О бихевиоризме - Беррес Фредерик Скиннер

она выводится.

Физиология и неврология, особенно в отношении поведения, конечно, значительно продвинулись вперед. Электрические и химические свойства многих видов нейронной деятельности теперь можно непосредственно наблюдать и измерять. Однако нервная система гораздо менее доступна, чем поведение и окружающая среда, и это расхождение дает о себе знать. Мы знаем некоторые процессы, которые влияют на большие блоки поведения – сенсорные, моторные, мотивационные и эмоциональные, – но мы все еще не уверены в том, что происходит, когда, скажем, ребенок учится пить из чашки, называть предметы или находить нужный фрагмент пазла, так же как и не можем внести изменения в нервную систему, в результате которых ребенок будет это делать. Возможно, мы никогда не сможем непосредственно наблюдать за происходящим в нервной системе в момент возникновения реакции, потому что может сработать нечто вроде принципа Гейзенберга: любой способ наблюдения за нейронным опосредованием поведения может его нарушить.

Аналогичное сравнение можно провести и в отношении практического использования поведенческих и физиологических наук. Недавно говорилось, что «мы, вероятно, обретаем способность изменять и контролировать возможности и деятельность людей путем прямого вмешательства и манипулирования их телом и разумом» и что в результате мы придем к биологической инженерии человека, которая будет иметь глубокие социальные последствия. Именно прямое вмешательство и манипуляции с телом сегодня чаще всего приводятся в качестве иллюстрации опасностей контролирования поведения, но уже доступен гораздо более эффективный контроль через манипуляции с окружающей средой. Только традиционное увлечение внутренней жизнью снова приводит к пренебрежению ею.

Сказать, что «единственно возможная теоретическая основа для объяснения человеческого поведения должна быть найдена в физиологии мозга и центральной нервной системы» и что «принятие этой основы обязательно ведет к исчезновению психологии как независимой науки», – значит также упустить возможность существования науки о поведении и того, что она может сказать о чувствах и интроспективно наблюдаемых состояниях. Аналогичная ловушка физиологии иллюстрируется заявлением: «Если человек хочет жить полностью рационально, без таких беспорядков, как войны, преступления, экономические бумы и депрессии, ему придется найти способ увеличить размер своего мозга». Вряд ли можно найти лучший пример пагубного влияния внутренней направленности физиологического, а также менталистского исследования. Если мы хотим избавиться от войн, преступлений, экономических бумов и депрессий, мы должны создать более благоприятную социальную среду.

Перспективы физиологии носят иной характер. Новые инструменты и методы будут продолжать разрабатываться, и в конечном итоге мы будем знать гораздо больше о видах физиологических процессов, химических или электрических, которые происходят, когда человек действует. Физиолог будущего расскажет нам все, что может быть известно о происходящем внутри действующего организма. Его описание будет важным шагом вперед по сравнению с поведенческим анализом, поскольку последний обязательно «исторический», то есть ограничивается функциональными отношениями, показывающими временны`е разрывы. Сегодня происходит нечто, что влияет на поведение организма завтра. Независимо от того, насколько четко этот факт может быть установлен, не хватает какого-то шага, и мы должны ждать, пока его сделает физиолог. Он сможет показать, как изменяется организм при воздействии подкрепления и почему этот организм впоследствии ведет себя по-другому, возможно, даже гораздо позже. То, что он обнаружит, не сможет опровергнуть законы науки о поведении, но это сделает картину человеческих действий более полной.

Разум или нервная система?

Но не является ли это завершение поведенческого описания именно целью менталистического анализа? Разве мы не закрываем разрыв между поведением и предшествующей историей окружающей среды, функцией которой оно является, когда мы чувствуем или иным образом интроспективно наблюдаем состояния нашего тела, возникающие из этой истории и ответственные за поведение? Почему мы должны беспокоиться о природе того, что мы чувствуем или интроспективно наблюдаем? Давайте воспользуемся положением человека как непосредственного наблюдателя самого себя и позволим ему сообщить об опосредующей связи между поведением и его предшествующими причинами. Я считаю, что это позиция интроспективной психологии, психоанализа и некоторых физикалистских теорий познания, которые не привержены чистому солипсизму.

Согласиться с тем, что то, что человек чувствует или интроспективно наблюдает, является состоянием его собственного тела, – это шаг в нужном направлении. Это движение в сторону анализа как видения, так и того, что человек воспринимает в чисто физических терминах. После замены мозга на разум мы можем перейти к замене личности на мозг и перестроить анализ в соответствии с наблюдаемыми фактами. Но то, что ощущается или интроспективно наблюдается, не является важной частью физиологии, которая заполняет временной пробел в анализе истории. Серьезное ограничение можно увидеть в органах, которые человек использует для наблюдения за собой. В конце концов, каковы анатомия и физиология глаза? Насколько нам известно, самонаблюдение должно быть ограничено тремя системами, описанными в главе 2: интероцептивной системой, идущей к внутренностям, проприоцептивной, ведущей к скелетному каркасу, и экстероцептивной, обеспечивающей основной контакт человека с окружающим миром. Эти три системы возникли в результате естественного отбора по мере эволюции человеческого вида, и они были отобраны из-за той роли, которую они играли во внутренней и внешней жизни организма. Но самопознание возникло в истории вида гораздо позже как продукт социальных условий, организованных вербальной общиной, и эти условия не были достаточно активны, чтобы позволить эволюцию соответствующей нервной системы.

Для самоанализа приходилось использовать любые доступные системы, а они контактировали только с теми частями тела, которые играли роль в его внутренней и внешней жизни. Все, что человек узнает о себе с их помощью, – это дополнительные стимулы и реакции. Он не вступает в контакт с той огромной нервной системой, которая опосредует его поведение. Это происходит потому, что у него нет нервов, идущих в нужные места. Пытаться наблюдать многое из того, что происходит в собственном теле, все равно что стараться услышать ультразвук или увидеть электромагнитное излучение за пределами видимого диапазона. Мозгу особенно не хватает органов чувств (его реакции на стимуляцию на самом деле не являются чувствами); он играет исключительную роль в поведении, но не как объект того особого его вида, которое называется знанием. Мы никогда не сможем узнать с помощью интроспекции то, что физиолог в конце концов обнаружит с помощью своих особых методов.

Разгадка кроется в условиях выживания. Как мы не можем апеллировать к врожденной одаренности для объяснения грамматической речи, логики или математики, потому что они не были частью человеческой среды в течение достаточно долгого времени, так мы должны подвергать сомнению и любые попытки приписать интроспективное самопознание специально приспособленной для этой цели нервной системе. Вербальное поведение, логика, математика и интроспекция были выстроены на основе особенностей человеческого вида, которые уже эволюционировали по другим причинам.

Концептуальная система понятий о нервах и поведении

Части нервной системы, о которых говорили ранние физиологи, были, как мы видели, в основном предметом умозаключений, классическим примером чему