Девушки из Шанхая - Лиза Си

Спустя неделю после столкновения Джой со смертью война заканчивается. Сэм, потрясенный тем, что чуть не потерял свою девочку, берет триста долларов из наших сбережений и покупает подержанный «крайслер» — старый, помятый, но наш собственный. На последней фотографии военного времени Сэм сидит за рулем нашего «крайслера», Джой примостилась на крыле автомобиля, а я стою у двери. Мы отправляемся на первую воскресную прогулку.

Десять тысяч радостей

— Пятнадцать центов за одну гардению, двадцать пять за две, — поет мелодичный голосок. Девочка, стоящая за прилавком, прелестна. Ее черные волосы отражают блеск разноцветных огней, ее улыбка манит, а пальцы порхают подобно бабочкам. Моя дочь, моя Джой, обзавелась своей собственной «торговой точкой», как она это называет, и отлично для десятилетней девочки с ней управляется. По выходным с шести вечера до полуночи она продает гардении у нашего кафе. Я приглядываю за ней, но ей не нужна моя или чья-либо защита. Она — храбрый Тигр. Она моя дочь и отличается упорством. Она племянница своей тетушки, и она прелестна. У меня есть потрясающие новости, и я спешу остаться наедине с Мэй, но зрелище Джой, продающей гардении, очаровало нас и приковало к месту.

— Какая она милая, — воркует Мэй. — У нее отлично получается. Я рада, что ей это нравится и что она зарабатывает. Со всех сторон одна польза.

Мэй сегодня особенно прелестна: в алом шелковом платье она похожа на жену миллионера. Она хорошо одевается, потому что легко зарабатывает и может позволить себе тратить деньги. Недавно ей исполнилось двадцать девять лет. Сколько было слез! Как будто это сто двадцать девять. Но для меня она остается все той же красоткой. Тем не менее она беспокоится за свой вес и намечающиеся морщины. Недавно она набила свою подушку листьями хризантемы, чтобы просыпаться с чистыми и влажными глазами.

— Чайна-Сити — туристическое место, так что кому здесь и быть продавцом, как не самой маленькой и милой девочке, — соглашаюсь я. — Джой — умница. Она следит за тем, чтобы ничего не украли.

— За пенни я спою вам «Боже, храни Америку», — обращается Джой к паре, остановившейся у ее столика. Не дожидаясь ответа, она поет высоким, чистым и искренним голосом. Она выучила патриотические песни в американской школе: «Моя страна, пою я о тебе» и «Славный старый флаг». Кроме того, она знает песни «Дорогая Клементина», «Она обойдет гору». В китайской методистской миссии на Лос-Анджелес-стрит она научилась петь «Иисус помнит обо мне» и «Хочу быть близко к Иисусу» на сэйяпе. Она ходит на работу, в обычную и в китайскую школу — с понедельника по пятницу с 16.30 до 19.30 и по субботам с 9.00 до 12.00. Она весьма занятая, но счастливая девочка.

Джой улыбается мне, протягивая руку слушающей ее паре. У своего деда она научилась заставлять людей платить за то, что им, может быть, и не нужно. Мужчина кладет деньги ей на ладонь, и она быстро, как обезьянка, сжимает кулак. Бросив деньги в банку, она протягивает женщине гардению. Разобравшись с покупателями, Джой тут же прощается с ними. Этому она тоже научилась у деда. По вечерам она пересчитывает деньги и отдает их своему отцу. Тот меняет мелочь на доллары и отдает мне, чтобы я положила их к деньгам на колледж.

— Пятнадцать центов за одну гардению, — журчит Джой с очаровательно-серьезным видом. — Двадцать пять за две.

Я беру сестру под руку:

— Пойдем. Она в порядке. Давай выпьем чаю.

— Только не в кафе, хорошо?

Мэй не любит, чтобы ее видели в кафе. Теперь это недостаточно блестящее место для нее.

— Хорошо, — соглашаюсь я и киваю Сэму, поджаривающему еду в воке. Теперь он второй повар, но может присмотреть за нашей дочерью, пока я прогуляюсь с Мэй.

Узкие улицы Чайна-Сити приводят нас к магазину костюмов и реквизита, который перешел к Мэй от Тома Габбинса. С того момента, как мы прибыли в Лос-Анджелес и впервые вошли в Чайна-Сити, прошло уже десять лет. Впервые войдя в ворота миниатюрной Великой стены, я не ощутила это место своим. Теперь же это мой дом — знакомый, уютный и любимый. Это не Китай моих воспоминаний — шумные шанхайские улицы, попрошайки, веселье, шампанское, деньги. Но многое здесь напоминает Шанхай: смеющиеся туристы, владельцы лавок в национальных костюмах, запахи кафе и ресторанов и сногсшибательная женщина рядом со мной — моя сестра. Я замечаю на ходу наши отражения в окнах магазинов и на секунду переношусь в юность: мы наряжались у себя в спальне, любовались в зеркале собой и развешанными повсюду нашими изображениями на плакатах. Мы вместе бродили по Нанкин-роуд, улыбались своим отражениям в витринах, и З. Ч. запечатлевал нашу красоту…

