Царь-Космос - Андрей Валентинов

Вождю объяснили и это. На зубастых и клыкастых управа имеется. Главный «каппо» держит при себе отряд отборных головорезов. Из кого собран, где размещен, никому не ведомо. Задача же у головорезов одна – контролировать точное исполнение приказов. Жизнь у ослушников выходит короткая, а смерть медленная. Этот отряд и передает власть преемнику, волю умершего выполняя. Сил у местных «каппо» хватает, но головорезы неуловимы, они нигде и везде. Тем и стоит неаполитанская Каморра.

Поблагодарил гость любезных чичероне и уехал на Капри в шахматы играть. Но историю эту крепко запомнил.

На том сказка кончилась, и началась сугубая реальность. Летом 1917-го, когда создавался аппарат ЦК, Вождь поручил это важное дело пробивному «каппо» из Екатеринбурга Якову Свердлову. Но и сам руку приложил, не поленился. Велено было товарищу Свердлову вписать в структуру Центрального Комитета некий Третий отдел. Возглавил его никому не известный работник из числа недавно вернувшихся в Россию эмигрантов. Ни имени, ни фамилии – сплошной псевдоним, а не личность. Свердлов, прочие «цекисты», равно как делегаты съезда, с этим не спорили. Вождю виднее, чему именно в ЦК быть.

Какими делами занимался новый отдел, никто точно сказать не мог. Поговаривали, будто именно его работники вывезли Вождя из Петрограда в июле, когда за большевиками началась охота, а позже, в октябре, обратно в Питер доставили. Про март 1918-го, когда в новую Столицу переезжать пришлось, знали несколько больше. Красный Петроград покидали в спешке и тайно. Не столько из-за наступающих немцев, сколько из-за взбунтовавшейся матросской братвы, не желавшей выпускать живыми «комиссаров». Тогда-то Третий отдел и переменил имя. К платформе Цветочной были поданы поезда для эвакуации правительства и партийной верхушки. Так и родилось: «Цветочный отдел», вроде как почетное революционное наименование.

Отделом занимался лично Вождь, никого к нему не подпуская. «Каппо» Свердлов, не будучи с этим согласен, решил вынести вопрос на партийный съезд, но не успел – скончался ко всеобщему горю как раз накануне открытия. Отдел же никуда не делся, только стал еще незаметнее. В официально утвержденной структуре ЦК не числился, руководителя никто не назначал и отчетов не требовал. Умные люди предпочитали Отдел в упор не видеть, мудрые же старались держаться как можно дальше. Однако теперь, когда «каппо ди тутти каппи» умирал и приближался час Красных Скорпионов, от секретного Отдела начало зависеть слишком многое. Успел ли отдать приказ внезапно заболевший Вождь, а если успел, то какой? Что будет дальше?

КТО дальше?

* * *

– …Заходи!

Коридорный-«два сбоку» равнодушно кивнул на отпертую дверь. Пантёлкин переступил порог знакомой камеры и сразу же почувствовал перемену. Пахло грязными тряпками. Тюремные запахи и без того лишены изыска, но этот был настолько резким, что Леонид едва удержался от кашля. Правые нижние нары пусты, верхние тоже, и на левых верхних никого. Что за притча? Старший оперуполномоченный на всякий случай поглядел под ноги. Может, кто на полотенце расщедрился?

Нет полотенца.

– Выпустите!!!

Леонид запоздало выругал себя за то, что не удосужился сразу же взглянуть направо, на свои собственные нары. Именно там, на его законном месте, черной неровной грудой было свалено искомое тряпье.

– Выпустите!.. Не могу, не могу, душно!..

Тряпье не желало лежать спокойно – дергалось, подпрыгивало, пыталось слиться в огромный черный ком. Пантёлкин, отступив к стене, сунул руку в карман куртки, где прятался «бульдог»-предатель.

– Слышите?! Душно, не могу дышать, не могу-у-у-у!..

Пахнущий гнилью ком внезапно распрямился, выгнулся дугой и с диким воем бросился вперед.

– Выпустите-е-е-е!..

Пантёлкин спрятал револьвер обратно в карман. Тряпье лежало теперь у него под ногами, слегка подрагивая и громко икая. Ничего, оклемается! Бил он не в висок, а по плечу, в крайнем случае, кость пару вечеров поболит.

Леонид перешагнул через безопасную отныне кучу и присел на отвоеванные нары.

– Пустите-е-е! Не могу в тюрьме, не могу, давит, душно…

Убедившись, что все живы-здоровы, Леонид сбросил куртку, положил кепку вместо несуществующей подушки…

– А-а-а-а-а-а!..

Черная куча взметнулась, смерчем упала сверху…

– А-ай-й-й!

На этот раз он ударил от души. Смерч сложился обратно в кучу и рухнул прямо на грязный цементный пол. Амба! Удовлетворенный результатом, Пантёлкин прилег на нары, забросил руки за голову и прикрыл глаза.

