Кровавая купель - Саймон Кларк

— Но это ведь твоя теория, да?

— Я бы не назвала ее своей. Это… откровение, если хочешь, случилось так. В школе у нас в программе был базовый курс психологии. Я его прослушала и узнала про Фрейда и Юнга, все это про эго, бессознательное, коллективное бессознательное, архетипы и тэ дэ и тэ пэ, и для меня это был просто один из уроков в расписании. По-настоящему меня интересовало гражданское строительство. Но за шесть месяцев до ДНЯ ПЕРВОГО у меня в голове что-то щелкнуло. Я вернулась к своим конспектам. Потом прочла все книги о человеческом разуме, которые могла достать. Потом у меня возник этот интерес, можно назвать его страстью, к мировым религиям, мифологии, даже работам таких мистиков, как Ричард Ролл из Хамполя. Потом я стала изучать эволюцию человека. И доизучалась до того, что сама решила, что спятила. А за несколько дней до катастрофы я снова потеряла интерес. Подумала, что у меня был просто заскок и сейчас он кончился. Потом — бабах! — цивилизация вылетела в окно. Первую неделю я была слишком занята выживанием. Потом опять — бабах! — я доставала воду из колодца, и меня вдруг стукнуло — эврика. Ответы хлынули в голову водопадом. Как если бы в компьютер загрузили новую программу или… или как если подбросить кусочки мозаики, а они упадут готовой картинкой.

— Короче говоря, твой второй разум, который бессознательный, работал над этой проблемой в союзе с тобой, а потом выдал ответ вспышкой вдохновения.

— Ты правильно понял, любимый. Последнее слово, очевидно, вырвалось случайно, потому что она покраснела и отвернулась.

— Конечно, я решила, что спятила, — сказала она. — И только, когда я начала общаться по радио с людьми по всему миру, я узнала еще о пятерых, которые так же вдруг пришли к тем же выводам. Это немного похоже на открытие теории эволюции. Первым был Дарвин. Но еще несколько человек в мире независимо сделали те же выводы. Просто время настало.

— Значит, все эти сведения валяются вокруг, как части модели. Надо только, чтобы кто-то сообразил, что все эти финтифлюшки можно сложить, скажем, в автомобиль.

— Опять ты прав. Помнишь, я в ту ночь говорила с Абраксасом в Египте? Он был первым, кто мне сказал, что пришел к тем же выводам. И для него это тоже было большим облегчением, а то он думал, что лишился рассудка. Теперь мы обмениваемся информацией, чтобы углубить наши знания о том, что было и что будет.

— И что будет?

— Чудесные вещи. Способности, которые сегодня кажутся невероятными. Все язвы мира они не вылечат, но это будет начало. Очень скоро мы с помощью разума будем лечить тело. В Аргентине есть девушка, которая говорит о возможности бессмертия. Честно говоря, меня это пугает, но в глубине души я ей верю.

— Бессмертие? Вечная жизнь? Но как…

— Я тебе рассказала о том, что было. Еще чуть-чуть — и мы пустимся в рискованные предположения. — Она сунула мне в рюкзак какой-то пластиковый пакет. — Все, что я тебе сказала, плюс руководство по образованию для твоего народа — в этом документе. При случае изучи его. Ты прочтешь, что я там говорю: может быть, единственный шанс победить Креозотов — объединить все малые общины в одну нацию. Я надеюсь, что это произойдет демократическим путем, но в конце концов может оказаться, что нужен единый сильный лидер.

— Какой-нибудь Александр Великий?

— Именно он. Кто бы он ни был, ему придется быть беспощадным. Не важно, как он — или она — объединит общины: убеждением, слиянием, пусть даже агрессией. — Она подняла на меня глаза. — Ник Атен! Ты не думаешь, что это может быть предназначено тебе?

— Что? Мне? Это я — Александр Великий? Завоеватель империй? — Я расхохотался. — Нет… только не я, Бернадетта.

Я закинул рюкзак на плечо.

— Посмотрим, — улыбнулась она. — Давай, тебе нужно уйти до рассвета… и до того, как придумаю предлог, чтобы тебя оставить.

Она поцеловала меня. Потом погладила себя по животу:

— Зато ты оставил о себе постоянную память. Я покраснел, когда целовал ее и желал счастливо оставаться.

Пришел Адам и помог мне погрузиться в каноэ, привязанное к личному причалу Бернадетты. Свет от открытой двери мигнул на темной воде.

— Как только ты отплывешь, нам придется отключить свет, — сказала Бернадетта. — Мы не можем рисковать, что Ковчег заметят с берега.

Я кивнул:

— Я готов. До свидания, Адам. Спасибо за все. — Я оттолкнул каноэ от Ковчега. — Счастливо, Бернадетта. Надеюсь, у нас будет еще случай поговорить.