Но мы обе изменились. Мне тридцать два года, и я уже не молодая мать — я женщина, полностью довольная собой. Для моей сестры наступила пора расцвета. Ее по-прежнему снедает жажда всеобщего внимания и восхищения. Ее невозможно удовлетворить. Эта болезнь с ней с самого рождения, она составляет саму ее сущность. Овца в ней хочет, чтобы о ней заботились и восхищались ею. Она не Анна Мэй Вонг и никогда ею не станет, но она получает больше ролей, чем кто-либо в Чайна-тауне. Ей достаются роли капризной кассирши, смешливой нерасторопной горничной или героической жены работника прачечной. Это делает ее звездой в глазах соседей и в моих собственных.

Мэй открывает дверь в свой магазин и включает свет. Нас, как когда-то, окружают шелка, вышивка и перья зимородка. Она заваривает и разливает чай.

— Так о чем же ты хотела мне рассказать?

— Десять тысяч радостей, — говорю я. — У меня будет ребенок.

Мэй сцепляет руки:

— Правда? Ты уверена?

— Я была у доктора, — улыбаюсь я. — Он сказал, что это так.

Мэй вскакивает и обнимает меня. Отстранившись, она спрашивает:

— Но как? Я думала…

— Мне же надо было попробовать. Травник давал мне дерезу, китайский батат и черный кунжут. Я добавляла все это в суп и другие блюда.

— Это чудо, — произносит Мэй.

— Лучше. Это невероятно, невозможно…

— Перл, как же я счастлива. Расскажи мне все! На каком ты сроке? Когда родится ребенок?

Она так же рада, как и я.

— Около двух месяцев. Ребенок родится в мае.

— Ты уже сказала Сэму?

— Ты же моя сестра. Я хотела сказать тебе первой.

— Сын, — улыбается Мэй. — У тебя будет чудесный сын.

Все мечтают об этом, и я краснею от удовольствия, слыша слово «сын».

На лицо Мэй набегает тень.

— У тебя получится?

— Доктор сказал, что я уже старовата, к тому же у меня шрамы.

— Рожают женщины и постарше, — возражает она. Но, учитывая, что проблемы Верна часто приписывают тому, что Иен-иен поздно его родила, это не самое уместное замечание. Мэй морщится, понимая неуместность своей реплики. Она не спрашивает о шрамах, потому что мы никогда не обсуждаем то, как я их получила. Вместо этого она задает более традиционные вопросы: — Тебе все время хочется спать? Тебя тошнит? Помню… — Она трясет головой, будто желая прогнать воспоминания. — Говорят, что только дети продлевают жизнь.

Она касается моего нефритового браслета:

— Вообрази только, как были бы счастливы мама с папой. — Она вдруг улыбается, и наша печаль исчезает. — Знаешь что? Вам с Сэмом нужно купить дом.

— Дом?

— Вы же все эти годы откладывали деньги.

— Да, чтобы Джой могла поступить в колледж.

Моя сестра отмахивается:

— Вы еще успеете на это накопить. Да и отец Лу вам поможет.

— С чего вдруг? У нас же договор…

— Но он сильно изменился. И ведь это ради его внука!

— Возможно, но даже если он нам поможет, я не хочу расставаться с тобой. Ты моя сестра и моя ближайшая подруга.

Мэй ободряюще улыбается:

— Ты меня не потеряешь, даже не надейся. Теперь у меня есть машина, и я смогу приехать к тебе куда угодно.

— Но это будет совсем другое.

— Разумеется. К тому же ты будешь каждый день приезжать на работу в Чайна-Сити. Иен-иен захочет побыть с внуком, да и мне нужно будет видеться с племянником. — Она берет меня за руки. — Перл, вам в самом деле нужно купить дом. Вы с Сэмом это заслужили.

* * *

Сэм в абсолютном восторге. Хотя он и говорил, что ему не обязательно нужен сын, все же он мужчина и, разумеется, нуждается в сыне и мечтает о нем. Джой скачет от восторга. Иен-иен счастливо рыдает, но ее тревожит мой возраст. Отец Лу, пытаясь вести себя как подобает главе семейства, стискивает кулаки от наплыва чувств, но с лица его не сходит сияющая улыбка. Верн, мой маленький верный защитник, стоит рядом. Может быть, от счастья я вытянулась и расправила плечи, или же Верн стесняется меня: он кажется меньше и толще, как будто его позвоночник сжался, а грудь — расширилась. Казалось бы, он должен был уже перерасти свою подростковую сутулость. Но я часто замечаю, что он наклоняется и упирается руками в бедра, как будто от усталости или скуки.