Что знает ночь? - Дин Кунц

Давиния опознала покойника и рассказала, откровенно и без злобы, о его визите пятью днями раньше. Она принесла часы с бриллиантовым браслетом, этот нежеланный подарок, и тянули они на годовое жалованье Лайонела.

— Я хочу от них избавиться. Это ужасная вещь.

— Часы — не улика, я не могу их взять, — покачал головой Лайонел. — Его убийство вашей матерью — самозащита. Никакого суда не будет.

— Вы не можете забрать их с его телом?

— Нет. Какой-нибудь благотворительный фонд найдет им применение.

Ни Давиния, ни Ленни не видели, что произошло на кухне, но исходя из того, что они слышали, Лайонел определился с порядком выстрелов.

Прибыла тетя, дети уехали с ней в больницу, прибыли криминалисты, чтобы собрать улики.

Быстрая проверка Риза Солсетто показала один обвинительный приговор и подозрения в причастности ко многим преступлениям. Он отсидел в тюрьме лишь год, но за свои прегрешения заслужил все сто.

Криминалисты определили, что Риз стрелял в Джека Вобурна из пистолета калибра девять миллиметров, снабженного глушителем, а Бренда Вобурн убила Риза из своего револьвера тридцать восьмого калибра.

Согласно Бренде она споткнулась, ее отбросило на буфет, и она выстрелила в себя после того, как застрелила брата. Лайонелу и экспертам с трудом верилось, что женщина, которая настолько ловко управлялась с револьвером, что прицельно всадила три пули в человека почти с пятнадцати ярдов, могла случайно выстрелить себе в грудь.

Далее, хотя Риз, возможно, отличался вспыльчивостью, за десять лет, которые он занимался преступной деятельностью, его арестовывали и признали виновным только один раз. Даже если, как Бренда утверждала, подростком он несколько лет насиловал младшую сестру, Джин, доведя ее до самоубийства, логика подсказывала, что и с племянницей он поведет себя не менее осторожно, — и в пользу этой версии говорили подаренные часы. Риз слишком уж любил Риза, чтобы пытаться добраться до племянницы, перестреляв всех остальных Вобурнов.

Оставив кухню криминалистам — снаружи патрульные не подпускали к дому любопытных соседей и не отвечали на вопросы еще более любопытных журналистов, — Лайонел прошелся по первому этажу, ничего не трогая, все замечая. Его тревожило, что факты, связанные со стрельбой, напоминали бусины нитки иррациональности, а потому, пусть и факты, ценностью они не отличались от тонкой нити, на которую их нанизали.

Что-то еще тревожило его, но он не мог понять, что именно, пока, стоя в столовой, не уловил движение краем глаза. Он повернулся, чтобы посмотреть на раскачивающиеся подвески простенькой люстры, которая висела над столом. Сквозняк отсутствовал, никакой вибрации он не чувствовал и не слышал, и потому движение подвесок казалось необъяснимым. Еще больше удивляло другое: покачивались они не синхронно: одни в направлении север-юг, другие — запад-восток, третьи — непонятно как. У него на глазах подвески замедлили движение и остановились… а потом он повернулся на шум позади него. Обычный шорох. Какая-то ерунда или вообще ничего, но почему-то волосы на затылке зашевелились. Он понял, что его тревожит наряду с неувязками в выстрелах. Его тревожил сам дом.

И он не знал, что под этим подразумевает.

Прошлое некоторых домов сразу вызывало в нем определенные чувства: скажем, дома, в которых мучили и убивали невинных. Убийства на кухне под эту категорию не попадали: обычные убийства, никаких извращений. Лайонел ничего не знал о прошлом этого дома, основывался только на впечатлении, которое произвели на него Ленни и Давиния, но сомневался, чтобы у этой семьи были какие-то темные секреты.

Дом мог действовать ему на нервы, если нарушались пропорции в комнатах, цвет обоев бил по глазам, мебель в комнатах не сочеталась. Но в этом доме он видел и гармоничность архитектуры, и мягкость цветов, и уютную обстановку.

Ожидая повторения шороха, Лайонел понял, что его здесь тревожило: ощущение, что за ним наблюдают. Ложно обвиненный в убийстве и отсидев шесть лет в тюрьме, он не выработал иммунитет к паранойе. В его работе требовалось здоровое чувство опасности, а боялся он только одного — потерять мать или одну из сестер, которые жили с ним.

Над головой затрещали половицы, словно кто-то пересек комнату. Семья находилась в больнице. Криминалисты работали на кухне, и не было у них необходимости идти на второй этаж.

Лайонел вернулся в прихожую, постоял у лестницы, глядя вверх, прислушиваясь. Мягкий удар, словно наверху закрылась дверь. Впрочем, такие же звуки обычно раздавались и при усадке дома. Еще удар.

Лайонел поднялся на второй этаж, прошелся по комнатам. Все двери нашел открытыми и полуоткрытыми. В последнем случае он толкал их локтем, чтобы пройти в комнату. Щелчки выключателей прогоняли темноту, но ничего больше. Никакие незваные гости ему не встретились.

Последняя комната в конце коридора, судя по всему, принадлежала Давинии. Определенно женская, но на удивление аскетическая, никаких бантиков и финтифлюшек. И книги на полках оказались куда серьезнее, чем он мог ожидать.

Домашнее задание она выполняла за столом. Компьютер остался включенным.

На экране беспрерывно перемещались золотые, красные и синие геометрические фигуры. Он никогда не видел такую заставку, его поразила ее красота, и какое-то время он, как зачарованный, наблюдал этот калейдоскоп.

И хотя он ожидал, что движение будет бесконечным, в какой-то момент золотое и синее слилось в отпечаток руки на красном фоне, словно изнутри кто-то приложил ладонь к экрану.

Лайонел оказался на стуле перед столом, хотя и не помнил, как садился на него. Он наблюдал, словно со стороны, как его рука приближается к компьютеру, чтобы приложиться к руке на экране.

При контакте Лайонел ощутил холодную дрожь ладони и растопыренных пальцев, сначала странную вибрацию, которая потом переросла в активное шевеление, будто его рука лежала на куче новорожденных змей. И когда любопытство уступило место тревоге, что-то легонько кольнуло его в подушечку большого пальца: одна из этих воображаемых змей проверяла, как подействует на него ее яд. Он отдернул руку от экрана и вскочил со стула.

Прокола на большом пальце не обнаружил.

Его встревожило ожидание увидеть ранку от этого фантомного укуса. И отвращение от прикосновения к чему-то холодному и шевелящемуся осталось, хотя прикасался он к гладкой стеклянной поверхности. Умом он понимал, что неприятные ощущения шевелящихся под рукой змей — следствие накапливающегося на экране статического электричества, но все равно ему казалось, что он коснулся чего-то инородного и мерзкого.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});