Флорис. Петербургский рыцарь - Жаклин Монсиньи

— Нашу комнату очень легко найти, Флорис, приходите ко мне сегодня ночью, — трепетно вздохнув, прошептала Филиппа.

Флорис закашлялся: слишком много свиданий для одного вечера.

— Постараюсь, дорогая, постараюсь.

— О, Филиппа, мы забыли о поручении императрицы!

— Да, верно! Ой, как мне странно произносить это слово — императрица, — рассмеялась Филиппа. — Словом, она желает, чтобы Адриан отправился к митрополиту и удостоверился, что у него находится корона Владимира кхм… что-то там такое, сына Ярослава… ну, в общем, я забыла, кого.

Адриан нахмурился.

— Если я правильно разобрался в вашем милом щебетании, ее величество желает иметь завтра на церемонии корону, принадлежавшую Владимиру Мономаху, князю Киевскому, сыну Ярослава Мудрого.

— Именно, именно, — восхищенно заворковала Генриетта. — О, как вы умны, Адриан!

— Хорошо, значит, я сейчас иду во дворец Патриарха исполнять поручение ее величества. А Флорис?

— Он пойдет с нами, потому что завтра будет какая-то церемония с шаром и чашкой, которые Флорис должен будет подать царице. Она хочет прорепетировать это сегодня вечером.

— Бог мой! Вы, наверное, имеете в виду державу и золотую чашу? Царица хочет, чтобы именно Флорис завтра подавал их ей? — изумился Адриан. — Это слишком большая честь, Флорис, тебе лучше сразу поблагодарить царицу и отказаться от нее, предоставив эту привилегию какому-нибудь родовитому русскому боярину.

Флорис нахмурился. Неужели брат не может ему простить его успех у Елизаветы? От одной лишь мысли, что он может уличить брата пусть даже в самой ничтожной низости, ему стало не по себе: никем в этом мире он так не восхищался, как своим старшим братом.

— Флорис, выслушай меня: прошу тебя, мой дорогой малыш, исполнив поручения, давай встретимся у Тротти. Он обосновался в Большом дворце, и сейчас затворился у себя в спальне, где разучивает свою завтрашнюю речь.

Флорис улыбнулся. Посол, которого в ночь переворота они забыли в санях, где он чуть не замерз вместе с Жоржем-Альбером, наверняка готовил какой-нибудь сногсшибательный «дипломатический» трюк, дабы поднять свою репутацию в глазах русских. С бьющимся сердцем Флорис следовал за державшими его за руку Филиппой и Генриеттой. Он улыбался девушкам той бессознательно жестокой улыбкой, которой улыбается мужчина, когда влюблен в другую… Он мечтал только о Елизавете и юным полькам отвечал односложно.

— Наверное, это очень серьезно, этот золотой шар и церемония вокруг него, — болтала непосредственная Филиппа, — потому что царица приказала немедленно доставить вас в Теремной дворец. Она также сказала, что вы должны подняться на пятый этаж по южной лестнице.

— Да нет, Филиппа, по западной.

Флорис сгорал от нетерпения.

— Постойте, дорогие мои, так все-таки по южной или по западной? Вспомните хорошенько.

Очаровательные польки в растерянности переглянулись.

— Ой, я вспомнила, это была северная лестница с собаками.

— Нет, со львами, а поднявшись по ней, солдат Преображенского полка проведет вас, куда надо… Флорис… Флорис… подождите, — воскликнула Филиппа, — так вы придете сегодня вечером?

Но молодой человек был уже далеко: он летел навстречу своему счастью. Тем, кто плохо знал Кремль, было весьма непросто ориентироваться в его стенах. Кроме ворот, башен, соборов, монастырей, колоколен и дозорных вышек, в нем было множество дворцов, построенных друг напротив друга. Но Флорис слушал голос сердца; он вспомнил, как по дороге в Москву, когда они с Елизаветой мчались в карете, запряженной восьмеркой белых коней, принцесса рассказала ему:

— Торжественные приемы после помазания происходят в Большом дворце и в Грановитой палате, в Теремном дворце официальных приемов не бывает, этот дворец стоит как раз позади первых двух, и именно в нем находятся наши личные покои, где мы раньше останавливались, приезжая в Москву. Надеюсь, что сейчас их успеют привести в порядок, и я смогу отдохнуть там, — небрежно бросила она секретарю, записывающему ее приказания. Флорису тогда показалось, что эти слова были сказаны специально для него.

Он обошел вокруг дворца, на секунду заколебался, затем ступил на тускло освещенную лестницу.

«Вспомним, что там говорила Филиппа? На пятом этаже… надо было бы сказать: на седьмом небе».

Стремительно, словно сумасшедший, он взлетел по лестнице и со всего размаху врезался в грудь великана-преображенца.

— Угодно ли будет вашей милости последовать за мной? — с поклоном произнес солдат, внимательно разглядев лицо юноши при свете факела. Флорис облегченно вздохнул: он был на правильном пути. Они прошли множество узких комнатушек, заставленных мебелью в стиле немецкого барокко; вокруг в беспорядке громоздились сундучки из чеканного серебра, многие были отперты, из них торчали шелка, платья, какие-то бумаги… Флорис улыбнулся: значит, Елизавета уже у себя. В комнатах пахло затхлым воздухом. Какое-то странное чувство нахлынуло на Флориса. В Петербурге все дышало Западом; здесь, в Москве, билось сердце Древней Руси. Он представил себе, как еще двадцать лет назад здесь сидели длиннобородые бояре и ждали царя… Солдат открыл последнюю дверь, и Флорис очутился в уютной комнате с камином, где горел огонь. Он огляделся. На полу лежали медвежьи шкуры, стояла резная деревянная кровать, а два кресла, обитые персидской кожей, занавески из китайского шелка и накрытый столик составляли всю обстановку. В углу было устроено нечто вроде молельни с многочисленными иконами. Флорис открыл окно: составленное из цветных — красных, синих и зеленых — стекол, оно не позволяло видеть, что происходит во дворе. Он вышел на просторную террасу, над которой высилась старая сторожевая башня, давно уже не использовавшаяся по своему назначению. Он был потрясен. Внизу под ним раскинулась Москва, сверкающая тысячью маленьких огоньков: горели уличные фонари, светились окна домов, сыпались искры из каминных труб. Вдали полыхал пожар — обычное явление для этого города с многочисленными деревянными домами. Флорис не знал, как долго он стоял; несмотря на пронизывающий ветер, он был не в силах оторваться от величественного зрелища. Внезапно странное чувство охватило его; он обернулся. Позади него стояла дерзкая красавица с Сенной площади; судя по всему, она уже давно взволнованно наблюдала за ним.

— Вот видишь, — с улыбкой сказала она, протягивая ему руки, — чтобы бедной принцессе, а тем более императрице свободно выйти из дворца и увидеть тебя, ей приходится прибегать к маскараду.

Слова ее звучали нежно и насмешливо. Флорис все понял и был потрясен той деликатностью, с какой принцесса разрушила существующее между ними неравенство. Он подбежал к ней, обнял за талию и поднял: