Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

— Хорошо спит, — сказала она, — целительно.

С минуты на минуту должен был явиться Ростик. Он действительно уезжал сегодня за границу. То, что Ирочка не захотела его видеть, Нина Петровна отнесла за счет расшатавшихся во время болезни нервов. Вероятно, поссорились из–за какого–нибудь пустяка. Но она все–таки решила не будить Ирочку. Пусть спит.

Нина Петровна скажет Ростику, которого она про себя называла женихом, что состояние Ирочки более чем удовлетворительно. Жених должен отправиться в свой далекий путь со спокойной душой.

Ростик явился с печальным лицом и грустными глазами. На нем был его небесно–синий костюм, изрядно выгоревший за лето. Через плечо висел фотоаппарат.

— Ну, как дела? — шепотом спросил он с порога.

— Спит.

— Это плохо?

— Нет, очень хорошо.

— Вы уверены?

— Конечно. Она чувствует себя прекрасно.

— Можно сказать маме?

— Можно.

— Она непременно зайдет. Я сейчас улетаю, меня ждут на аэродроме. Мама проводит меня и зайдет.

Он заторопился. Нина Петровна смотрела на него с изумлением. Неужели он так и уйдет? Не передав даже нескольких слов своей невесте? Но она не знала Ростика. Взяв ее руку в свою, как бы для того, чтобы пожать на прощание, Ростик на мгновение замер и проникновенно сказал:

— Скажите Ирочке, что я люблю ее по–прежнему. Нет, еще больше… Но, к сожалению… — Он посмотрел на часы. — Считаю секунды. Самолет, сами понимаете…

Он простился и вышел. Нина Петровна стояла в дверях, еще ощущая пожатие его сильной руки. Ростик сказал те слова, которых она от него ожидала, но — странное дело — ей почему–то было не по себе.

Ростик в самом деле очень торопился, и, по совести говоря, ему было не до Нины Петровны. Начиналась ответственная поездка в далекие страны. До отправления самолета оставались считанные минуты. Елена Васильевна уже сидела в «Москвиче», стоявшем у подъезда. Ростик должен был еще непременно позвонить Стелле Зубаревой. Буквально на минутку он забежал домой. Он не мог уехать так далеко, не услышав на прощание ее голоса. Она должна была, как всегда, пожелать ему счастливого пути.

Коротко переговорив со Стеллой, Ростик спустился к машине. Поставил чемодан на заднее сиденье и сел за руль рядом с матерью. Возле аэропорта его должен был ждать верный Вася, который отвезет мать домой и поставит машину на место.

— Как у тебя, сын? Все в порядке?

— Нормально, — ответил Ростик, и в тоне его ответа слышалось: «Зачем спрашивать? Ты же знаешь».

Они выехали со двора. Перед ними открылся огромный белый проспект.

— Как изменился наш район с тех пор, как мы сюда переехали! — сказала Елена Васильевна.

— Разве? — удивился Ростик. Он не чувствовал потребности смотреть по сторонам и к тому же торопился на аэродром. Вдруг ему показалось, будто он забыл дома что–то очень важное и необходимое. Но, кажется, все было в порядке. Длинный, плоский чемодан в полосатом чехле, сейчас совершенно пустой, покачивался на заднем сиденье.

— Мама, — сказал Ростик, — Ирочке стало значительно лучше.

— Правда? — живо откликнулась Елена Васильевна. — Впрочем, я ни минуты не сомневалась в том, что все кончится хорошо. Ты ее очень любишь, Ростик?

— Очень! — ответил он, немного подумал и повторил: — Очень!

Глава тридцатая

Янтарное ожерелье

Приближался сентябрь. Лето заканчивалось теплыми, погожими днями, полными солнечного света и небесной синевы.

Володька ловил себя на том, что ему хочется как–нибудь задержать приближение сентября. Он часто думал, что такого лета ему уже больше не видать. Он сильно похудел. Девчата в бригаде находили, что это ему очень идет. Но внимательный взгляд заметил бы в нем более существенные перемены. Черты его лица как будто остались прежними, и в то же время оно казалось совсем другим.

Раньше на лице у Володьки, в сущности, ничего не обозначалось, кроме мальчишеской лихости. Теперь лицо его почти всегда выражало внутреннюю тревогу; видно было, что он все время о чем–то думает, что–то для себя решает. Девчата говорили: «Как похорошел!» — и при этом добавляли: «Пить бросил».