«Эх, яблочко, на вкус приятное! Наш Фартовый попал в непонятное».

С Блюмочкой расстались почти друзьями. Напоследок Яша расщедрился, выдал три пачки «Иры» и даже новую зажигалку. Улыбался, зубы белые скалил, пытался шутить. Это странное добродушие испугало сильнее, чем все угрозы. Ни про папки, ни про таинственный Отдел больше не было сказано ни слова.

Чего хотел Блюмкин, зачем приходил? Документы Лафара спрятаны так, что без самого Пантёлкина не найти. Место Жора подсказал в их самую последнюю встречу. Где прячут лист? Ясное дело, в куче листьев. Мудрость эту Жора не сам придумал, у какого-то англичанина прочитал…

– Встать!.. Пантёлкин, встать! Днем лежать не положено!..

Голос был знакомый. Коридорный-«два сбоку», давненько не виделись. Когда только успел камеру открыть?

– А психов подсаживать положено?

Вставать Леонид не стал, только глаза открыл.

– Не положено! – деревянным голосом повторил «два сбоку», то ли соглашаясь, то ли просто службы ради, и захлопнул дверь.

– Я же им все сказал! Все! Почему меня не выпускают? Почему?!

Куча тряпья опять заговорила.

– Они не могли солгать. Поклялись… Я сам подсказал слова клятвы, они повторили! Если эти лжецы не отпустят меня, они будут прокляты, погибнут сами, погубят близких…

То, что казалось грудой тряпок, теперь сидело на полу, медленно приобретая сходство с человеком. Не слишком полное, конечно. От дорогого когда-то костюма уцелели лишь лохмотья, из драной брючины торчала разбитое, в запекшейся крови, колено, воротник пиджака оторван, рубашка исчезла. Зато, в нарушение всех тюремных правил, уцелел галстук, длинный и тонкий, словно удавка. На лицо можно было не смотреть, вместо него – пятно окровавленной грязи, на котором горячим безумием светились глаза.

– Они поклялись – и я сказал, я открыл им истину. Трон Блюстителя Мира, владыка Агартхи Недоступной вознесен над миллионами воплощенных божеств, святых пандит. Его дворец находится в центре кольца из дворцов гуру, повелевающих всеми видимыми и невидимыми силами на земле, на небесах и в аду… Жизнь и смерть человека – всецело в их власти. Если даже свихнувшееся человечество развяжет против подземных жителей войну, те могут с легкостью взорвать земную кору, обратив планету в пустыню. Погибнет все! Они в силах осушить моря, затопить сушу и воздвигнуть горы среди песков пустыни…

Леонид понял, что заснуть не удастся, заставить безумца замолчать – тоже. Оставалось выслушать.

– По велению гуру вырастают деревья, травы и кустарники, люди дряхлые и больные становятся молодыми и крепкими, мертвецы встают со смертного одра. В неведомых нам колесницах носятся подземные жители по узким расщелинам внутри планеты. Это не ложь!.. Несколько брахманов из Индии и тибетских далай-лам совершили труднейшие восхождения на горные вершины. Они встречали в местах, где никогда прежде не ступала нога человека, наскальные надписи, следы людей и колес…

– В общем, ты их сдал, – не выдержал Пантёлкин. – Вместе со всеми колесницами и брахманами. Сделал дело – отдыхай, шуметь только не надо.

Из безумных глаз плеснула боль.

– Тюрьма… Я не могу жить в тюрьме, не могу переносить неволю. Они обещали, поклялись, клятва убьет их, если будет нарушена.

Беседовать с сумасшедшим не имело смысла, но Леонид все же попытался объяснить.

– Везде свои законы. Здесь порядок такой: ты умираешь сегодня, а я завтра. Они из тебя всё вытрясли, значит, до завтра дотянут. А что будет потом, всем известно. Ты что, вечно жить решил?

Разбитый рот оскалился.

– Там – смог бы! В Недоступном царстве позволено жить даже таким грешникам, как мы. Жить везде – в воде, в воздушном эфире, в земной толще. И мертвые там не одиноки. Я говорил со старейшим гуру – с тем, кто опекает усопших. Этот гуру никогда не обнажает лица, ведь вместо головы у него череп, на котором только и живого – глаза и язык. Я присутствовал при таинстве, меня допустили… Он, старейший, подходит к гробу, простирает руки, и на крышке появляются языки пламени. Да, я все видел, я был там!.. Пламя вспыхивает ярче, огонь бежит по стенам, потом затухает и сплетается в узоры букв алфавита «ватаннан», языка этого мира. Из гроба начинают подниматься струи синего света. Это мысли мертвых, их желания, тревоги и надежды. Огненные буквы на стенах пишут веления и пожелания божества…