Дом тишины - Орхан Памук

25

Мы сидели у Турана. Все решили, что вчера ночью они славно повеселились, поэтому хотели сегодня ночью повторить то же самое.

– Кто-нибудь хочет шоколада? – спросил Тургай.

– Я! – отозвалась Зейнеб.

– Ой, этот шоколад! – сказала Гюльнур. – Я скоро лопну! Она поднялась с сердитым видом. – Чего сегодня вечером все такие скучные? Я знаю: вы не выспались, поэтому! Здесь так скучно, никто не веселится.

Она нервно потопталась на месте и скрылась в разноцветных огнях и звуках медленной мелодии, силившейся быть печальной.

Рот Зейнеб был забит шоколадом.

– Она сошла с ума! – расхохоталась она.

– Нет, – сказала Фунда. – Мне тоже скучно.

– Из-за дождя!

– Как было бы здорово покататься на машине в темноте по такому дождю! Поехали, ребята!

– Поставили бы они лучше другую музыку! – сказала Фунда. – Ты говорила, у тебя есть старая пластинка Элвиса Пресли…

– «Best of Elvis», что ли? – спросила Джейлян.

– Да! Давай неси ее, послушаем.

– В такой дождь?

– Я на машине, Джейлян, – внезапно предложил я. – Я тебя отвезу!

– Да ладно…

– Езжай, привези пластинку, Джейлян, хоть нормальную музыку послушаем! – уговаривала Фунда.

– Давай, вставай, подруга, привезем им эту пластинку, – сказал я.

– Ладно, подруга! – усмехнулась Джейлян.

Так мы вдвоем с Джейлян вышли из дома, оставив там всех этих несчастных, что засыпали, поддаваясь медленному действию яда грустной и банальной музыки, и побежали к старой машине моего брата. Мы ехали вместе, глядя на капли дождя, падавшие с листьев, на мокрую дорогу, освещенную старыми, тусклыми фарами машины, на темноту и со стоном бормотавшие что-то дворники. Я остановил машину перед домом Джейлян. Она вышла из машины, а я смотрел на ее оранжевую юбку и на то, как она бежит к дому в свете фар. В доме начали загораться огни, я попытался представить, как Джейлян переходит из комнаты в комнату в поисках пластинки. Затем подумал: какая странная вещь любовь! Я как будто не живу в настоящем! С одной стороны, я без скуки думаю о будущем и в то же время живу в прошлом, по многу раз вспоминая его в поисках нового смысла ее поступков и слов. Но я даже не знаю, является ли это любовью, как хвастливо выражаются всякие негодяи. Но какая разница? Пусть хотя бы прекратятся мои бессонные ночи, когда я пытаюсь остудить пылающие щеки и мысли, разыскивая прохладный край подушки! Джейлян вскоре вернулась с пластинкой в руке и села в машину.

– Поругались с мамой! – сказала она. – Спрашивает, куда это я отправляюсь в такое время!

Мы немного помолчали. Я проехал мимо дома Турана не останавливаясь. Джейлян взволнованно и подозрительно спросила:

– А куда мы едем?

– Я тут умираю от тоски! – сказал я с виноватым видом. – Я не хочу туда возвращаться! Давай погуляем – можно? Джейлян, мне действительно очень скучно, и воздухом подышим!

– Хорошо, но только недолго, нас ждут.

Я замолчал. Послушный и довольный, медленно поехал по переулкам. Я смотрел на тусклые огни в окнах скромных людей, наблюдавших за постепенно унимавшимся дождем и за деревьями с маленьких балконов своих маленьких домов, и думал: какой я дурак, мы ведь тоже сможем стать такими же, мы сможем пожениться, у нас даже дети будут! Когда пора было уже возвращаться, я еще немного подурачился и, вместо того чтобы вернуться к Турану, быстро поехал по кварталу наверх, к холму.

– Что ты делаешь? – спросила Джейлян.

Я не ответил и продолжал вести машину, не отворачиваясь от дороги, как опытный гонщик. А потом, зная, что она догадается о моем обмане, сказал, что нам нужно заправиться. Я казался себе очень заурядным.

– Нет, поехали обратно! – сказала она. – Нас ждут!

– Я хочу немного побыть с тобой и поговорить, Джейлян.

– О чем? – спросила она довольно резко.

– Что ты думаешь о том, что было вчера ночью?

– Ничего! Всякое случается, а мы оба были пьяные.

– Это и все, что ты можешь сказать? – обиженно спросил я. И еще сильнее нажал на газ. – Это и все?

– Метин, давай вернемся, стыдно уже.

Я, ненавидя себя и свои заурядные слова, обреченно произнес:

– Я никогда не забуду вчерашнюю ночь!

– Да, ты много выпил, больше так пить не будешь!

– Нет-нет, не из-за этого!

– А из-за чего? – спросила она с невероятным безразличием.