Месяца три прошло с того вечера, когда Володька, возвращаясь от Ирочки, впервые по–настоящему задумался о себе. Тогда это оказалось для него непривычным и нелегким занятием. Теперь он только то и делал, что думал. То одно приходило ему в голову, то другое. Он понял, что еще совсем недавно в нем было что–то дешевое, мелкое, можно даже сказать, бесчестное. Володька вспоминал те дни, когда он много времени проводил с Демой Кормилицыным. Тогда он мог сболтнуть что попало, был ненадежен, не держал слова, плевал на все. И ведь, казалось, ничему плохому Дема не учил, а все–таки от него тянуло дрянью, как копотью из трубы.

Приближался сентябрь, лето кончилось. Володька два раза ездил на дачу к Ивану Егоровичу, но там было пусто. Окна и двери заколочены, ни живой души. Ехать на городскую квартиру Володька не решался. Иван Егорович ясно сказал ему, что даст знать, когда можно будет приехать. Если бы Ирочка захотела, она, конечно, сразу же нашла бы его. Раз до сих пор не дала знать о себе — значит не хотела.

Володька со дня на день ждал, что Ирочка опять появится на объекте в своем цветастом платье или в черном комбинезоне с кожаным поясом, как у мальчишек из трудовых резервов.

Он ждал упорно, хотя и знал, что Ирочка не вернется. Зачем ей возвращаться? Она найдет свое место в жизни. Правда, у них в бригаде теперь все изменилось. Распоряжением треста Дема Кормилицын был снят с работы, а Римму утвердили бригадиром. Но Ирочка все равно не вернется. Перед ней открыты другие дороги. Ведь и у них в бригаде она показала себя с самой лучшей стороны. Володька теперь исправно читал «Комсомольскую правду» и отлично понимал, какое у кого может быть жизненное призвание. Он долго присматривался к Римме и пришел к выводу, что до Ирочки ей далеко. Нет той требовательности к людям, культуры на пятак. Конечно, она работает аккуратно, но на одной аккуратности далеко не уедешь. Порядок — да! План — да! А скучно. Эх ты, Ирочка, Ирочка, лампу зажгла, а горючего–то и не оставила.

Володька горько спрашивал себя: что же с ним такое случилось? Что она сделала ему, эта немыслимая Ирочка? За что он ее так немыслимо полюбил? Лето кончалось, приближался сентябрь. Не будет же он вечно страдать! Все чаще и чаще думал о том, чтобы махнуть куда–нибудь подальше отсюда. Взбудоражило Володьку нынешнее лето, и жизнь его не хотела входить в прежние берега.

В общежитии тоже были большие перемены. Его товарищи по комнате добились своего. Один переехал в новый дом, другой поступил в оркестр и отправился на целину (это вместо ресторана–то «Балчуг»!), третий выскочил–таки в начальники, потеряв на этом почти половину своей заработной платы. Только у Володьки поезд был на разъезде, и никто не знал, когда он тронется.

Комендант общежития с нетерпением ждал, когда Володька освободит комнату. Ее уже давно решили перегородить и отдать семейным людям. Комендант в свое время служил в морской пехоте и очень гордился своей наблюдательностью. Даже не общаясь с жильцами, он всегда точно знал, кто из них собирается освободить площадь. Перемены, которые произошли в Володьке, не укрылись от его наблюдательного взгляда. Коменданту было ясно, что этот парень уже не жилец в его общежитии, но день шел за днем, а парень не трогался с места.

Однажды в субботний вечер, выпив чаю с любительской колбасой, Володька купил билет в кино. Билет, а не билеты! Показывали картину «Два гроша надежды». Кругом все смеялись, и Володька тоже смеялся вместе со всеми. Но когда картина кончилась, он вдруг подумал: «Дурак, почему же я смеюсь?» Ему стало жаль итальянского парня, надежды которого стоили всего два гроша. Конечно, особенно расстраиваться не приходилось, как–никак это же было только кино, но итальянский парень не выходил из головы.

Возвращаясь в общежитие, Володька вспомнил, как они с Ирочкой ходили купаться, как она его топила и как ему тогда казалось, что их со всех сторон окружает счастливый синий мир.

Володька старался думать о чем–нибудь постороннем, но мысли его возвращались к Ирочке. Так продолжаться больше не могло!

— Кончено! — вслух сказал Володька. — Довольно! Хватит с меня!

Завтра он последний раз пойдет туда, где впервые после смерти матери плакал горькими слезами, где просидел несколько ночей подряд на тысячу раз проклятой скамейке. Может быть, бросит камешек в окно, как делал когда–то, и уйдет навсегда.

Володька вошел в свою пустынную комнату, разделся, лег на кровать и закурил. Делалось свежо. Пришлось накрыться одеялом. Опять вспомнился парень из страны Италии. Он подталкивает автобусы, и у него только два гроша надежды. Девушка Володьке не очень понравилась, а парень — очень.