Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

class="title1">

КОНСКИЙ РЕМОНТ

В назначенный день с раннего утра лужайка перед правлением оживилась. Сюда то и дело выезжали всадники, ведущие за собой неоседланную лошадь. Многие лошади были нагружены бурками. На ишаках, впряженных в двуколки, привозили седла и сбрую. Слышались скрип колес, понукание погонщиков и залихватские гортанные возгласы всадников, набивавших цену на свой товар. Пыль стояла завесой. Женщины платками, а ребятишки рубашонками обтирали все ближайшие плетни.

Опять на лужайку перед крыльцом был вынесен стол, за которым разместились на этот раз с листами бумаги военный писарь с ефрейторскими нашивками на погонах и Нургали, все-таки раздобывший где-то кинжал, а заодно и кабардинскую папаху. Перед Нургали на столе аккуратными пачками были разложены банкноты — и старые, «царские», и «керенки», и выпущенные Терским правительством, и какие-то «ростовские»… Никто не знал истинной цены этим деньгам, но расчет шел в рублях, и Нургали имел указание от господина ротмистра выплачивать назначенные суммы бумажками из всех стопок. От сознания своей высокой роли и от волнения Нургали уже успел спустить семь потов, раскраснелся, то и дело утирал нос обшлагом ветхого бешмета, но управлялся с делом довольно уверенно.

Господин ротмистр и Гумар в праздничной черкеске и с дорогим кинжалом на поясе осматривали и оценивали товар и, поладив с продавцом, отправляли его к столу, крикнув: «Принять кобылу! Выдать сто рублей!» Или: «Принять две бурки! Выдать шестьдесят рублей!»

Обе стороны — продавцы и покупатели, — разумеется, ловчились перехитрить друг друга — без этого нельзя! — а особенно неистовствовал Гумар. Ротмистр держался как-то хмуро и молчаливо, лишь иногда произнося решающее слово: «Бери!» или наоборот: «Отставить, не пойдет… Не дам и сорока…»

Среди конников были и такие, которые приехали только затем, чтобы показать свою статную лошадь, похвалиться ею. Они назначали заведомо преувеличенную сумму, хорошо зная, что старшины столько не заплатят. Погарцевав на виду у людей, насладившись молчаливым одобрением знатоков, такой джигит уступал место другому честолюбцу. И впрямь — на иного всадника любо было посмотреть, так что даже в глазах ротмистра зажигалось восхищение. Но случалось и так, что иной ловкач упорно старался продать своего коня, может быть даже не лишенного стати, но из тех, о которых говорят: гнедой, да пустой, — то есть не резвый, не сильный. Нет, на таком не поскачешь в атаку. Не кавалерийский конь! Ротмистр сразу показал, что он понимает толк в лошадях.

Тут и Гумар отступал, даже в тех случаях, когда ему хотелось бы поладить с хозяином, от которого обещан был добрый куш. Так, например, не удалось Мусе продать свою серую лошаденку, о чем был у него сговор с Гумаром.

— Веди свою кошку обратно, — буркнул ротмистр.

И, напротив, офицер долго восхищался караковым жеребцом, горбоносым, сухим и рослым, на котором гарцевал перед толпою молодой джигит из аула на Кенже. Жеребцом восхищались многие. Только Муса, раздосадованный своей неудачей, бубнил:

— Да обратится на меня недовольство аллаха, если этому жеребцу меньше семи или даже восьми лет! А разве у него лошадиная морда? Горбоносый, как Нургали или Масхуд Требуха в Желудке…

На что Масхуд тут же ответил:

— Твой отец преждевременно умер оттого, что у него не было такого коня, а ты по той же причине не в силах догнать тень собственной жены.

— Ах ты старый мерин! Ах ты Требуха в Желудке! Да что ты понимаешь в лошадях и в женах? На чем ты сам ездишь к своей красавице?..

Муса имел основание так кичливо говорить с Требухой в Желудке: Мариат недавно призналась ему, что она снова беременна. Но и Масхуд имел свои основания улыбнуться в ответ.

Между тем торговля продолжалась. Тот, у кого брали коня, седло, бурку, шел к столу, писарь записывал кличку, масть и возраст жеребца или кобылы, количество купленных бурок и выплаченную сумму, а Нургали тут же отсчитывал банкноты. Продавец тревожно следил за тем, как Нургали смачивал слюной тонкие грязные пальцы и отсчитывал деньги. Хотя тут же, рядом, стоял мулла Саид, без труда можно было обсчитать каждого, потому что никто толком не разбирался в многообразных пестрых билетах ростовского городского самоуправления или терского атамана Караулова. На всякий случай продавец угрожающе кричал на кассира и, призывая в свидетели аллаха, карающего все виды обмана, бережно заворачивал банкноты в грязную тряпку, завязывал тугим узлом и прятал за пазуху. Зеваки радостно приветствовали его «удачную сделку», как бы сомнительна она ни была.

Вдруг разнеслась весть, что на конскую ярмарку прискакал — кто бы вы думали? — Жираслан!

Да! Это был он. Он заметно опустился. После случая с осетинским князем и расправы Клишбиева Жираслан и сам не отзывался на приглашения в богатые дома, и приглашать его стали гораздо реже. Его блестящая репутация незаменимого тамады поблекла, поблек и он сам: на губе оставался след безобразной раны, ус не отрастал с прежней пышностью, и только мрачный огненный взгляд его стал как бы еще более жгучим и пронзительным. Под статным всадником был не прежний красавец Шагди, хотя и новый породистый конь многим нравился. Жираслан, сдерживая его, медленно объехал поляну, разглядывая коней и всадников.

Купленных коней держали под уздцы специально назначенные для этого люди из бывших конников Кабардинского полка, вооруженные и в полной форме. Тех коней, которыми кичились неугомонные джигиты из ближайших аулов, Жираслан оглядел с заметным вниманием, а встретившись глазами с Эльдаром, который тоже любовался лошадьми и всадниками, дружески и весело кивнул ему, как будто и в самом деле встретил друга:

— Салям алейкум, джегуако! Хороши лошадки? Нам бы с тобой по такой! А?

Эльдар приятно смутился от такого внимания к нему знаменитого джигита.

Хотя ярмарка сегодня уже убывала, много еще было шуму и движения. Даже появление Жираслана не всеми было замечено.

Но ротмистр, очевидно, знал Жираслана, знал, чего от него можно ждать, потому что время от времени поглядывал из-под козырька в ту сторону, где гарцевал конь Жираслана…

— Опять собираюсь ехать в Россию, в армию, — проговорил Жираслан, задерживая коня перед Эльдаром, и усмехнулся: — Собирайся со мной, ты пришелся мне по душе.

И снова Эльдару польстило такое обращение, но он отвечал:

— Нет, Жираслан, нам с тобой не по дороге: ты — князь, я — батрак. Я и коня не имею.

— Да, нынче карахалк не хочет держать чужое стремя… Ну, прощай… Думаю, что все же мы с тобой, Эльдар, на одной дороге встретимся. Чует мое сердце…

Ничего удивительного не было, конечно, в том, что Жираслан прискакал полюбоваться хорошими лошадьми, — удивительнее было то, что к концу дня, когда ярмарка