Войди в каждый дом (книга 2) - Елизар Мальцев

—  О да, вы, безусловно, правы! — согласился Гюнтер Вестергофф и, переложив из одной руки в другую румяное яблоко, добавил:— Ну что ж, давайте наверстывать упущенное!..

Пробатов вдруг вскинул руки, касаясь легкими движениями пальцев седых волос.

—  А теперь, если наши гости не возражают, мы можем окунуть их в настоящую жизнь. Это будет полезно и партийным деятелям, и чистым теоретикам. Как это там у писателя сказано — теория, друг мой, мертва, но вечно зелено древо жизни!— И, пока переводчик переводил его слова, а немцы слушали, он шепнул наклонившемуся к нему Инверову: — Предупредите, пожалуйста, Коробина, что мы выезжаем к нему...

В Приреченске    гостям    тоже    устроили      торжественную  встречу, хотя выгляде-    ло эт0 несколько проще и беднее. Здесь   никого специально не приглашали, но люди, прослышав о приезде  иностранцев, сами сбежались на площадь перед райкомом; дежурный милиционер не в силах был справиться с любопытствующими горожанами, и в помощь ему выделили Анохина — он расхаживал в толпе с красной повязкой на рукаве и наводил порядок. Вместо пионеров привели дошколят из детского сада — пухленьких, розовощеких мальчиков   и девочек с гигантскими, похожими на бабочек  бантами  в

волосах. Дети испуганно таращили глаза на важного милиционера в парадной форме, который прикладывал руку к козырьку, брал за шиворот какого-нибудь пронырливого мальчишку и водворял его на место. Немцы, приняв букеты, подхватили девочек на руки, но одна из них вдруг заплакала. Девочку успокоили, опустив на землю и сунув в руки конфету, а гости, чуть смущенные, стали раздавать обступившим их ребятишкам значки и открытки.

Делегацию приветствовал Коробин. Он стоял в окружении работников райкома на широком крыльце, будто весь отутюженный, не расставаясь с напряженной, стягивавшей все его лицо улыбкой, каждому пожимал руку, чуть опускал в поклоне лобастую голову с колючим ежиком волос.

Проводив гостей в свой кабинет, где был для них накрыт стол — несколько бутылок вина и минеральной воды, ломтики хлеба и сыра,'— Коробин извинился, что вынужден на несколько минут их оставить, и, сделав знак Про-батову, вышел из кабинета.

Он молча вел секретаря обкома в дальний конец коридора, заглядывая чуть не во все комнаты, и, найдя пустую комнату, плотно прикрыл дверь.

—  Мне передали, Иван Фомич, что вы собираетесь везти гостей в Черемшанку.— Голос Коробина был сдавлен и глух.— К сожалению, этот вариант отпадает. Там у нас ЧП.

—  Что еще за ЧП? — недовольно спросил Пробатов.

—  Вчера колхозники продали своих коров колхозу, а сегодня утром... растащили их обратно по дворам!

Пробатов присел на первый попавшийся стул. Он слушал Коробина, глядя в окно на нерасходившуюся толпу, нервно поглаживая острое колено и испытывая снова, как утром, когда он читал письмо Мажарова, тошнотный приступ гнева. Чем больше подробностей сообщал Коробин, тем труднее ему было сдерживать себя.

—  Я считаю, что это дело рук Мажарова,— торопливо докладывал Коробин.— Я его предупреждал, что он будет нести персональную ответственность, если это дело провалится. Но, как видите, не подействовало!.. И конечно, подбивал всех небезызвестный Дымшаков. Кстати, с него все и началось, он первый забрал свою корову.

—  А где в это время были вы? — Пробатов остановил тяжелый взгляд на вздрагивающих руках Коробина, потом перевел его на тупой сизоватый после бритья подбородок, скользнул по забегавшим глазам,  точно   заглянул  в

окна нежилого дома.—Я спрашиваю вас:   где   вы   сами были в это время?

—   Я?.. Иван Фомич! Там все было подготовлено! — Коробин почти осип от волнения.— Мы послали туда инструктора Яранцеву, и, кроме того, я был уверен... Я полагал, что товарищ Мажаров вполне политически зрелый...

—   Ничего вы не полагали! И ни о чем не думали! — зло оборвал его Пробатов.— И сейчас вы ищете виновников этой позорной истории, готовы выставить в качестве стрелочника инструктора Яранцеву и не понимаете, что главный виновник всего — вы сами! Вы, и никто больше! В такой ответственный момент, когда решалась судьба важнейшего начинания, вы отсиживались в райкоме! И вот результат — положили, может быть, несмываемое пятно на область!.. Может быть, ославили на всю страну!..

Пробатов рывком поднялся и заходил по узкой комнатенке от окна до двери, не глядя на подавленного Коробина.

