Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

(мадх) и поношения (хиджа).

В этой связи понятно и явное предпочтение, отдаваемое поэтом любовным мотивам в газели. Однако сами эти мотивы разрабатываются у Анвари совершенно в ином ключе, чем у Му‘иззи или Адиба Сабира Тирмизи. В любовной лирике Анвари существенные изменения претерпевает образ возлюбленной. Поэт постоянно подчеркивает несказанность, сокровенность, беспредельность ее красоты. В одной из газелей Анвари с радифом «не вмещает», на которую составляли ответы многие поэты следующих поколений, идея сверхъ естественности возлюбленной выражена с предельной ясностью:

Красоту твою вселенная не вмещает,

Имени твоего вселенная не вмещает.

Тайна [моей] любви к тебе не может не раскрыться,

Ибо разум и душа ее не вмещают.

Я настолько сроднился с тоской по тебе,

Что сердца моего грудь не вмещает.

Жажды свидания с тобой у меня нет,

Ибо обещания твоего язык не вмещает.

Не скрывай свой лик, ибо тайну моего сердца

Область сокровенного больше не вмещает.

Ты говоришь: «Из-за моей красоты лика, подобного луне,

Небесный свод не вмещает!»

Стоит ли удивляться, что в стихах Анвари тоже

Словесные выражения значений не вмещают?

Наряду с чисто мистическими текстами у Анвари представлены и сугубо светские газели, в том числе и панегирические. В них к царственному адресату поэт обращается, как к жестокой красавице:

Кто я такой, чтобы просить тебя о свидании?!

И кто я, чтобы говорить о твоих устах и родинке?!

Никто не может найти дорогу ко двору грезы о тебе.

Зачем мне напрасно искать свидания с тобой?

Томясь любовью к тебе, я не смею высказать упрек,

Храню я молчание, пока в ночи созерцаю твой образ.

Если ты по доброте пожалуешь мне шапку,

Зрачки своих глаз я сделаю бляшками на твоей перевязи.

И если попадутся тебе на глаза мои стихи, пока я жив,

В газелях я буду описывать твои газельи глаза.

Мои стихи стали колдовством и достигли совершенства,

Оттого что описываю совершенство твоей красоты.

Твои глаза – дозволенное колдовство (сихр-и халал)[38], и для

                                                                  меня запретно

Описывать что-либо иное, кроме твоего дозволенного

                                                                       колдовства.

В приведенной газели легко прочитывается панегирический подтекст. В построении мотива второго бейта присутствуют слова «двор» (даргах) и «прием» (бар), в четвертом бейте прямо говорится о пожаловании шапки (кулах). Упоминается и богато отделанная драгоценными накладками перевязь или портупея, которая вместе с шапкой обычно выступала предметом дарения и выражения монаршей милости по отношению к подданному.

Некоторые газели Анвари, описывающие свидание влюбленных, поддаются двоякой интерпретации. В подобных текстах образные элементы, явно несущие символическую нагрузку, соседствуют с описанием возлюбленной, выполненным в технике васфа и имеющим прямые аналогии в придворной касыде:

Под вечер явилась опьяненная к моим дверям та полная луна,

Прижимая к груди чанг и держа в руках чашу.

Она набросила на ясный день завесу из темной ночи,

Она насыпала тертого мускуса на [лепестки] алой розы.

Она перестала напевать свою грустную песню,

Она рассыпала сахар со своих алых рубинов (т. е. заговорила).

Словно чистый рубин и сердолик расплавились в чаше,

Когда ее лик отразился в молодом вине.

Начало газели, обильно уснащенное традиционными метафорами, содержит канонический портрет красавицы и характеристику ее речи: лицо – ясный день, локоны – темная ночь, лицо – алая роза, локоны – тертый мускус, речи – сахар, уста – рубины. В третьем и четвертом бейтах в той же описательной манере поэт намекает на действия возлюбленной: она перестала напевать и обратилась к влюбленному с ласковой речью, наклонилась над чашей, и ее румяное лицо бросило отблеск на поверхность вина. Далее в газели говорится о том, что красавица пьет вино из чаши и беседует с влюбленным:

Она сказала: «О ты, кто из-за притеснения судьбы

За всю жизнь не провел со мной ни дня, ни ночи, и не достиг

                                                                своего желания!

Теперь мы вдвоем, ты и я, и рубиновое вино, и песня,

Без вмешательства посланника [Божьего] и без ниспослания

                                                                               вести».

Повествовательный тон газели и обильное применение элементов васфа роднит это стихотворение Анвари с любовной лирикой XI века и с любовными зачинами некоторых его же собственных касыд. Счастливое свидание влюбленных сопровождают привычные атрибуты пирушки – чанг и чаша в руках красавицы. Но вот Анвари вносит новую ноту в канонический образный строй придворной газели. Возлюбленная открывает герою свою истинную, сокровенную сущность. Следуя суфийской доктрине, поэт утверждает, что возможно прямое общение адепта с божественной Истиной без чьего-либо посредничества – для этого не нужен Пророк и передающий ему Божью весть ангел. Упоминание ниспослания Божьей вести через посланника недвусмысленно переводит внешне светскую газель в область религиозно-мистических коннотаций. Рисуя картину счастливого свидания, Анвари стремится синтезировать технику придворного описания возлюбленной и суфийскую интерпретацию понятия васл («свидание», «соединение»).

Анвари пытается выразить красоту божественного Абсолюта через зримый образ возлюбленной, созданный традиционными средствами любовной лирики, давая при этом прямые указания на необычность свидания:

Хотя у меня [и раньше] были прекрасные ночи свиданий,

Вчерашняя ночь была иного рода.

Может быть, я сильнее, чем прежде, страдал от любви,

Или ее лицо было прекраснее других, являвшихся [мне]

                                                                        ночью.

Никто не ведает, что это было за светило,

И я не знаю, что это была за звезда.

Пока на горизонте утро не явило свой лик,

Анвари был вровень с небосводом.

Явившаяся герою возлюбленная не просто сравнивается со светилом или звездой, подчеркивается ее таинственная, неведомая природа, чем и придается мистический оттенок стереотипному сравнению. Он усиливается в макта‘, где указывается на мистическое переживание героя, ощутившего себя «вровень с небосводом».

У Анвари, в отличие от его придворных предшественников, появляются газели философского содержания и элегической тональности. Они также связаны с мистическим опытом и знаменуют новый этап развития газели, когда достижения суфийской лирики, передающей движения души в ее стремлении к сокровенному миру, стали достоянием всей поэтической традиции. Обратимся к одному из таких стихотворений:

Взгляни на дела мира! Чьи притеснения терплю я?

Ради кого мое сердце дало обет верности?

Любовь к кому исторгает из уст моих жаркие