Анжелика и ее любовь - Анн Голон

Он взглянул на то место, где обыкновенно находился Абдулла. За те годы, что они плавали вместе, мавританский раб ни разу не оставил поста без приказа. Граф де Пейрак нахмурился:

— Черт возьми! Мне следовало за ним присматривать. Идемте!

Он зашел в каюту и взял потайной фонарь.

Жоффрей де Пейрак сошел на палубу, «главную улицу» «Голдсборо». Он сам отодвинул задвижки, запиравшие крышку люка, и начал спускаться по трапу, помогая себе только одной рукой, поскольку в другой держал фонарь. Анжелика была настолько взвинчена, что последовала за ним, не задумываясь и не замечая крутизны трапа. Вслед за ней спускался Никола Перро, а за ним с грехом пополам лез Мерсело.

Несчастный бумагопромышленник был вне себя от тревоги за дочь и даже не сознавал, что проделывает такие упражнения, от которых уже много лет как отвык.

Они спускались все ниже и ниже. Анжелика и представить себе не могла, что у кораблей могут быть такие глубокие трюмы. От резкого солоноватого запаха и сырости у нее перехватывало горло.

Наконец они остановились перед входом в узкий, темный коридор. Жоффрей де Пейрак прикрыл рукой стекло фонаря, чтобы притушить его свет — и тогда в дальнем конце прохода Анжелика различила другой свет, красноватый, словно он исходил из-за какой-то алой завесы.

— Он там? — шепотом спросил Никола Перро.

Жоффрей де Пейрак кивнул. Мэтр Мерсело с трудом полз по последнему трапу, поддерживаемый молчаливым индейцем, который, точно тень, скользнул в трюм вслед за своим хозяином.

Граф протянул фонарь канадцу, сделав ему знак посветить Мерсело. Потом он крадучись двинулся по коридору — быстро и совершенно бесшумно. И в этой тишине, которую нарушал только глухой, словно бы далекий шум моря, Анжелике вдруг почудился иной звук — что-то вроде странного, на двух нотах речитатива; он то поднимался до хриплого крика, то опускался до шепота. Нет, то не был обман чувств. По мере того, как они приближались к источнику красного света, монотонное заклинание становилось все громче, звучало все явственнее, заполняя собой узкое, темное пространство между скользкими стенами коридора, словно в некоем неотвязном кошмарном сне.

Странное завывание звучало то грубо и властно, будто чего-то требуя, то замирало, становилось тихим и протяжным, исполненным какой-то жалобной и вместе с тем грозной нежности. Анжелике это напомнило любовные призывы африканских хищников, которые она слышала по ночам в горах Риф.

Ей стало жутко, она почувствовала, как волосы у нее на голове встают дыбом и, не отдавая себе в том отчета, судорожно вцепилась в руку мужа. Он взялся за дырявую красную занавеску и отдернул ее.

Зрелище, открывшееся их глазам, было ужасно — и в то же время так невыразимо прекрасно, что даже Жоффрей де Пейрак на мгновение застыл, словно не решаясь вмешаться.

Эта нора во чреве корабля, эта убогая каморка, освещенная неверным, колеблющимся светом серебряного ночника, была логовом мавра Абдуллы.

Здесь он хранил свои сокровища, трофеи, накопленные за те годы, что он проплавал по морям. Кожаные сундучки, набитые безделушками, ковры, подушки, обтянутые посекшимся шелком, бутылки и стаканы из дешевого толстого стекла, синего, красного или черного, покрытые расписной глазурью старинные блюда, похожие на узорные вышивки. Из опрокинувшегося набок мешка из козлиной шкуры на ковер высыпались золотые украшения и драгоценные камни. На стене висели связки полусгнившей от сырости индийской конопли, предназначенной для набивания трубки кальяна, медные части которого тускло блестели в полумраке. Резкий, почти непереносимый запах мускуса смешивался со свежим ароматом мяты и крепким запахом морской соли, которая разъедала и портила сокровища, собранные здесь сыном марокканской пустыни.

Среди этого беспорядка, сочетающего в себе пышность и убожество, в обмороке лежала Бертиль.

Ее белокурые волосы рассыпались по ковру вперемешку с выпавшими из мешка драгоценностями; бессильно раскинутые руки походили на два поникших белых стебелька.

Абдулла не снял с нее одежду. Он оголил только ее ноги, и они ясно выделялись в сумраке, отливающие перламутром, такие стройные и изящные, что казалось — они принадлежат некоему сказочному существу, прекрасной нимфе, изваянной из алебастра рукою божества.

Склонившись над этой хрупкой красотой, мавр, тяжело дыша, издавал монотонные, тягучие звуки, будто читал что-то нараспев.

Его тело, полностью обнаженное и похожее на великолепную бронзовую статую, дрожало, мышцы судорожно подергивались. Между его напряженными, упертыми в пол руками болтался висящий на шее маленький кожаный мешочек с амулетами. Эти могучие руки были словно две несокрушимые черные колонны, стоящие на страже захваченной им добычи.

Он казался огромным, настоящим великаном, все мускулы его тела вздулись от сладострастия. При каждом движении на его мокрой от обильного пота спине словно извивались поблескивающие золотые змейки.

Губы мавра были полуоткрыты, колдовской речитатив становился все быстрее, настойчивее, истеричнее…

— Абдулла!

Дьявольское пение оборвалось.

Глухой голос господина вырвал одержимого из транса.

— Абдулла!

Мавр вздрогнул, как вздрагивает дерево от удара топора. И вдруг с ревом, с пеной у рта, с загоревшимися глазами вскочил и сорвал со стены кривую турецкую саблю.

Анжелика пронзительно закричала. Ей показалось, что сабля просвистела в дюйме от головы Жоффрея де Пейрака. Тот мгновенно пригнулся. Смертоносный клинок опять едва не поразил его, но он увернулся и крепко обхватил одержимого за туловище, говоря с ним по-арабски и пытаясь образумить. Однако мавр, похоже, одолевал его. Исступление, порожденное не нашедшей утоления похотью, придало ему невероятную силу.

На помощь графу бросился Никола Перро, и в тесной каморке началась яростная борьба. Кто в ней победит, было неясно.

Кто-то задел свисающую с потолка масляную лампу, она накренилась, и горячее масло вылилось прямо на плечо Абдуллы. Он завопил от боли — и вдруг опомнился.

Неистовая страсть, превратившая его в жреца, вершащего вечный обряд, отхлынула. Он снова был простым смертным, провинившимся слугой и растерянно оглядывался, вращая глазами. Вот тело его задрожало, и он медленно, словно придавленный тяжестью руки хозяина, опустился на колени. Еще миг — и он простерся ниц, уткнувшись лбом в скрещенные руки и заговорил, хрипло и скорбно, заранее признавая, что заслужил смерть.

Анжелика склонилась над Бертиль. Следов насилия не было — девушка просто лишилась чувств от страха. Может быть, мавр, со своей медвежьей силой немного придушил ее, когда, зажимая ей рот рукой, чтобы заглушить крики, тащил в самый нижний отсек корабля.