Я видел, как блеснули слезы в ее глазах, когда она подняла голову.

— Не надо надеяться, — сказала она. — Можешь смело на это рассчитывать. Возвращайся к нам когда-нибудь, и удачи тебе… Александр.

Я мерно греб в сторону гор, обрезавших забрызганное звездами небо. Когда я посмотрел назад, свет уже был отключен. И стало так темно, что даже контуров Ковчега не было видно.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

В свет

Как и просил Адам, я спрятал каноэ в подлеске возле берега, потом натянул рюкзак, закинул на плечо автомат и пошел. Замерзший снег хрустел под ногами, как бисквит.

Идти было нелегко, но к рассвету я миновал первый перевал, и озера не стало видно.

Скоро я нашел ритм ходьбы по заснеженной дороге и поймал себя на том, что думаю о тысяче вещей сразу. О ДНЕ ПЕРВОМ. О коттедже, где мы останавливались с Сарой и ее сестрами. О первой ночи с Сарой в гостинице после того дня, когда Слэттер пытался расплющить мне голову, обо всем, что случилось за эти последние месяцы.

Сначала все это было путано и страшно. Теперь уж что-что, а опасность только выросла. Уничтожат ли нас Креозоты? Умрем ли мы с голоду, научимся ли необходимым для выживания навыкам? Но после слов Бернадетты я чувствовал себя сильнее, голова стала яснее, цели — четче. Я был как двигатель, который годами газовал на холостом ходу, а теперь наконец кто-то включил передачу.

Поднимаясь на следующий перевал, выдыхая ртом облака пара, я начал думать, верно ли все, что она мне говорила. Но какая разница?

Какая разница, во что мы верим, если мы верим во что-то?

И когда я поднялся на гребень в солнечный свет, я уже знал правду.

Улыбнувшись, я сказал:

— Привет, кто тут есть! Прекрасное утро! Посмотри вы на него моими глазами, увидели бы мили и мили леса, голубое небо и снежный ковер из миллиона тонн белейшего сахара.

И не успел я сам себя остановить, как я сделал самую странную вещь на свете. Набрав побольше воздуху, я испустил могучий рев, раскатившийся в голубой дали.

Я сообщал Матери-Земле, что рад быть живым.

* * *

Мили отщелкивались назад одна за другой, ноги ныли, но самочувствие было хорошим. Я открыл в себе новые источники энергии.

В первую ночь я нашел сарай и там заночевал.

На следующий день тучи начали громоздиться на небо, и постепенно день стал не светлее ночи. Но я все ломился вперед, стремясь в Эскдейл. В эту ночь я заночевал на берегу реки.

Потом шел два дня вдоль реки. Она так расширялась, что я еле видел другой берег. У развилки дорог карта мне сказала, что идти надо вправо. И снова дорога привела меня к горам. Начинался снегопад.

Но до вечера было еще далеко, и я пошел дальше. Снегопад сменился вьюгой.

Высоко в горах мне попалась ферма, занятая небольшой общиной, состоящей из двух тинэйджеров — мужа и жены, которые работали когда-то на ферме с отцом мужа, пока не ударило безумие, их двух грудных детей и восьми школьников, выехавших в турпоход. Когда цивилизация вылетела в трубу, они не вернулись домой, но оказались на ферме Мерфи, где с тех пор и жили.

Они приняли меня радушно, посадили перед огнем и накормили горячим.

— Останешься у нас, — сказал Мерфи-младший. — В такую погоду собаку на улицу не выгоняют.

— Можете мне поверить, я был бы рад, — ответил я. — Но мне надо добраться домой. Там люди в опасности. И они об этом не знают.

— В такую погоду, друг, идти нельзя. Ты еще до темноты погибнешь.

— У нас есть рация, — сказала миссис Мерфи. — Один из наших парнишек ее оборудовал месяц назад. Если у них тоже есть, можем послать им сообщение и сказать, что за беда их ждет.

Я покачал головой:

— Хотелось бы мне, чтобы она у них была. Эскдейл — место очень изолированное, и мы думали, что только мы и остались в мире.

— Ладно. — Мерфи налил мне виски. — Сегодня ты все равно никуда не пойдешь, так что постелим тебе наверху.

— Спасибо, — сказал я. — Но только рассветет, я сразу тронусь.

* * *

На следующий день рассвета не было. Все застилали тучи и снег.

И следующий день был не лучше. И следующий. Мерфи мне объяснил, что это уже на всю зиму. Как только снег тут выпадал, он держал крепче боа-констриктора.

Конечно, мы много говорили возле кухонного очага. Это было нелегко — пересказать, что говорила мне Бернадетта о том, почему взрослые опсихели, об этих двух разумах в голове. Я мямлил, подбирая слова, и по временам гадал, не считают ли они меня сумасшедшим. И некоторые мои сравнения для человеческого разума тоже были не слишком удобоваримы: