Кодекс экстремала - Андрей Дышев

Класс затаил дыхание, предчувствуя смену обстановки. Он не хотел слушать о любви и страсти. Его куда больше интересовали мои зияющие дырами брюки и перебинтованное колено.

Мне пришлось зайти, хотя я бы предпочел, чтобы учительница вышла в коридор.

– Вы очень торопитесь? – спросила она и, не дав мне ответить, добавила: – Сядьте за последний стол и послушайте. Мы говорим о нравственных ценностях, о любви к ближнему и сострадании. Считайте, что это будет преамбулой к нашей с вами беседе.

Я сел рядом с полусонным юношей, который, низко пригибая голову, грыз кончик ручки.

– Из какой газеты? – прошептал он.

– «Криминальный вестник», – не задумываясь ответил я.

– А вы что, с разборок или как? – спросил он, с любопытством оглядывая мой вид.

Я едва досидел до конца урока. И как я раньше мог просиживать за партой по шесть часов в день?

Когда грохочущая лавина учеников очистила класс и после них остались лишь запахи духов и табака, Наталья Ивановна протянула мне полиэтиленовый пакет, набитый тетрадями.

– Поухаживайте… Для учителя литературы и языка самое трудное – разбирать почерк и носить домой сочинения. Потому у меня плохое зрение и хронический остеохондроз. Как, простите, вас величать?.. Ну что ж, Кирилл Андреевич, идемте ко мне, будем пить чай и говорить об Эльвирочке.

Мы спустились вниз. С крыши подъезда ручьями стекала дождевая вода, тяжелые капли с шелестом стегали асфальт, и на нем суетились, словно мячики для пинг-понга, серые пузыри.

– Ну вот, как некстати! – сказал я.

Учительница посмотрела на меня едва ли не с возмущением.

– Что значит некстати? Очень даже кстати! Вы не любите грозу?

– Я люблю смотреть на дождь из окна квартиры.

– Правда? – Мой ответ ей не понравился. – А вы производите впечатление отважного рыцаря… Ну, ничего, не сахарный.

С этими словами она решительно пошла под струи. Мне ничего не оставалось, как поднять воротник куртки и последовать за ней.

– Дождь, голубчик, – это естественная природная среда, – говорила она мне. – Тетрадочки возьмите под мышку, чтобы не намочить. Лет десять назад все повально писали шариковыми ручками. А шарики влаги не боятся. Теперь же пошла мода на перьевые. «Паркеры», «Пилоты», еще какие-то – всего не запомнишь. Особенно мальчики любят ручками друг перед другом хвастать… Сейчас налево…

«Неплохое начало, – подумал я. – Если ее как следует разговорить, то потом и не остановишь».

– Вы сами из Симферополя? Из Судака? Что вы говорите! О! – покачала она головой. – Это моя несбывшаяся мечта – жить на побережье. Если бы это произошло, я купалась бы в море круглый год.

– Вообще-то от Симферополя до моря не так уж и далеко.

– Нет, голубчик. До моря далеко. Меня хватает только на то, чтобы четыре раза в год подниматься на плато Чатыр-Даг. Вы знаете, где находится плато Чатыр-Даг?

– Что-то не припомню.

– Это по дороге на Алушту, как раз напротив перевала. Высота – тысяча двести сорок пять метров над уровнем моря. Эти восхождения – мой особый ритуал. Один раз весной, один раз летом, потом – осенью и зимой.

– Даже зимой?

– Да, – кивнула она. – Представьте, даже зимой. Пока меня на это хватает. Я сшила себе бахилы с влагоотталкивающей пропиткой, купила две лыжные палки и замечательную штормовку – придем, покажу. Рано утром доезжаю до перевала – и вперед! Вечером, когда возвращаюсь домой, еле переставляю ноги. Но зато какое великолепное чувство испытываю при этом!.. Вы еще молоды, и вам не понять нас, стариков.

– Ну почему же…

– Не надо спорить со мной!.. Заходите в этот подъезд. Да что вы голову в плечах утопили? Ну-ка, покажите мне косую сажень, грудь – вперед, подбородок – вверх. Ваши куртка и брюки просохнут за пять минут. Кстати, а что это с вашими брюками? Кто это вас так пощипал?

– Меня покусали собаки, – признался я.

– Что вы говорите! И молчали! Надо немедленно обработать раны!.. Считайте, что вам повезло. У меня есть целебная мазь собственного приготовления.

Перед дверью квартиры Наталья Ивановна нагнулась, откинула половичок и подняла с пола ключи. Это удивило меня куда больше, чем сезонные восхождения на плато немолодой учительницы.

– А вы не боитесь?.. – начал было я.

Но Наталья Ивановна перебила меня:

– Не боюсь. У меня ровным счетом нечего красть. А ключи я могу по рассеянности потерять или забыть в школе… Проходите! Только не надо так старательно вытирать ноги, все равно вы нанесете мне столько грязи, что придется мыть пол.

