических условий). То, что счёт, начатый на тысячи, приводил в конце концов к «сакральной» цифре 3, вполне объяснимо.