Каждый умирает в одиночку - Ганс Фаллада

Да, Берлин теперь все чаще отсылали в подвалы, и все чаще падали теперь фугаски и эти жуткие термитные бомбы. И люди все чаще повторяли остроту Геринга, что всякий раз, когда над Берлином появляются вражеские самолеты, ему хочется, чтобы его звали Мейер. Прошлую ночь фрау Хете тоже просидела в погребе, одна, так как не хотела, чтобы Энно уже показывался в роли ее дружка и сожителя. Она слышала жужжание самолетов над головой, этот изводящий звук, — как будто не смолкая звенит и зудит комар. Взрывов она не слышала, до сих пор ее район щадили.

Фрау Гэберле поискала глазами шуцмана, чтобы, спросить, куда делась портниха и не пострадала ли она. К сожалению, шуцман не мог сообщить ей никаких сведений. Не угодно ли даме пройти в полицейский участок или справиться в ближайшем штабе противовоздушной обороны?

Нет, сейчас ей недосуг. Как ни жаль портниху, как ни хочется узнать о ее судьбе, но Хете спешит домой. Когда видишь такое бедствие, всегда хочется поскорее быть дома. Необходимо сейчас же, немедленно, убедиться, что у тебя все в порядке. Это глупо, отлично знаешь, а все-таки едешь. Важно прежде всего своими собственными глазами увидеть, что дома ничего не случилось.

Увы, в ее отсутствие в магазинчике возле Кэнигстор что-то все же случилось. Ничего трагического, конечно, пет, однако это потрясло фрау Хете сильнее, чем почти все пережитое ею за многие годы. Приближаясь к магазину, фрау Хете увидела, что ставни на двери закрыты и висит записка, дурацкая записка, такие заявления всегда возмущали ее: «Сейчас вернусь». И подпись: «фрау Хедвиг Гэберле».

То обстоятельство, что на записке стояло ее имя, что она своим добрым именем прикрывает эту распущенность, это возмутительное разгильдяйство, задело ее, пожалуй, не менее глубоко, чем самый факт, что Энно обманул се доверие. Ведь он ускользнул в ее отсутствие и вернулся бы, не сказав ей ни слова о том, что обманул ее. И как глупо, как ужасно глупо, что какая-нибудь из ее постоянных клиенток теперь непременно спросит: — Были вчера закрыты? Ездили куда-нибудь, фрау Гэберле?

Она идет черен прихожую к себе в квартиру. Затем открывает ставни, отпирает дверь. Она ждет, чтобы появился первый покупатель, нет, ей сейчас совсем не хочется, чтобы появился он. Совершить такое предательство у нее за спиною! В течение всей ее жизни с Вальтером ничего подобного не было. Они вполне доверяли друг другу, и никогда ни один из них не обманул это до-верпе. А теперь вон что вышло! И притом она же не дала Энно ни малейшего повода!

Входит первая покупательница, фрау Гэберле занимается с ней, но когда, желая сдать ей с двадцати марок, Хете выдвигает ящик кассы, оказывается, что он пуст. А ведь в кассе было достаточно разменных денег, когда она уезжала, — что-то около ста марок! С трудом овладевает она собой, вынимает деньги из сумки, сдает. Все! Колокольчик на двери магазина звякает.

Да, вот теперь ей хотелось бы запереть магазин и остаться наедине с собой. И, продолжая отпускать покупателей, она вспоминает, что ей за последние дни уже несколько раз казалось, будто денег в кассе немножко нехватает и выручка должна бы быть больше! Но она с негодованием отвергала подобные мысли. Зачем Энно деньги? И потом он же никуда не выходит из дома, он всегда на глазах.

Однако тут ей приходит на ум, что уборная помещается полуэтажом выше, и что он выкурил гораздо больше папирос, чем мог принести в своем чемоданчике. Наверняка он подыскал себе в доме кого-то, кто покупает ему папиросы с рук, не по карточкам. И это все за ее спиной! Какой позор, какая низость! Ведь она любит его, она с удовольствием снабжала бы его папиросами, скажи он хоть слово!

В эти полтора часа до возвращения Энно мучительная борьба происходит в душе фрау Гэберле. За последние дни она уже привыкла к тому, что опять есть мужчина в доме, что она уже не одна и должна заботиться о ком-то, кто ей дорог. Но если этот мужчина таков, каким он сейчас показал себя, тогда она обязана с корнем вырвать эту любовь из своего сердца! Уже лучше одной, чем вечное недоверие, чем мучительный страх! Ей теперь даже нельзя сбегать в зеленную за углом, не опасаясь, что он ее сейчас же опять обманет. Затем она припоминает, что ей не раз казалось, будто и вещи в комоде лежат не совсем так, как им полагается лежать. Нет, она должна прогнать его, это необходимо, и сегодня же, как это ни тяжело. Потом будет еще тяжелее.

