Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин

— От так! От так! От так!

Вася-Конь шалел от ее голоса, и пламя, сжигающее его изнутри, становилось совершенно неистовым — казалось, что сейчас неведомая сила разорвет изнутри все тело на мелкие кусочки, в пыль, разнесет и развеет. Но Стеша вскинула в последний раз голову, выгнула спину, подаваясь навстречу всем телом, и наступило облегчение, захлестнувшее, словно волна, с головой. Стих пожар, обжигающее пламя соскользнуло вниз, и тело наполнилось такой легкостью, что почудилось: чуть оттолкнись ногами от холодного пола — и взлетишь, пробив дощатую крышу предбанника, прямо в небо.

Молча, не говоря друг другу ни одного слова, они еще раз зашли в баню, обмылись и неторопко, утомленно вернулись в дом.

Стеша раздула самовар, накрыла стол и принялась радушно отпаивать Васю-Коня чаем с малиновым вареньем. Тот послушно принимал из ее рук большую фарфоровую чашку, разрисованную голубыми цветочками, пил обжигающий чай и постепенно возвращался в реальную жизнь, из которой на некоторое время он как бы выпал.

С чего же все началось-то?

Ночью он подъехал к дому знакомого извозчика, вернул ему лошадь, сани и остался ночевать, а утром отправился к барже на Оби, где его ждали Николай Иванович и Кузьма. Идти пришлось мимо храма Александра Невского, чтобы оттуда прямиком спуститься к реке, а в это время как раз закончилась утренняя служба. Прихожане выходили на улииу, было их довольно густо, и Вася-Конь из осторожности хотел уже было свернуть в сторону, как вдруг увидел Тонечку Шалагину. Она шла рядом с матерью по краю дорожки, разметенной от снега, безмятежно улыбалась и время от времени поправляла белый пуховый платок руками в таких же белых пуховых варежках. Вася-Конь остановил свой скорый шаг, замер на месте и стрельнул глазами, привычно все сразу видя и замечая: людей, неторопливо идущих по подметенной дорожке, дальше, чуть на отшибе, коновязь, возле которой стояли запряженные в легкие санки кони и позевывали, ожидая своих хозяев, сытые и ленивые кучера. На самом краю этого ряда перебирал ногами чалый жеребец, а кучера возле него не было.

И мгновенно, даже не думая, а как бы в яви видя иным зрением, он представил: вот сейчас, как только дойдет Тонечка со своей матерью до коновязи, он сорвется с места, достигнет легких санок, в которые запряжен чалый жеребец, запрыгнет в них, налету перехватив вожжи, полохнет яростным свистом, сшибая чалого с места в галоп, и на полном скаку подхватит Тонечку, подхватит так ласково и незаметно, что она даже не почует… Опустит бережно рядом с собой на сиденье в санках и еще раз оглушит чалого свистом, чтобы он мчался, прижимая уши, дальше, дальше и дальше… Упругий ветер навстречу, стукоток копыт по неулежалому снегу, а рядом, вот, совсем-совсем близко, Тонечкино лицо, обрамленное пуховым платком, и если чуть наклонить голову, можно ощутить ее легкое дыхание…

Но сбилось, запуталось и поблекло видение, когда простая и трезвая мысль обнажилась во всей своей безнадежности: скакать, скакать, а куда? В избушку, которая затерялась в глухом бору? На баржу, которая вмерзла в лед на Оби? В халупу Калины Панкратыча, в которую надо вползать на четвереньках?

Не было ответа ни на один вопрос.

И Вася-Конь, словно оглушенный этим открытием, свернул в сторону, побрел, сам не зная куда. Выбрел на Инскую улицу, толкнулся в первый дом, попавшийся на глаза, и загулял там с радушной хозяйкой, как никогда еще не гулял в жизни. Одно желание было — забыть и вытравить из памяти лицо Тонечки. Так, чтобы никогда и не вспоминалось. И вино помогло, вышибло ее из памяти, но лишь на короткое время. Сейчас, отпаиваясь чаем и приходя в себя, он с тоской подумал о том, что затея его пропала даром: Тонечка, как и раньше, будто стояла рядом и поправляла платок на голове руками в пуховых варежках.

— Худо твое дело, Васенька, — словно угадав его мысли, сказала вдруг Стеша, — клин клином не всякий раз выбьешь.

— Какой клин? — не понял Вася-Конь.

— Сердечный.

Он покивал головой, соглашаясь с ней, и стал собираться. Ушел прямо в ночь, хотя Стеша и уговаривала остаться до утра.

Глава 5

ТВОЯ СЛЕЗА

Твоя слеза проникла в сердце мне,

И всё, что было горького, больного

Запрятано в сердечной глубине, —

Под этою слезою всплыло снова,

Как в страшном сне!

Не в первый раз сбирается гроза,

И страха перед ней душа не знала!

Теперь дрожу я… Робкие глаза

Глядят куда-то вдаль… куда упала

Твоя слеза!

(Из старинного романса)1

— А что же к нам не заходит господин военный? — неожиданно спросила за завтраком Любовь Алексеевна и посмотрела на дочь многозначительным взглядом.

— Это надо у господина военного спросить, — быстро ответила Тонечка и низко наклонилась над тарелкой, потому что щеки у нее предательски покраснели.

Любовь Алексеевна, как всегда, покачала головой, но больше вопросов задавать не стала, лишь со вздохом посетовала:

— А такой хороший молодой человек, вежливый, и сразу видно, что из приличной семьи…

Тонечка не отозвалась. Фрося, подавая на стол, хранила молчание, будто и не слышала неожиданно возникшего разговора.

Так начиналось утро в доме Шалагиных.

Сергея Ипполитовича, как всегда, за общим завтраком не было. Еще спозаранку он уехал по срочному делу на мельницу, но клятвенно обещался Любови Алексеевне к обеду вернуться, а после обеда столь же непременно присутствовать на гимназическом концерте, где дочь его должна была петь в дуэте с Ольгой Королевой.

Концерт, на котором гимназистки демонстрировали свои таланты перед родителями и приглашенными гостями, устраивался один раз в год, обычно во второй половине зимы, и готовились к нему загодя: разучивали танцы, репетировали декламацию стихов, проводили спевки хора и под строгим надзором самой директрисы выбирали репертуар для сольных выступлений. Все без исключения гимназистки, начиная от самых маленьких приготовишек и заканчивая выпускницами, ждали этих концертов как больших праздников, потому что именно в этот день, один раз в году, в гимназию можно было приходить не в строгой форме, а кому в чем нравится. Значит, можно было, пользуясь благоприятным случаем, упросить родителей, дабы соизволили они заказать для любимой дочери новое платье,

У Тонечки новое платье было уже пошито, еще накануне памятного благотворительного концерта в городском собрании, и поэтому думала она сейчас совсем о другом. Думала она о Василии и о том, что все попытки разыскать его успехом не увенчались. Оставалась последняя надежда на Фросю, которая в ближайшее воскресенье собиралась в Колывань и обещалась, если удастся, что-нибудь разузнать. Сейчас, рассеянно помешивая серебряной ложечкой чай в фарфоровой чашке, Тонечка совершенно неожиданно для самой себя решила, что в воскресенье в Колывань отправится она вместе с Фросей. Как отпроситься у мамочки и как убедительнее все преподнести, Тонечка даже не представляла, но ничуть не огорчалась, потому как была уверена: они придумают с Фросей уважительную причину и в поездку их отпустят.