Повести писателей Латвии - Харий Галинь

— Ну уж меня сырую рыбу есть не заставишь. Мне она не по вкусу, — наотрез отказалась тетя.

— А ты разве пробовала? Не знаешь, а говоришь. Малосольная форель — это же деликатес, — поучительно закончил племянник.

— По мне хоть кто она будь. Сырую есть не стану.

— Пусть нам будет хуже. Так и запишем: отказалась в нашу пользу, — Мартынь обнял тетю за плечи.

— М-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта. — Раз уж все тут собрались, зайдемте в мою комнату, хочу кой-чего показать…

Пока тетя искала свой ридикюль из настоящей свиной кожи — довоенный подарок мужа, — Тутеры стояли в дверях, словно богомольцы, вошедшие в храм, когда служба уже началась. В наступившей тишине старушка сунула руку под подушку, открыла ящик комода — ну куда это она, вернувшись из города, подевала эту сумку? Угис видел тетину комнату впервые — без приглашения сюда никто не смел заходить — и теперь разглядывал ее в недоумении: почему такое старье ревниво оберегается от постороннего глаза? Воздух спертый, неприятный. Парень, ближе всех стоявший к двери, потихоньку приоткрыл щелочку, чтобы было чем дышать.

Наконец Мирта отыскала ридикюль. Она вытащила из него вдвое сложенную бумагу и торжественно вложила ее в руки Мартыню:

— Читай!

Тутер откашлялся, развернул лист и, от удивления вздернув левую бровь, прочел:

— «Налоговое извещение номер 33. Гражданка Леясблуса Мирта Карловна…»

— Не то, не то! — спохватилась тетя. — Дай сюда. Вот это!

Угис хихикнул, мать бросила на него негодующий взгляд. Торжественный настрой грозил распасться.

Тутер пробежал глазами бумагу. Да, это было то самое.

— «Я, Леясблуса Мирта Карловна, в случае своей смерти завещаю племяннику Тутеру Мартыню Екабовичу принадлежащую мне автомашину „ВАЗ-2101“ с государственным номером… а также вклад по сберегательной книжке, все свои личные вещи и хутор Леясблусас с хозяйством, кроме коровы, овец и свиньи, коих завещаю Веперису Дауманту Вилисовичу. Кур и теленка, если таковой появится, забить для устройства моих похорон…» Даже не знаю, тетя Мирта, как и благодарить, — пробормотал Тутер, возвращая документ хозяйке хутора.

— Нет, нет, — отмахивалась она, — пусть у тебя будет. Не придется искать, когда помру. У меня ведь, кроме вас, никого из близких нет, вот я и подумала: надо это дело уладить, сколько мне жить-то осталось.

Мартынь неловко схватил руку отцовой сестры, наклонился. Губы коснулись теплых пульсирующих вен под высохшей кожей.

Угис отвернулся и, несмотря на сердитый шепот матери, выскользнул в полуоткрытую дверь.

Дагния подошла к старухе и поцеловала ее в обе щеки:

— Доброго вам здоровья!

— Нет уж, помру я, помру, — тетя захлюпала носом. — Ноги не слушаются, делать почитай что ничего не делаю, а уставать устаю.

— Ноги — это не беда, было бы сердце крепкое, — успокоил племянник.

— Типун тебе на язык! Не дай бог обезножеть да в постель слечь!

Тутеры переглянулись: да, о таком исходе они не подумали. Кто тогда за тетей ухаживать станет! Летом еще ладно, а с осени до весны?

— Думаю, не обидитесь, что я коровушку-то Дауманту…

— Что ты, что ты! Зачем нам корова, — поспешила Дагния.

— Хучь они, наверно, все равно продадут, и то польза. Восемь сотен им заплатят без единого слова.

— Разве коровы нынче такие дорогие? — вырвалось у Дагнии.

— Дорогие, дорогие! — с гордостью отвечала тетя. — А хорошая овца сотню стоит. Веперы ведь для меня все равно что свои, потому и их вспомнила.

— Ну да, ну да, — поддержал Мартынь, а Дагния два раза качнула головой.

Что ни лето, Ян приходит, лиго, лиго…

Так громко пел только Даумант. Тетя поспешила во двор встретить гостей. Хоть и вдовствовала она уже шесть лет, все равно считала себя Яновой подругой.

Мартынь взял на кухне со стола глиняную кружку, чтоб наполнить пивом.

— Ой, форель еще не посолена, — спохватилась Дагния.

Интересно, скажет тетя соседям про свое завещание или нет, приготовляя рыбу, думала она. И как Даумант с Элгой поведут себя, когда узнают? Так же, как раньше, когда на машину рассчитывали? А что рассчитывали — это точно, иначе с чего бы им любезничать и чуткость проявлять?

