Время Волка - Юлия Александровна Волкодав

class="empty-line"/>

* * *

Из дневника Бориса Карлинского:

Лёнька всегда легкомысленно, даже с каким-то пренебрежением относился к собственному творческому наследию, как я это называю: к записанным песням, вышедшим о нём заметкам, позднее к телепередачам с его участием. Мол, кому это надо? Ну прозвучало в эфире, и ладно. Я пытался его убедить, что надо, что спустя лет так тридцать он спохватится и все материалы о нём начнут очень высоко цениться. Да и просто интересно же послушать самого себя в молодости, вспомнить, с чего начинал. Но Лёнька на мои доводы только фыркал, он жил настоящим днём, и то, что было вчера, его не волновало. А я стал потихоньку собирать всё, что мне попадалось: газеты с его интервью, первые пластинки, афиши. И сейчас, работая над этими заметками, нашёл статью, вышедшую после его выступления в Сопоте. Фактически первая рецензия, посвящённая певцу Леониду Волку. Называлась она весьма пафосно: «Янтарный соловей едет в Советский Союз». Соловей — это не о Лёньке, просто главный приз фестиваля — статуэтка в виде золотой птички.

«Молодой певец Леонид Волк громко заявил о себе на Международном фестивале эстрадной песни в городе Сопоте. С неподдельным восторгом слушали гости фестиваля песню „Родина мира“ советского композитора Геннадия Фридмана. Единогласно судьи отдали победу Леониду Волку, да и как могло быть иначе, если публика дважды вызывала певца на бис? Мы уверены, что Леонида Волка ждёт блестящее будущее, а „Янтарный соловей“ теперь поселится в Москве. Заметим, что за всю историю фестиваля это вторая победа участника из Советского Союза».

Бред, конечно, редкостный. Бравурный пафос советской прессы. Нет, первую премию он действительно получил, но какой ценой! Я-то хорошо помню, я же потом месяц выслушивал его излияния на кухне.

Началось всё с песни. Фридман настаивал, чтобы Лёня пел «Родину мира», патриотическую песню с тяжёлой мелодией, совершенно не ложащейся на слух, и сложными, с глубоким смыслом, стихами. Более неподходящую весёлому эстрадному конкурсу песню найти было бы сложно, разве что «Хотят ли русские войны?» Лёнька прекрасно это понимал и боялся провала. В Сопот надо было везти что-то лёгкое, зажигательное, чтобы даже поляки, не владеющие русским, прониклись и начали подпевать. Вроде «Чёрного кота», появившегося как раз в те годы, которого распевали все кругом. Но какой там «Чёрный кот»! Ни один художественный совет ничего подобного не пропустил бы.

— Ты знаешь, сколько желающих поехать в Сопот? — сокрушался Лёнька, нервно выстукивая по столу «Полонез Огинского», который у меня уже в печёнках сидел. — Маша Зайцева хочет, ну, которая «Рябинку» поёт, Марат Агдавлетов тоже рвётся. Его, конечно, не пустят, он в этом году уже «Золотого Орфея» взял. А Машу запросто могут отправить! Тем более, говорят, поляки сами заявили, что с нашей стороны девушка предпочтительнее. Мол, разбавить программу, а то одни парни. Я без протекции Фридмана туда просто не попаду.

— А Фридман протащит тебя только в комплекте с песней, — кивнул я. — Лёнь, а что, если её по-другому аранжировать? Превратить из занудной баллады во что-то такое ритмичное, острое. Ты же умеешь.

— Фридман меня убьёт, — с сомнением протянул Лёнька. — Старик обидчив до ужаса, требует, чтобы я каждый его штрих выпевал.

— Ну попробовать-то стоит? И что, он с тобой в Сопот поедет? Споёшь для худсовета одно, а там другое.

Лёнька весь вечер слонялся по квартире как неприкаянный, то мурчал под нос «Родину мира», то вдруг кидался к столу и начинал что-то строчить, сокрушаясь, что нет инструмента. Его многострадальный «Красный Октябрь» остался в Марьиной роще. Право, ну не перевозить же его в четвёртый раз, теперь уже в нашу квартиру. Наутро побежал к Фридману, всё-таки не хотел ничего делать за спиной у старика. И, что удивительно, сработало. То ли Фридман был поражён Лёнькиными музыкальными талантами, то ли Лёня просто сумел его убедить, что молодёжная, ритмичная аранжировка имеет больше шансов победить. Но в итоге они целый день просидели за роялем и превратили эту тягомотину в чуть ли не рок-композицию, с барабанами и бьющим по нервам ритмом. Фридман, обладавший огромным авторитетом среди композиторов, протолкнул их совместное творение через худсовет, и Лёньку отрядили в Сопот.

Потом были сумасшедшие две недели подготовки к конкурсу, которые у Лёни в основном сводились к вопросу «что надеть». Сейчас, когда не то что у него, артиста, даже у меня шкаф ломится от шмоток, и вспоминать смешно те времена, когда приличный костюм приходилось доставать через знакомых продавщиц, через запретную «Берёзку», тащить из заграничных гастролей, на которые ещё не каждого певца выпускали. У Лёньки на тот момент о заграничных гастролях и «Берёзках» речь не шла, поэтому костюм ему шила Полина. У неё как раз начались летние каникулы и вместо того, чтобы посвятить их мне, законному мужу, она изображала портниху. Хорошо, кстати, получалось, руки у неё росли из нужного места, она до сих пор то вяжет свитера для собачек, то вышивает какие-то подушечки. На конкурс Лёнька поехал в сшитом ею тёмно-красном вельветовом пиджаке и такой же бабочке. Жарко, конечно, зато очень элегантно.

В заметке говорится, что публика дважды вызывала его на бис и судьи единогласно присудили Лёньке победу. Как бы не так! То есть публика действительно его вызывала. Я помню телетрансляцию конкурса, мы с Полей сидели, замерев у телевизора, я даже дежурствами в больнице поменялся по такому случаю. Лёнька стопроцентно вошёл в образ, сумел уйти от заложенного в песню великодержавного пафоса, спел пронзительно, с настоящей болью за судьбы мира. Видимо, вспомнил наше военное детство и его последствия, от которых он так долго избавлялся. Кто, как не наше поколение и поколение наших отцов, знает цену мирной жизни? В общем, хорошо он спел, искренне, с надрывом. И публика его поняла, даже не зная слов, и бисировала, и требовала ещё. Так что в этой части заметки была сущая правда.

А вот с судьями дело обстояло не так просто. Лёня рассказывал, что, когда он наконец-то ушёл за сцену, мокрый и обессиленный, и, привалившись к первой попавшейся стенке, стоял и жадно пил воду, к нему подошёл глава советской делегации (тогда обязательно артиста сопровождали всякие «специальные» люди, к музыке, как правило, никакого отношения не имеющие, скорее по профилю старшего Волка) и сказал:

— Лёня, ты только не волнуйся! Ты отлично пел, всё сделал на высшем уровне. Главное, сейчас тебя увидели телезрители всего Союза.

— И что? — напрягся Лёня, которому сильно не понравилось такое начало разговора.

— Ты просто пойми, там свои подковёрные игры, поляки