Услышь мою тишину - Тори Ру

кошелками» и ожесточенно сражаться на клюшках.

Восемь месяцев прошло без нее. Восемь месяцев пустоты, ежедневного вязкого, беспробудного лютого кошмара.

— Наша остановка. — Легонько трогает меня Паша, и я с готовностью нашариваю верную рукоятку. Он встает, вешает рюкзак на широкое плечо и, убедившись, что я нашла опору, направляется к выходу.

Путаясь в собственных кедах, прыгаю на асфальт, догоняю Пашу, и трость оставляет едва заметные вмятины в пыли разбитой дорожки.

Пахнет сыростью, хвоей и мхом, тени ветвей рисуют причудливые узоры, тысячи ушедших людей взирают на нас с фотографий и гравюр.

Вскоре старые кварталы заканчиваются, перед нами расстилается залитое солнцем поле новых секторов с многочисленными холмиками и пятнами траурных венков.

Мне предстоит убедиться в простой истине — новое пристанище Стаси теперь здесь, увидеть его воочию, и ужас парализует переломанное тело.

Она мертва. Ее больше нет.

Но безмятежная улыбка Сороки всплывает из недалекого прошлого и вселяет уверенность — где бы Стася ни находилась сейчас, наша связь никогда не прервется…

Борясь с рыданиями, ковыляю следом за Пашей между оградами, прохожу в раскрытую калитку, замираю и пару минут не решаюсь поднять голову.

У резиновой подошвы суетится желтый жучок с клеточками на панцире, к трости прилипли комья грязи, из почвы лезет диковинная травинка. Но на пятачке, отгороженном коваными витыми прутьями, чисто и прибрано — черная земля взрыхлена, украшена ворохами искусственных цветов. На косой перекладине золотом сияет табличка.

«Анастасия», — я застреваю на странном сочетании букв. Это имя никогда не подходило ей.

В детском саду меня притесняли из-за мальчишеского имени, и сестра категорически отказалась быть Настей — проявила невиданное упрямство, и даже мать сдалась.

Стася лукаво поглядывает на меня с огромной фотографии, готовясь отпустить остроумную, но до жути обидную шутку.

— Привет, Самолетик! — Паша наклоняется, избавляет холмик от проклюнувшегося сорняка, выпрямляется и мучительно всматривается в ее лицо. — Глянь, кого я привел. Я же обещал: мы обязательно помиримся. Кстати, спасибо, что замолвила за меня словечко… там.

— Привет… — шепчу и выдвигаюсь вперед. Раскаленный воздух колышется и расходится волнами, подкатывает дурнота. Я пришла сказать Стасе, что не буду скорбеть и попробую стать счастливой, но голос подводит, а губы немеют. Я реву…

Узнаю хорошие слезы — давлюсь ими, слабею, роняю трость и опускаюсь на колени.

Паша скользит по мне быстрым взглядом, на миг прищуривается, но не бросается на помощь — он знает, что я не нуждаюсь в жалости.

Вместо этого парень усмехается и тихо продолжает:

— Твоя программа-минимум выполнена. И перевыполнена. Такое дело, Стаська. Мы решили пожениться.

Я кошусь на портрет сестры и могу поклясться — лукавое выражение на нем меняется на счастливое. Это иллюзия, такое случается, когда очень нужно себя обмануть. Но именно сейчас я уверена, что Стася радуется, слышит, видит и чувствует нас. Так же как чувствует настроение близких Сорока.

— Расписываемся через месяц, — гнусавлю я, утирая сопли рукавом. — Сама посуди: кому я нужна? А Паша, он же… наше все. Мое все. — Стиснув зубы, встаю, отряхиваю колени и клянусь: — Я больше не буду косячить, систер… Постараюсь распорядиться жизнью правильно. Впереди миллионы дорог, и мы выберем верную. Обязательно выберем верную…

Мы еще долго стоим, мысленно рассказывая Стасе о самом сокровенном, задаемся вопросами, прячем покрасневшие глаза, молча прощаемся и уходим. Город мертвых провожает нас пристальными взглядами, выпускает за ворота, остается позади.

Я всего лишь сделала то, что давно должна была сделать, но небо вдруг стало прозрачней и выше, а воздух — чище. Паша любуется пронзительно-синими далями, его челка отливает медью, а мое сердце заходится от его потрясающей красоты.

— Тамара Андреевна планирует установить памятник, — задумчиво произносит он. — Макет уже готов, остались последние штрихи. Стасе бы понравилось.

Упоминание о маме сродни удару под дых — я шиплю от внезапной фантомной боли, невыносимой и резкой.

— Как она? Ты ее видел?

Паша кивает.

— Я иногда прихожу сюда. Естественно, мы видимся и о многом говорим. На похоронах я ее не узнал, но когда появилась надежда на твое выздоровление, ей стало намного лучше.

Стыд, словно крутой кипяток, обжигает и уничтожает меня. Вместо благодарности, поддержки и утешений, я наговорила маме ужасных вещей, оскорбила, в истерике выгнала. Я никогда не посмею появиться перед ней. Я не заслуживаю прощения.

Закусив губу, разглядываю кипенно-белые ватные облака. Спотыкаюсь о кочку и налегаю на трость; Паша реагирует — на мгновение замедляет шаг, но, убедившись, что я в норме, тут же возвращается к своему привычному темпу. Выбиваюсь из сил, изнываю от зноя, но не отстаю — я буду с ним и в горе, и в радости даже после смерти. Перехватываю трость, на ходу сбрасываю ненавистную рубашку, остаюсь в одном топе и связываю на талии рукава. Легкий ветерок приятно холодит шрамы, но Паша будто не видит их — в медовых глазах тлеет умиротворение и спокойствие.

Сегодня один из тех дней, что меняют судьбы и запоминаются навечно. Сегодня мы по-настоящему счастливы.

И мы никогда не забудем, кем являемся сейчас…

— Спасибо, что согласилась! — Паша останавливается, раскрывает объятия, и я бросаюсь в них, ощущая его мятное дыхание у губ: — Я очень сильно тебя люблю.

— Спасибо. — Дрожу я, вцепившись в его футболку. — Спасибо, что вытащил меня.

* * *

Только вернувшись в привычную городскую суету и шум, я вспоминаю об оставленных на время проблемах, и тяжелый диалог с Ксю выползает на передний план.

Смогла ли я помочь Сороке? Я прислушиваюсь к себе, но не слышу даже отголосков запредельного ужаса и тоски, терзавших его неупокоенную душу. Значит ли это, что Ксю все поняла и готова поговорить с Ником?

Маршрутка тормозит на парковке ТЦ, и я дергаюсь от внезапного озарения:

— Паш, а давай кофе выпьем? В кафешке под куполом. Как раньше…

Паша хватает рюкзак, сжимает мою ладонь, и мы, вслед за другими пассажирами, выбираемся наружу. С реки тянет тиной и стоячей водой, стеклянные двери торгового центра беспрестанно вращаются, поглощая и выпуская на волю потоки людей.

В диком волнении схожу с эскалатора, пробираюсь через галдящий фудкорт, и прозрачные створки разъезжаются перед носом, приглашая нас в прохладный уют кофейни.

Я сразу обращаю внимание на плотную фигуру бариста за стойкой — это не Ксю…

Занимаю кресло напротив Паши, озираюсь по сторонам, выискивая ее, но вижу только перекошенные рожи официанток — они оценивают парня рядом