Но тут ей приходит в голову мысль о том, что ведь она уже стареющая женщина, что, может быть, ей представляется последний случай избежать одинокого вечера жизни. После этой истории с Энно Клуге она едва ли решится сделать еще одну попытку — после этой ужасной, разбившей ей сердце истории с Энно!

— Да, мучные черви опять есть, сколько прикажете, мадам?

За полчаса до закрытия магазина возвращается Энно. В своем смятенье она только сейчас вспоминает, что ведь ему и на улице-то никак нельзя показываться при той опасности, которая ему угрожает со стороны гестапо! До сих пор она не подумала об этом — не до того было — она была вся поглощена предательством, которое он по отношению к ней совершил. Но к чему же все эти предосторожности, если он в ее отсутствие просто удрал? А может быть, и насчет гестапо все сплошной обман и ложь? Такой человек на что угодно способен!

Увидев отпертую дверь магазина, он, конечно, сообразил, что она уже вернулась. И вот он входит с улицы, вежливо и осторожно пробирается среди покупателей, улыбаясь ей, как будто решительно ничего не случилось, и бросает на ходу, скрываясь за дверью в комнату: — Сейчас приду и подсоблю, хозяюшка!

И он действительно очень скоро возвращается, а она, чтобы не выдать себя перед покупателями, принуждена разговаривать с ним, давать ему указания, словом, притворяться, будто ничего не произошло. Но теперь все для нее рухнуло! Однако она держит себя в руках, она даже выслушивает его плоские шуточки, которых у него сегодня особенно неисчерпаемый запас, но когда он устремляется к кассе, она резко останавливает его: — Прошу вас, я сама получу.

Слегка вздрогнув, он пугливо покосился на нее — как побитая собака, в точности как побитая собака, думает Хете. Затем его рука скользнула в карман, на лице появились улыбка, ну да, он опять изловчился и отвел удар!

— Рид стараться, хозяюшка, — говорит он, картавя, и щелкает каблуками.

Покупатели смеются — он такой чудной, этот щуплый человечек, подражающий военным, но ей не до смеха.

Наконец магазин запирается. Еще полтора часа усердно работают они бок о бок, задают корм и убирают — почти в полном молчании, после того как она явно не пожелала отвечать на его шутки, с которыми он упорно к ней обращался.

И вот фрау Хете уже в кухне, она готовит ужин. На сковороде у нее шипит картошка, аппетитная, вкусная, жареная на свином сале. Сало она выменяла на гарцскую канарейку у одной покупательницы. Она заранее радовалась, что сделает ему сюрприз, угостив таким роскошным ужином, ведь он любит вкусненькое. Картошка уже зарумянилась.

По вдруг Хете гасит газ под сковородой. Вдруг она чувствует, что уже не в силах ждать, не желает больше ждать этого объяснения. Она входит в комнату, прислоняется спиной к печке, выделяясь темной, грузной массой, и спрашивает почти с угрозой. — Ну?

Он сидел, ожидая ужина за столом, который накрыл для двоих, и, по своему обыкновению, насвистывал.

Услышав это грозное «ну», он вздрагивает, встает, исподлобья бросает взгляд на темную фигуру у печки.

— Да, Хете, — отвечает он. — Будем ужинать? Ужасно лопать хочу.

Она готова в ярости избить его, этого мужчину, который воображает, что она так, молча, и простит ему предательство! Ее охватывает небывалый гнев, ей хочется колотить его, трясти, еще и еще! Но она делает над собою усилие и только повторяет свое «ну» — еще грознее.

— Ах, это! — отзывается он. — Ты имеешь ввиду деньги, Хете! — Он лезет в карман и вытаскивает кучу кредиток. — Вот, Хете, тут двести десять марок, а я взял из кассы девяносто две. — Он смеется слегка смущенно. — Надо же и мне что-нибудь внести в хозяйство!

— Откуда у тебя столько денег?

— А сегодня были эти знаменитые скачки в Карльсгорсте. Хорошо, что я еще успел поставить на Адебара, Адебар-Победа. Ужасно увлекаюсь скачками. Я ведь здорово понимаю в лошадях, Хете. — Он сказал это с совершенно необычайной для него гордостью. — Я не все девяносто две, а только пятьдесят две марки поставил.

— А что бы ты стал делать, если бы лошадь не выиграла?

— Но Адебар непременно должен был выиграть, иначе просто и быть не могло!

— А если бы он все-таки не взял?

И тут-то он наконец чувствует свое превосходство над этой женщиной. Он усмехается, он говорит: — Видишь ли, Хете, ты ведь ничего не понимаешь в скачках, а я все понимаю. И уж если я говорю: Адебар возьмет, и даже рискую поставить на него пятьдесят марок…