Сигнал из прошлого - Мила Бачурова

приходишь черт знает во сколько, теперь тебя вообще избили… Денис, или ты мне сейчас все рассказываешь, или я звоню в полицию! Что происходит? При чем тут Настя?!

Денис уставился на жену диким взглядом. Компьютер в голове, всю жизнь безошибочно высчитывающий потенциальную выгоду или потенциальные убытки от того или иного действия, засбоил, остановился.

Вакуум в голове. Пустота.

Лена склонилась над телефоном и начала набирать номер. Но вызов нажать не успела – в дверь позвонили.

– Слава богу! – выдохнула она и бросилась в прихожую.

– Посмотри в глазок! – крикнул Денис, но было уже поздно. Сверхнадежный и суперсовременный замок щелкнул, дверь отворилась.

– Добрый вечер. Белова Дениса Валентиновича могу увидеть? – произнес знакомый голос.

В дверь просунулась рука, сжимающая удостоверение. Денис на секунду прикрыл глаза.

– Что с Настей? – закричала Лена. – Что с моей дочерью?!

В квартиру, не обращая внимания на крики, вошел уже знакомый следователь Никитин.

– Денис Валентинович, – начал он, – боюсь, что от вас требуются еще показания…

– Знаю! – простонал Денис. – У меня дочь пропала! Вы понимаете? Может быть, для разнообразия, прекратите обвинять меня в том, к чему я не причастен, и найдете ребенка?

– Сочувствую. – Никитин даже глазом не моргнул. Хотя кровоподтеки на лице Дениса разглядывал с явным интересом. – А еще у вас убили третьего сотрудника за этот месяц. Об этом поговорить не хотите?

Он приглашающе кивнул на раскрытую дверь. Лена, схватившись за сердце, медленно сползла по стене на пол.

Глава 27

Возвращение к реальности сопровождалось болью. Болела голова, шея, руки. Больно было даже дышать. Мелькнула крохотная мыслишка: а не лучше ли навсегда остаться там, в небытии? Где нет реальности, нет осознания – но нет и боли, разочарований?

Тимофей прогнал эту мысль сразу, как только к нему вернулась способность думать. Этой возможности он не променял бы ни на какую пустоту, сколь бы утешительной она ни казалась. Думать, анализировать, создавать порядок из хаоса – высшее счастье, доступное человеку, так всю жизнь считал Тимофей. А боль – боль можно перетерпеть.

Он будто сделал еще один шаг вперед, к яви, и хаос окружающих звуков обрел привычные черты – если можно так говорить о звуковых волнах. Кто-то раскатисто храпел, кто-то стонал. А кто-то тихим знакомым голосом повторял:

– Тиша, ты только не помирай, ладно? Родственников в России у тебя нет, я удолбаюсь согласовывать вывоз тела в Москву. И с похоронами тоже – хрен знает, что делать…

Ко всему прочему Вероника еще и гладила его по щеке. Тимофей поймал ее за руку, но контакт вышел каким-то неправильным, как будто он был в перчатках. Пришлось открыть глаза. Веки словно заклеили, он разлепил их с трудом, прилагая немалые усилия.

Первым делом увидел лицо Вероники. Вокруг было темно, но откуда-то – Тимофей пока не понимал, откуда – лился неяркий свет. Лицо Вероники было испуганным, удивленным. В этом странном неярком свете казалось бледным. С несколькими полосками лейкопластыря на лбу и марлевой нашлепкой на шее, тоже приклеенной пластырем. Тимофей скосил взгляд и понял, что его ладонь забинтована.

В памяти мелькнула короткая схватка в салоне машины. Блеск ножа, крик Вероники… А потом верх и низ поменялись местами.

– Еще раз назовешь Тишей – убью, – сипло пообещал он. – Что случилось?

– Слава тебе, Господи, – живой! – Вероника шмыгнула носом, и Тимофею показалось, что ей стоило больших усилий взять себя в руки. Об этом красноречиво говорил взгляд, направленный в сторону: Вероника пыталась отвлечь себя, заставить не думать о том, о чем не думать не могла. Старалась соответствовать его уровню требований. – Газ с тормозом перепутала, налетели на бордюр. Знаешь ведь, водители делятся на две категории. Одни в непонятной ситуации жмут на тормоз, а я вот – наоборот…

Тимофей попробовал пошевелить пальцами ног. Это удалось без проблем. Значит, получится и встать. Если в этом, конечно, есть смысл.

Он обнаружил, что до сих пор держит руку Вероники, а та не пытается ее отнять. Тимофей разжал пальцы.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Угу. Я, в отличие от некоторых героев, ремень не отстегивала. Так, стеклами посекло немного. Ну и… – Вероника коснулась пластыря на шее, поморщилась. Вспоминать о ноже у горла ей явно не хотелось. Тимофей подумал, что пластырь, возможно, скрывает шов. – Ладно, в общем. Проехали. Жить буду.

– А я?

– Ты башкой ударился сильно, сознание потерял. Как себя чувствуешь? Может, сотрясение…

– Голова болит, – согласился Тимофей. – Но на сотрясение не похоже. – И перевел вопросительный взгляд на свою забинтованную руку.

– Порезы, – объяснила Вероника. – Ты за нож хватался.

Снова вспышка в памяти. Аркадий держал нож у горла Вероники, и Тимофей хотел схватить его за руку. Получается, схватил за лезвие.

Дурацкий поступок. Импульсивный, инстинктивный. Паническая реакция – лишь бы схватить.

– Больно? – спросила Вероника, заметив его мучительную гримасу. – Давай врача позову? Поставят тебе чего-нибудь…

– Времени сколько? – Тимофей, опомнившись, заговорил в полный голос.

– Полпервого. А что?

Тимофей скосил взгляд на окно. Темнота, как и следовало ожидать.

– Ты не звонила в полицию?

– Тиш, авария была. Полиция первым делом приехала.

– И что ты им сказала?! – Он рывком сел.

– Сказала, что этот хрен угрожал мне ножом. Что еще я должна была сказать? – сверкнула глазами Вероника.

– И где он теперь? Аркадий?

Вероника повернула голову. Тимофей переждал, пока отпустит головокружение – сам виноват, не нужно было так резко садиться, – и посмотрел туда же.

Больничная палата на шесть коек, по три с каждой стороны от входной двери. Заняты четыре. Койка Тимофея – у самой двери, койка напротив него свободна. Мужик на койке рядом с ним заливисто, с удовольствием храпит. В перерывах между раскатами храпа становится слышно, как постанывает еще один сосед, лежащий у окна. Жидкий свет струится из коридора в приоткрытую дверь.

Аркадий лежал в самом дальнем углу. Тимофей даже не узнал его – угол был темным, – скорее почувствовал. Ауру этого человека ни с чем нельзя было спутать. И пусть даже само существование ауры ставится под сомнение официальной наукой. Наука знает не все. И наука не сумела бы никак измерить или объяснить те волны черного, холодного безумия, которые мерно накатывали из дальнего угла палаты.

– И нас положили в одну палату, – не спросил даже, а констатировал Тимофей.

– У него нога сломана. И его пристегнули.

– Бардак…

И снова – просто констатация факта, а не осуждение. Осуждать – задача судей, а Тимофей был просто человеком, который понял, что игра еще не окончена. Что судьба подкинула последний шанс.

– Стой, погоди, – засуетилась Вероника, когда