Когда я вошел в прихожую и оттуда осмотрел единственную комнату, то понял, что у Натальи Ивановны в самом деле красть было нечего. Старенький диван, какой-то допотопный буфет, заставленный рюмками и разнокалиберными чашками, большой сундук и круглый стол на одной ноге. Вот и вся мебель.

– Присаживайтесь, – сказала она, кивая на сундук. – На нем очень удобно. Это когда-то смастерил мой дед.

Она скрылась на кухне. Я рассматривал многочисленные – старые и новые – фотографии в рамках, висящие на стенах. Их было так много, что они закрыли обои.

– Это мои ученики, пятьдесят восьмой год, – сказала Наталья Ивановна, зайдя в комнату и проследив за моим взглядом. Она стала расставлять на столе чашки, сахарницу, маленькие вазочки для варенья, тарелку с пряниками. – А вот это, правее, мой класс на практике. Сборка черешни в деревне Дрофино… А вот чуть повыше – этакая сборная солянка. Все медалисты, которых я выпустила.

Я рассматривал лица, глаза, прически, кофточки, пиджаки. На меня смотрела целая эпоха.

– И все-таки, – произнес я, не отрывая взгляда от фотографий, – скажите, почему любовь – это не чувство, не порыв и не страсть?

Учительница усмехнулась.

– Запомнили?.. Это, голубчик, можно понять только с возрастом. То, что молодежь сейчас называет любовью, – всего лишь реакция нервной системы на внешний раздражитель. Обостренный половой инстинкт плюс яркая, привлекательная внешность – вот все, что необходимо для той любви, о которой молодые говорят. К сожалению, она проходит столь же быстро и внезапно, как и начинается… Снимайте свой бинт, он мокрый и грязный.

– Что ж тогда, по-вашему, настоящая любовь?

– А настоящая любовь, голубчик, – это образ жизни, это посвящение себя кому-то или чему-то другому. Она никогда не проходит. Она все равно что принятие веры, все равно что постриг в монахи…

Учительница замолчала, подошла к стене и сняла групповой снимок в рамке, провела по нему пальцем, словно стирала пыль.

– Вот она, Эльвира. Перед выпускным балом. Красивая, юная…

Наталья Ивановна судорожно сглотнула, сдерживая слезы, покачала головой. Я взял из ее рук снимок. В кругу одноклассников Эльвира выглядела не по годам взрослой девушкой. Ровный овал лица, слегка обозначенные скулы, выделяющиеся губы, спокойный, какой-то умиротворенный взгляд. На шее цепочка с крестиком. Для того времени это был вызов, провоцирование скандала. Прическа пышная, украшенная живой или искусственной розой.

Нет, Эльвиру Милосердову, даже если она с годами изменилась, я никогда не видел.

– Сколько у нее было любовных драм! Сколько слез! Сколько порывов свести счеты с жизнью! Но одни увлечения сменялись другими, и она с необыкновенной легкостью забывала своих прежних возлюбленных. Я ей говорила: нет, девочка, это не любовь. Но она снова и снова рыдала на моей груди и клялась, что наконец встретила своего единственного, неповторимого, уникального… Только порыв, только эмоции, словно огонь, в который плеснули кружку бензина.

– Но разве это так плохо?

– Никто не говорит, что плохо. Но все вещи надо называть своими именами: любовь – любовью, эмоциональный порыв – порывом. Тогда люди смогут лучше понимать друг друга и не будет столько разочарованных в жизни.

– Жаль, что вы не были моей учительницей.

– Спасибо, голубчик, спасибо за комплимент. Давайте пить чай, не то остынет… Чего вы там еще увидели?

Мой взгляд вдруг словно приклеился к фотографии, которую я держал в руках. Рядом с Эльвирой в белой рубашке, ворот которой был отложен поверх пиджака, с каким-то легкомысленным бантиком, пристроенным на лацкане, улыбался во весь рот Леша.

– Кто это? – спросил я.

Наталья Ивановна взяла фотографию, отвела ее подальше от глаз.

– Это Алеша Малыгин. Тоже, кстати, один из ее поклонников. Бедный мальчик, совершенно сходил по Эльвирочке с ума! А сколько раз ему драться за нее пришлось! И что? Где он? Как исчез после выпускного бала, так больше я его ни разу и не видела. Кажется, поехал учиться в Москву. Даже на похороны не приехал… Садитесь же, Кирилл Андреевич! Вы словно указку проглотили.

«Нет, милая Наталья Ивановна, – подумал я, опускаясь на сундук. – Это очень хорошо, что вы не были моей учительницей. Потому что в настоящей любви вы ровным счетом ничего не понимаете. Как, собственно, и я».