Зимняя бухта - Матс Валь

в новой школе?

— Неплохо. Можно еще булочку?

— Бери.

Бабушка склонилась над вязанием, наморщила лоб. Глаза за стеклами очков казались увеличенными.

— Выйдет из тебя актер?

— Не знаю.

— Ну а чем вы там занимаетесь? Что делаете на уроках?

— Всякое такое. Многое завязано на телесности. Надо уметь управляться с телом, владеть сценой, знать, где находятся другие, анализировать пьесу, тренировать голос. А можно еще булочку?

— Надо же, какие школы теперь бывают. — Бабушка вздохнула. — В моей молодости о таких и мечтать было нельзя. Их просто не было.

Она пристально посмотрела на меня сквозь очки.

— У тебя глаза блестят. И вид нездоровый.

— Я немножко замерз. Наверное, сегодня лягу пораньше.

— Ложись. Я постелила чистое белье.

— Я тогда говорил, что мы со Смурфом спасли девочку. Это правда. Их фамилия Асплунд, они живут в Бромме. Можешь позвонить им, спроси Франка или Анну. Спроси, правда ли двое мальчиков спасли их дочку Патрицию.

— Я верю тебе, — сказала бабушка, не поднимая глаз от вязания. — Иди ложись. По-моему, у тебя температура.

— Но я хочу, чтобы ты позвонила и спросила. Я не хочу, чтобы ты думала, что я такое выдумал. Ей десять лет, я вытащил ее из воды возле Сульвиксбадет.

— Я верю, Йон-Йон, верю. Иди ложись. Во сколько тебе завтра вставать?

— Без пятнадцати шесть.

— Я разбужу тебя, если ты проспишь.

— Я только позвоню. Можно позвонить? спросил я.

— Звони.

Я унес телефон к себе. Мерз так, что зубы стучали. Я закрыл дверь, лег и набрал номер Элисабет. Она ответила.

— Это я, — сказал я, клацая зубами, — Йон-Йон… Элисабет положила трубку.

Я поставил телефон на пол, выкопал из пакета «Неизвестного солдата», разделся, свернулся под одеялом и заснул.

Я иду следом за Элисабет — в дом. Она голая, одежду волочит по земле. Но в доме я ее теряю. Кричу, она не отзывается. Поднимаюсь на второй этаж. Из комнаты Фредрика доносятся громкие стоны. Стеклянная дверь не открывается, но я вижу их — Элисабет и Навозника — на кровати Фредрика. Элисабет с бейсбольной битой в руках лежит под Навозником, одетым только в шейный платок табачного цвета. Я слышу смех Элисабет. прижимаю нос к стеклу. Элисабет замечает меня, указывает пальцем. Навозник оборачивается, берет у нее биту и направляется ко мне. Я не могу двинуться с места. Размахнувшись, Навозник бьет по стеклу там, где только что была моя голова.

«Сейчас я умру», — догадываюсь я.

Кто-то у меня за спиной произносит: «Это всего лишь отвертка». Наверное, мама. И я чувствую, как отвертка втыкается мне между лопаток.

— Надо перестелить постель. Ты весь мокрый.

Я посмотрел на часы. Без четверти семь. Я замерз так, что меня била дрожь. Бабушка принесла свой халат — розовый, из тонкой махровой ткани.

— Надень вот это, — сказала она. Я сел, чувствуя, как меня трясет.

— У меня жар.

— Конечно, жар. Высокая температура. Иди пока ляг на диване.

Я ушел на кухню. Там пахло кофе и немножко вчерашними булочками. Я улегся на кухонный диванчик, натянул на голову плед, которым бабушка обычно укрывала ноги, когда вязала. Зубы стучали. Меня трясло. Какое-то время я лежал, клацая зубами; наконец пришла бабушка.

— Иди, ложись. Я постелила сухое белье.

Я завернулся в плед, шатаясь, добрел до кровати, заполз под одеяло.

— Я, наверное, не пойду сегодня в школу.

— Какая там школа, — ответила бабушка. — Попробуй поспать.

Входит папа. Громадный, он садится в потертое кресло; все остальные, кто есть в театральной, стоят. На папе моя коричневая рубашка в широкую желтую полоску; он достает из нагрудного кармашка сигару, срезает кончик и закуривает от зажигалки Элисабет. Кладет ногу на ногу, смотрит на часы и защипывает двумя пальцами стрелку на брюках.

— Итак, — начинает он, — ты стал проблемой для самого себя. — Воробьи из «Золушки» садятся отцу на плечи. Мыши взбегают по ногам и устраиваются на коленях. Отец взмахивает сигарой, и на меня, лежащего в кровати, падает уголек.

— Когда люди чего-то очень сильно хотят, их останавливает только страх. А страх исходит изнутри. Почувствуй его.

Я прислушиваюсь к себе. Страх сидит где-то в районе ключиц.

— Выплюнь! — приказывает отец, тыча в меня сигарой. Искры сыплются на меня, кровать загорается.

— Не бойся!

Я пытаюсь сплюнуть; страх поднимается все выше. Он как круглый комок, он уже у меня в горле, стало нечем дышать. Кровать пылает, но дыма от простыней почти нет, лишь игривые язычки пламени. Очень жарко.

— Сплюнь!

И он выходит из меня. Он — желтый твердый комок, невесомый. Я держу его в ладони, смотрю на него. От него тянется дымок. Это шарик для пинг-понга.

— Шарик для пинг-понга я кладу тебе в карман, — сказала бабушка.

Я повернулся на бок. Бабушка сунула что-то в карман моих джинсов. Сквозь шторы пробивался свет.

— Сколько времени?

— Одиннадцать. Я заварила чай в чайнике. Тебе надо много пить.

Резь в глазах. Бабушка принесла чашку с чаем и сухарики.

Я сел, привалившись к стене, но меня знобило, и я снова свернулся под одеялом.

— Что ты сказала?

— Что тебе надо много пить.

— Нет, перед этим. Когда я проснулся.

Бабушка посмотрела на меня большими за стеклами очков — глазами.

— Я нашла на полу шарик для пинг-понга. И положила его тебе в карман.

Весь день я то и дело задремывал. Вечером бабушка приготовила мне омлет, я пытался почитать, но тут же заснул. На следующий день температура почти спала, но я сильно ослаб и вообще странно себя чувствовал. Лежал одетый на покрывале, прикрыв ноги бабушкиным вязаным пледом. Читал «Неизвестного солдата». Позвонил в школу, сказал, что несколько дней пробуду дома. После обеда я позвонил Элисабет. Трубку взял Франк.

— Позовите, пожалуйста, Элисабет, — попросил я.

— Что ей сказать? Кто звонит?

— Стаффан, — сказал я. — Мы одноклассники.

— Минуту.

Франк со стуком опустил трубку на что-то твердое, и я услышал, как он зовет Элисабет. Позвал несколько раз, потом снова взял трубку.

— Она сидит на яблоне. Сейчас слезет.

— Спасибо.

Я слышал, как стучат по полу его шаги — быстрые, твердые. А потом различил ее бегучий шаг. Она, запыхавшись, взяла трубку.

— Алл о-о-о…

— Это я. Я люблю тебя.

Элисабет бросила трубку.

На следующий день в школу я не пошел, но ненадолго выбрался из дому. Спустился к Зимней бухте. Бродил у кромки воды, посматривая на Бромму. Представлял себе, что мне видна крыша ее дома. Наверное, Элисабет уже пришла домой. Я направился к Эолсхеллу[29] и Клуббенсборгу[30], чтобы оказаться поближе к ней. Пятьсот метров по воде. И