Всё, что мы обрели - Элис Келлен

базилику, возвышающуюся на вершине холма. В итоге мы устроились под ней, прямо на ступенях, устилавших пол подобно ковру. Пахло цветами, которыми был усеян сад по соседству; у перил стояли несколько туристов, и какой-то мальчик играл на гитаре.

Город лежал у наших ног. Днем здесь было многолюдно, а на рассвете или в сумерках пусто, и тогда казалось, что здесь действительно творится волшебство, можно расслабиться и насладиться видом. Было ощущение, будто время остановилось, и молчание стало комфортным, почти необходимым.

– На, это твой.

Лея протянула мне блинчик, и я рассеянно снял фольгу, оглядываясь и думая, как идеальна эта весенняя ночь. Я смотрел, с каким удовольствием Лея ест, и понял, что она всегда была такой; ей никогда не требовалось многого для счастья, и я ненавидел все ухабы на дороге, которые привели нас к этому моменту.

– О чем ты думаешь? – Она посмотрела на меня.

– О тебе. О том, что ты заслуживала большего.

– Ты не думаешь, что мне этого достаточно? Я занимаюсь тем, что люблю больше всего на свете, и прямо сейчас я ужинаю на холме в Париже, а ты рядом со мной. Чего еще я могу желать?

– Ты счастлива, Лея?

– Да, а почему бы нет?

Мне захотелось забыть, как она нахмурилась, как ее рот сжался в тонкую линию, однако это едва уловимое движение застряло в моей памяти. Я вздохнул и откусил кусочек блинчика, затем взял бутылку пива и поднял ее.

– Тост?

– За сегодняшний вечер.

Затем я допил пиво и взял десерт с ее колен. Лея засмеялась, прожевывая последний кусочек своего ужина, и попыталась забрать мой.

– Что ты делаешь, дикарка? – прорычал я.

– Не смей доедать за два укуса!

– За кого ты меня принимаешь? Мы на свидании. И позволь напомнить тебе, что цель – завоевать тебя и чтобы в конце вечера ты позволила мне добраться до третьей базы; или это четвертая? Не знаю. Чтобы ты позволила мне трахнуть тебя, – резюмировал я и улыбнулся, глядя, как загорелись ее щеки.

– Этого не будет.

– Ты шутишь?

– Нет. Это первое свидание. – Она подняла бровь. – Ты же сам так хотел, мне такое даже в голову не пришло.

– Не думал, что это будет по всем правилам.

Я попытался просунуть руку между ее ног, но она толкнула меня и выхватила десерт. Я рассмеялся, увидев, как она откусила его и испачкала все лицо нутеллой.

– Поцелуи тоже подвергнутся цензуре?

– Зависит от ситуации.

Я лукаво улыбнулся. Мы сидели на ступеньке, ее рука касалась моей, наши взгляды переплелись. И я вдруг подумал, что прошла уже целая вечность с тех пор, как мы проводили время вот так, веселясь, не вспоминая все совершенные ошибки, не думая о том, что принесет завтрашний день, а просто пребывая в настоящем, вместе.

– Я думаю: ситуация как раз идеальная. Я мог бы очистить тебя от шоколада поцелуями. Или можешь сама сделать это, слизав его, а потом дать мне попробовать себя на вкус.

Она засмеялась, ее глаза заблестели.

– Аксель, ты не часто ходишь на свидания, не так ли?

– Ты же знаешь, что нет. Дай мне это. – Я взял у нее блинчик.

Мы разделили его в тишине, глядя на зубчатые крыши, силуэты которых выделялись на фоне луны, а огни города сверкали и освещали дома, жизни, моменты. Вдали вырисовывались Нотр-Дам и Дом инвалидов. Последние несколько недель я провел, бродя по городу, и обнаружил, что самое лучшее в нем то, что каждый уголок ведет к другому уголку, к «чему-то еще», спрятанному за следующим углом. Но… это был не Байрон-Бей. И никогда не будет.

Я подумал: «Не скучает ли Лея по нему тоже?»

93. Лея

Я удовлетворенно вздохнула, глядя на темный, беззвездный купол. Я вспомнила наш дом, как сильно он отличался от всего этого. Там и время текло по-другому, словно было больше дел. Я чувствовала это где-то глубоко внутри себя: ожидания, спешка, давление. Но я еще не остановилась, чтобы распутать эти узлы, потому что боялась этого, а быть там, рисовать и посещать все эти мероприятия должно было стать для меня следующим логическим шагом. А еще я не хотела говорить об этом с Акселем после всего, что он для меня сделал.