В Янову ночь на хуторе никто не дождался рассвета. Старую хозяйку еще до полуночи сморил сон, правда, около шести она проснулась, но солнце уже было высоко. Рижские гости сладко спали. Еще бы, чуть не до утра все дверьми скрипели. Да, неспокойная была ночь, Даумант то и дело свои трели, словно горох горстями, в окно забрасывал. Чуть выпьет, ему песня-то к горлу и подступает. А так бы был человек как человек.

Старуха вышла во двор. Из-под липы выпорхнула сойка с кружком колбасы в клюве, экая разбойница!

Уйдет, все добро уйдет и по ветру развеется, когда некому станет его беречь. Из Дагнии с Мартынем хозяев не выйдет, а из лоботряса ихнего — и подавно! Привыкли без живности, без имущества жить. А когда легкий кошелек, и рука легка. Трудно, что ли, было Дагнии еду на кухню занести, нет, оставила птицам на съедение.

Взгляд Мирты скользил по прямоугольнику двора: прямо — хлев и каретный сарай, направо — обе клети, колодец, налево поодаль — банька. Почти шесть десятков лет прямоугольник этот управлял ее жизнью, все тропинки тут ею протоптаны. Сейчас, правда, зарастать стали, затягиваться подорожником да муравой. При взгляде на серые бревенчатые постройки сжималось сердце. Чудно, думала Мирта, вроде теперь, когда отписала дом и судьба его определилась, должно бы прийти облегчение, ан нет, наоборот, тяжесть на сердце растет час от часу, душит, хоть помирай, и все это Мартынь получит на другой же день, как ее не станет.

Мирта вздохнула и принялась носить посуду с едой на кухню и в чулан — не оставлять же на поживу прожорливым сойкам.

Угис встал поздно. В кухонном шкафчике он нашел остатки вчерашних лакомств. Увидев на плите кофейник, вылил себе в чашку сколько там было и принялся в одиночку завтракать. Никто из домашних не показывался, да парень и не задавался вопросом, где они могут быть. Старая тетка его совершенно не интересовала, отец с детства приучил не спрашивать о своих делах; несколько удивило, что матери нет на кухне, в ее теперешнем царстве, где она хозяйничала несравнимо больше, чем дома, в Риге.

Перекусив, Угис пошел в клеть, выкатил старый «Латвелло», но не вскочил на него тут же, как делал всегда по утрам, а вернулся и принялся выбрасывать оттуда сломанные грабли, полиэтиленовые мешки из-под минеральных удобрений, ржавые косы, куски кровельной жести, обрезки досок и всякий другой хлам. Более осторожно поставил поодаль плетеное кресло. Потом разыскал метлу, обмел с кресла пыль и паутину и сел, вытянув длинные ноги. Кресло скрипнуло, но устояло.

— Это еще что такое! Ты что тут делаешь?

Угис не слышал, как подошла тетя, она остановилась у него за спиной и теперь выговаривала так сердито, будто парень не хлам из клети выкинул, а саму постройку снес с лица земли.

— Ишь чего удумал! — начала она было сначала, да голос сорвался.

— А что, я прибираю клеть. Спать тут буду, в комнате мухи кусают.

— Мухи, мухи… — бурчала Мирта. — Все при мухах выросли, а до сих пор не слыхала, чтоб съели кого… Да и сколько уж их осталось-то…

— У моей сестры в Курземе их вовсе нет, — вставила подошедшая Дагния.

— В том краю нелюди одни живут. Охапку сена привезти — двух лошадей запрягают. Я бы такую малость на спине притащила.

Угис вспомнил: точно, в Курземе он катался в двойной упряжке. И еще на мопеде — там в поселке почти у каждого мальчишки «Гауя», «Рига» или «Верховина». И чего родители прилипли к этой тетке и ее хутору! Там, на хуторе Кактыни, намного веселее, колхозный центр совсем рядом. Ну, тут разве что речка, да и то невелика радость — тащиться до нее три километра, особенно в жару.

Угис прислушался:

— …надо будет достать дихлофос и опрыскать, — договорила свое мать.

— Распустились там, в городе-то, — не унималась тетка. — То им крысы, то мухи… Все плохо.

Вот тебе и благодарность! Получили завещание и сразу хозяйничать стали, даже мальчишка везде без спросу лазает. Будто она, Мирта, уже померла! Старой жалко стало себя, своей поспешности, по носу опять заструилась влага — на этот раз горькие слезы досады.

— Угис, сложи все как было, — распорядилась Дагния.

Угис встал, но с места не двинулся.

— И извинись перед тетей!

— Но, мам…

Как она не понимает, что извиняться не за что! Что он такого сделал? Испортил, сломал? В этом хлам-складе давно надо порядок навести. Что с клетью станется, если он там будет спать да иногда посидит в плетеном кресле? Еще хорошо бы столик или хотя бы какой-нибудь ящик, а «Латвелло» в угол можно пристроить…