Тень ветра - Карлос Сафон

— До сегодняшнего дня, — сказала Беа и снова замолчала.

Она часто уходила в себя, безмолвная, с отсутствующим взглядом. Мне еще предстояло к этому привыкнуть.

— Знаешь, я хотела показать тебе дом. Сделать сюрприз. Поговорив с Касасусом, я поняла, что должна привести тебя сюда, потому что это все — часть твоей истории о Караксе и Пенелопе. Я взяла ключ из кабинета отца. Никто даже не подозревает, что мы здесь, это наш секрет. Я хотела разделить его с тобой, только не знала, придешь ты или нет.

— Неправда. Ты знала, что я приду.

Она улыбнулась и кивнула:

— Я думаю, случайностей не бывает. На самом деле все идет согласно некому скрытому плану Не случайно ты нашел тот роман Хулиана Каракса на Кладбище Забытых Книг, и не случайно мы сейчас здесь, ты и я, в этом старом доме Алдайя. Все это часть какого-то замысла: мы не в силах его понять, но вынуждены следовать заключенной в нем чужой воле…

Пока Беа говорила, моя рука неловко поднялась по ее ноге, от лодыжки до самого колена. Она смотрела на мою ладонь, как на ползущее насекомое. Я спросил себя, как бы на моем месте вел себя Фермин. Именно теперь, когда более всего в том нуждался, я не мог ничего вспомнить из его премудрых советов.

— Томас говорит, у тебя никогда не было девушки, — сказала Беа так, словно это все объясняло.

Я убрал руку и в замешательстве опустил глаза. Мне казалось, Беа улыбается, но я предпочел это не проверять.

— Твой брат-молчун, кажется, любит болтать. Что еще говорит обо мне «Но-До»?[82]

— Что ты много лет был влюблен в женщину старше тебя, и это разбило тебе сердце.

— Да нет, обошлось разбитой губой. Ну, может быть, еще целомудрие пострадало.

— Томас говорит, что ты не встречаешься с девушками, потому что сравниваешь их с той женщиной.

Ох уж этот Томас, он всегда бьет наверняка.

— Ее зовут Клара, — признался я.

— Знаю. Клара Барсело.

— Ты с ней знакома?

— Каждый знает какую-нибудь Клару Барсело. Разве дело в имени?

Мы помолчали, глядя на искры.

— Вчера вечером, расставшись с тобой, я написала письмо Пабло, — сказала Беа.

Я нервно сглотнул:

— Твоему жениху, младшему лейтенанту? Зачем?

Беа достала конверт из кармана сумки и показала мне. Он был запечатан.

— Я пишу, что хочу выйти за него как можно скорее, через месяц или раньше, и что хочу уехать из Барселоны навсегда.

Ее взгляд был непроницаем, а я дрожал от волнения.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Чтобы ты сказал, отправлять его или нет. Потому я тебя сюда и позвала, Даниель.

Я смотрел, как она вертит в руках конверт, будто пару игральных костей. Она сказала:

— Посмотри на меня.

Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Но ответить не смог. Беа опустила голову и ушла в конец галереи, на мраморный балкон над внутренним двориком. Я стоял и смотрел, как ее силуэт растворяется в дожде, потом бросился следом, догнал, вырвал из рук конверт. Ливень бил по ее лицу, смывая слезы и ярость. Я затащил ее внутрь и подтолкнул к теплу камина. Она избегала моего взгляда. Я бросил письмо в огонь, и мы смотрели, как бумага корчится на углях, как листки исчезают один за другим в клубах синего дыма. Беа встала на колени рядом со мной, на ее глазах были слезы. Я обнял ее и почувствовал ее дыхание на своей шее.

— Не урони меня, Даниель, — прошептала она. Самый мудрый человек из тех, кого я знал, Фермин Ромеро де Торрес, объяснил мне как-то при случае, что нет в жизни ничего даже отдаленно сопоставимого с тем моментом, когда ты впервые раздеваешь женщину. Он не солгал, но и не сказал всей правды. Он ничего не сказал о дрожи в руках, превращавшей каждую пуговицу, каждую застежку в почти непреодолимое препятствие. О притяжении подрагивающей бледной кожи и первом касании губ. Ничего не рассказал, потому что знал, что чудо случается только однажды, и эта тайна из тех, которые, будучи обнародованными, исчезают навсегда. Тысячу раз потом мне хотелось воссоздать атмосферу того первого вечера в особняке на проспекте Тибидабо, когда шум дождя укрыл нас от всего мира. Тысячу раз хотелось вернуться и затеряться в воспоминаниях, от которых остался лишь образ, украденный у жара пламени: Беа, обнаженная и лежащая у огня, ее влажное от дождя тело светится. Тот открытый, беззащитный взгляд врезался мне в память навсегда. Я склонился над ней и провел по коже ее живота кончиками пальцев. Беа опустила ресницы и улыбнулась мне, уверенно и смело.