Быть так далеко от его моря, от его дома, от всей его жизни…

– Это не похоже на наш рай, – прошептала я.

– Потому что он пуст, – ответил он.

Аксель встал, и я последовала за ним к каменной стене, отделявшей смотровую площадку. Он зажег сигарету – и дым поплыл по черноте.

– Ты скучаешь по Байрон-Бей? По морю?

– Ты теперь мое море.

– Аксель! – Я засмеялась и покачала головой. – Я серьезно.

– Я тоже. – Он прищелкнул языком. – Наверное, да, скучаю. Но не уверен, что скучать по чему-то – это плохо. Должно быть наоборот. Это помогает понять, что ты любишь больше всего.

– А ты любишь свой дом, – напомнила я.

– Что-то типа того. Не знаю. Не так, как раньше.

– Почему нет? – Я с любопытством посмотрела на него.

– Ты же знаешь. Потому что я купил тот дом, когда влюбился в идею о том, чем мог бы в нем заняться, но так и не довел дело до конца. Я представлял себя рисующим на тех четырех стенах, счастливым и имеющим все. Но мне начинает казаться, что между тем, чего мы желаем, и тем, что происходит на самом деле, или тем, что мы можем сделать, лежит огромная пропасть. Это как если бы ты сначала посмотрел в зеркало, в котором при свете ты выглядишь фантастически, и позволил бы этому нереальному образу ослепить тебя.

– Ты можешь это изменить. Мы скоро вернемся.

Месяц. Через месяц стипендиальная программа подходила к концу, и нам предстояло вернуться в Австралию. Я не хотела слишком много думать о сроках, не была уверена, что мы будем делать потом. Здесь, в Париже, мы словно жили в пузыре, где я снова восторженно смотрела на парня, которого поклялась никогда больше не любить, и где он, казалось, намеревался доказать мне, что изменился, что больше не хочет быть трусом. И я с ужасом думала о том, что пузырь этот может лопнуть в любой момент.

Аксель посмотрел на меня, прищурив глаза.

– Расскажи мне о себе что-нибудь такое, чего я не знаю.

Я ненадолго задумалась.

– О боже, – рассмеялась я.

– Что такое? – спросил он.

– Не знаю, хорошо это или ужасно, что я не могу вспомнить ничего такого, чего бы ты не знал обо мне. Ты, наверное, даже помнишь тот день, когда у меня выпал первый зуб.

– Конечно, помню, за кого ты меня принимаешь? – Он хмыкнул, туша окурок ботинком. – Ты плакала часами. И выглядела такой очаровашкой, когда улыбалась.

Я снова засмеялась и, оглядевшись вокруг, поняла, что мы остались одни. Туристов больше не было, и мальчик, игравший на гитаре, исчез. Я вздохнула и вспомнила кое-что, от чего мой желудок сжался. Я посмотрела на Акселя.

– Есть кое-что, чего ты не знаешь. В первые несколько месяцев моего пребывания в Брисбене у меня появилась привычка надевать наушники, слушать «Битлз» и бесцельно гулять по городу. В один из таких дней я попала на уличный рынок, полный ларьков с диковинными вещами. И не знаю почему, клянусь, я колебалась целую вечность, но в итоге купила ракушку. Иногда, ложась спать, я слушала море, потому что оно напоминало мне о тебе.

Аксель глубоко вздохнул, не отрывая от меня глаз, медленно поднял руку и погладил костяшками пальцев мою щеку. Я закрыла глаза. Потом почувствовала его пальцы в своих волосах, его тело все ближе и ближе к моему, его теплое дыхание на моих губах.

– Я, наверное, был самым придурошным придурком на свете, раз позволил уйти девушке, которая обожала клубнику, рисовала эмоции и слушала море в ракушке. – Это вызвало у меня улыбку. – И я не могу перестать думать обо всех поцелуях, которые не подарил тебе за эти годы.

Его рот медленно, мягко коснулся моего.

Это был напористый, глубокий поцелуй; я вцепилась в его плечи, почувствовав, как дрожат мои колени, а Аксель прижал меня к себе, словно хотел защитить от холода и всего вокруг,