И тогда моя рука отчаянно схватила ее руку, лежавшую на подлокотнике. Ее маленькая ручка была очень жаркой. Как я и боялся, руку она не убрала.

– Давай вернемся!

– Я люблю тебя, – сказал я смущенно.

– Давай вернемся!

Внезапно я чуть не расплакался, сильнее сжал ее руку и отчего-то вспомнил свою маму, которую никогда не вспоминал, испугался, что на глаза навернутся слезы, и, когда захотел ее обнять, она закричала:

– Осторожно!

Мои глаза ослепила пара ярких, безжалостных фар, они неслись на нас, я сразу же вывернул руль вправо. Длинная фура, пронзительно гудя в свой отвратительный гудок, с ужасным грохотом, как поезд, пронеслась мимо нас. Я забыл выжать сцепление, когда с перепугу навалился на тормоз, и пластиковый «анадол» вздрогнул и остановился. Мотор заглох. Слышно было только пение цикад.

– Испугалась? – спросил я.

– Все, немедленно возвращаемся, мы и так уже долго! – сказала она.

Я повернул ключ, но мотор не завелся. Я заволновался, попробовал еще раз, но он опять не завелся. Я вышел из машины, захотел завести ее, подтолкнув, но она все не заводилась. Обливаясь потом, я вытолкал машину на ровную часть дороги. Потом сел, выключил фары, чтобы не посадить аккумулятор, и пустил старый «анадол» быстро и беззвучно вниз с холма.

Мы соскользнули с холма, как корабль, плывущий в слепой тьме открытого моря, когда машина, приятно хрустя колесами по мокрому асфальту, набрала скорость. Я пытался несколько раз завести мотор, но он не заводился. Где-то далеко сверкнула молния, небо окрасилось в ярко-желтый цвет, и мы увидели тех парней, расписывавших стены. Я не притрагивался к тормозу, и мы проехали спуск, а потом на той же скорости проскользили до самого железнодорожного моста, а оттуда медленно до заправки на Анкарской трассе, и все это время ни о чем не разговаривали. Приехав на заправку, я вышел из машины и пошел будить заправщика, дремавшего на столе, сказал, что не запускается стартер и сломалось сцепление, спросил, есть ли кто-нибудь, кто разбирается в «анадолах».

– А какая разница, «анадол» у вас или нет? – спросил заправщик. – Стой, подожди немного!

Я оторопело взглянул на плакат на стене с маслом «Mobil»: девушка-модель, державшая в руке канистру с маслом, была невероятно похожа на Джейлян. Я растерянно вернулся к машине.

– Я люблю тебя, Джейлян!

Она нервно курила.

– Мы так задержались!

– Я говорю, что я тебя люблю.

Мы, наверное, с глупым видом смотрели друг на друга. Я опять вышел из машины и быстро куда-то зашагал, как будто вспомнил о чем-то серьезном. Отошел в сторонку, спрятался в темный угол и стал наблюдать издалека. На Джейлян падал неприятный свет мигавшей неоновой вывески, она казалась курившей тенью, от которой цепенели мои мысли; мне было страшно, жарко, когда я смотрел, как часто мигает красная точечка сигареты. Должно быть, я стоял там около получаса, наблюдая за ней, чувствуя себя подлецом и предателем. Затем я пошел в буфет при заправке, купил одну из тех шоколадок, которые чаще всего рекламируют по телевизору, вернулся в машину и сел рядом с ней.

– Где ты был, я волновалась, – сказала она. – Мы очень задержались.

– Я купил тебе подарок, смотри.

– А-а-а, с фундуком! Я такие не люблю…

Я еще раз сказал, что люблю ее, но эти слова были не только уродливыми – в них не было никакой надежды; они были совершенно пустыми; я попытался сказать их еще раз, а потом вдруг моя голова упала к ней на руки, скрещенные у нее на груди. Я несколько раз торопливо, словно боясь что-то упустить, поцеловал эти ее трепещущие, нервные руки и, быстро повторяя все те же пустые и уродливые слова, взял ее руки в свои ладони, и меня охватило чувство безысходности и поражения, словно оттого, что я не понимал, почему у нее ладошки соленые – от пота или от слез? Потом я выпрямился, поцеловав их еще несколько раз и опять пробормотав эти бессмысленные слова, и, чтобы не задохнуться от ощущения безысходности, отвернулся к открытому окну.

– Увидят! – все это время твердила она.

Я снова вышел из машины, посмотрел на одну немецкую семью, заправлявшую машину. Мое лицо словно было залито кровью. Должно быть, неоновая вывеска над заправкой была сломана, она все время мигала. Можно родиться и богатым, и бедным, это как судьба решит, и если судьба хорошая, то она оставляет на человеке свой знак на всю жизнь, думал я. Мне уже не хотелось возвращаться к машине, но ноги меня опять туда привели, и в машине опять началась эта безрезультатная глупая болтовня.