—   Я виноват... Я признаю свою грубую политическую ошибку, Иван Фомич! — Коробин пытался поймать его взгляд.— Это мне урок на всю жизнь, заверяю вас!.. Поверьте, я больше не допущу подобной оплошности...

Пробатову еще никогда не приходилось наблюдать, что люди так боятся его, и, хотя сознание собственной власти над судьбой человека было непривычно и чем-то неприятно ему, откровенный испуг Коробина не остановил его, не охладил, а скорее, наоборот, еще сильнее распалил и ожесточил. И чем более жалким и приниженным выглядел секретарь райкома, Сем меньше он вызывал сочувствия, а рождал еще больший взрыв озлобления.

—   К стыду своему, я еще не все сообщил вам, Иван Фомич. Разрешите сесть? — Коробин опустился на стул, словно не в силах был уже держаться на ногах; над верхней губой его выступил обильный пот, и это вызвало у Пробатова чувство брезгливости.— Сегодня утром, как тоько разобрали коров, Мажаров срочно созвал партийное бюро, и они исключили Лузгина из партии! При одном, правда, воздержавшемся... На завтра они собирают всех коммунистов!

—   Час от часу не легче!

Несмотря на то что вина секретаря райкома теперь представлялась еще чудовищней, чем раньше, он уже не выглядел в глазах Пробатова таким виноватым, как несколько минут тому назад,— размеры несчастья как   бы

снимали с него долю ответственности, превращали его в обыкновенного человека, бессильного повлиять заранее на все события. И сейчас нужно было как-то остановить то, что грозило выйти из-под контроля и могло привести к провалу важного начинания.

—   Ну вот что...— Пробатов перестал наконец кружить по комнатенке и строго посмотрел на Коробина.— Куда мы повезем гостей? К Любушкиной?

—   Больше некуда, Иван Фомич! — Коробин немного воспрянул духом, довольный тем, что Пробатов снова обращается к нему.— Но вся беда в том, что этот колхоз не числится теперь у нас в передовиках. И все из-за упрямства Прасковьи Васильевны!

—   Что за вздор!

—   Как мы ни жали на нее, она больше двух планов не взяла!.. Конечно, люди у нее живут лучше, чем где-либо, колхоз богатый, что там говорить! Но все же хочу, чтоб вы знали, что это не наш маяк... Я ей звонил недавно, она готова нас принять...

«Значит, там, где был маяк, огонь уже никому не светит — ни нам, ни людям,— с горечью подумал Иван Фомич.— А гостей мы вынуждены везти к Любушкиной, которая не поддержала нашу затею и, выходит, ничего не потеряла ни в наших глазах, ни в глазах колхозников. Вот тебе и нехитрый ребус, а попробуй разгадай его до конца!»

Поостыв от гнева, Пробатов уже жалел, что так вспылил, но ему не было стыдно, что он кричал на Коробина, а только неприятно, что, не сдержав себя, обнаружил перед секретарем райкома свою уязвимость. Он вдруг словно прозрел и иными глазами смотрел теперь на Коробина^ понимая, что бессмысленно ждать и требовать от этого ограниченного и недалекого человека того, что тот не в силах был совершить. Перед ним был человек, умевший только передавать то, что ему приказали самому, он лишен был самостоятельного взгляда на все, что происходило вокруг, и поэтому вел себя так беспомощно и бестолково...

—   Ну что ж, пойдем к гостям.— Пробатов пропустил Коробина вперед, но, когда тот был уже на пороге, неожиданно остановил его: — Я прошу вас, Сергей Яковлевич... не придавать особого значения тому, что случилось в Че-ремшанке. До тех пор пока обком не разберется, пресекайте всякие кривотолки, а то найдутся охотники сделать из мухи слона. Вся беда ваша в том, что вы не сумели  как

следует расставить кадры... А  это  сейчас главное,  когда мы взяли на себя такую огромную ношу...

Они вернулись к гостям, и Иван Фомич попросил переводчика передать, что маршрут делегации несколько меняется. Он хотел показать им Черемшаику, а товарищи из райкома настаивают на том, чтобы познакомить уважаемых гостей с колхозом «Майское утро», которым руководит очень интересная женщина Прасковья Васильевна Любушкина.

—  Иван Фомич из-за своей обычной скромности забыл добавить, что он родился и провел детство в этом селе! -сказал повеселевший Коробин.— Там и по сей день живет и работает его родная мать!

Гости встретили его слова дружными аплодисментами. О, они отлично разобрались во всех душевных тонкостях, которые руководили секретарем обкома, когда он не же-лал выставлять напоказ село, где родился сам, и шумно благодарили Коробина, сумевшего повлиять на Пробатова.