— Делай со мной что хочешь, — шепнула она.

Мне было восемнадцать, и нам обоим безумно хотелось жить…

29

Уже ночью мы вышли на улицу, в море синих теней. Гроза разрешилась холодной моросью. Я хотел вернуть ключ, но Беа взглядом велела оставить его себе. В надежде найти такси или автобус мы шли по бульвару Сан-Хервасио молча, взявшись за руки и не глядя друг на друга.

— Я не смогу увидеться с тобой до вторника, — сказала Беа дрожащим голосом, будто сомневаясь в моем желании видеться с ней.

— Буду ждать тебя здесь, — ответил я.

Было как-то само собой понятно, что нам следует встречаться только в этом старом особняке, потому что весь остальной город нам не принадлежал. Мне казалось, что, по мере того как мы удалялись оттуда, наша близость становилась все более эфемерной, что наши сила и тепло угасали с каждым шагом. Дойдя до бульвара, мы заметили, что улицы практически безлюдны.

— Тут мы ничего не найдем, — сказала Беа. — Лучше пойдем вниз по Бальмес.

Мы шли по улице Бальмес ровным шагом, прячась под кронами деревьев от дождя и по-прежнему стараясь не глядеть друг на друга. Порой Беа ускоряла шаг, словно желая оторваться от меня. На миг я подумал, что, стоит мне отпустить ее руку, Беа бросится бежать. Я все еще ощущал вкус ее тела, и больше всего на свете мне хотелось прижать ее в углу какой-нибудь скамьи, зацеловать, наговорить кучу смешных глупостей. Но Беа уже была не со мной. Что-то словно подтачивало ее изнутри, и тишина на самом деле была немым криком…

Я прошептал:

— Что с тобой?

В ответ она криво улыбнулась, испуганная, одинокая. Я увидел себя ее глазами; мальчишка, который считает, что завоевал весь мир за час и еще не знает, что может потерять его за минуту. Я не стал ждать ответа. Кажется, я, наконец, начал приходить в себя. Понемногу стал слышен шум улиц, клубы пара вокруг уличных фонарей и светофоров словно обтекали невидимые стены.

— Нам лучше расстаться здесь, — сказала Беа, отпуская мою руку.

Огни стоянки такси светились на углу чередой светлячков.

— Как хочешь.

Беа наклонилась и коснулась моей щеки губами. Ее волосы пахли воском.

— Беа, — начал я еле слышно, — я люблю тебя…

Она молча покачала головой и приложила пальцы к моим губам, словно эти слова ее ранили. Сказала:

— Во вторник в шесть, хорошо?

Я кивнул и долго смотрел, как она уходит, такая неожиданно незнакомая, как ее фигурка скрывается от моего взгляда в такси. Еще один таксист, который с любопытством наблюдал за нами, подрулил ко мне:

— Ну что? Домой, командир?

Я покорно сел к нему в машину. Таксист разглядывал меня в зеркало, а я провожал глазами машину, увозившую Беа, два огонька в омуте тьмы.

Я так и не смог заснуть, пока заря не окрасила окно комнаты в сотни оттенков серого, один мрачнее другого. Разбудил меня Фермин, который бросал камушки мне в окно с площади перед церковью. Натянув на себя что-то не глядя, я спустился, чтобы открыть ему дверь. Фермин лучился невыносимым энтузиазмом, несмотря на то что на дворе был понедельник и час довольно ранний. Мы подняли решетки и повесили табличку «Открыто».

— Ну и круги у вас под глазами, Даниель. Прямо котлованы. Похоже, вы за ночь горы своротили.

Я прошел в подсобку, обернулся синим фартуком и протянул ему еще один, точнее сказать, с яростью швырнул. Фермин, хитро улыбаясь, поймал его на лету. Я отрезал:

— Скорее горы сами на меня обрушились.

— Все эти красивости оставьте дону Рамону Гомесу де ла Серна, а то у него самого не слишком здорово получается. Ну, рассказывайте.

— О чем?

— О чем хотите. О том, сколько раз тореро поразил быка шпагой, о кругах почета вокруг арены.

— Мне не до шуток, Фермин.

— Молодо-зелено. Ладно, не обижайтесь, есть свежие новости о вашем Хулиане Караксе.

— Я весь внимание.

Он скорчил интригующую физиономию: одна бровь вверх, другая вниз.

— Ну, вчера я доставил Бернарду домой в целости и сохранности, с незапятнанной честью, но парой синяков на ягодицах. Спать все равно не хотелось, как всегда случается после длительной и бесплодной вечерней эрекции, и я зашел в один из информационных центров барселонского дна, а именно в заведение Элиодоро Саль-Фумана по прозвищу Хрен Холодный. Заведение расположено в нездоровой, но весьма колоритной местности на улице Сант-Жерони, в самом главном и достославном месте квартала.