Ошибка «2012». Мизер вчерную - Мария Семенова

В это время послышались шаги, и из остатков тумана выткался Краев. Он шагал с усталым достоинством, словно хирург после сложной операции, тот, который в кино произносит хрестоматийное: «Жить будет». И плевать нам, что настоящие врачи при этом не знают, плакать им или смеяться.

— Привет честной компании!

Свернув к рукомойнику, Краев начерпал в него воды из ведра и принялся мыться. Так, что сравнения напрашивались уже не хирургические, а, скорее, ассенизационные.

Всех распирало понятное любопытство, но с расспросами никто не лез. Захочет — расскажет, а нет — значит, и не надо нам того знать, лучше спать будем. Только Зигги всё плакал, всё усаживался перед Варенцевой и то лапу ей протягивал, то голову укладывал на колени. Он даже не стал возражать, когда она осмотрела его морду и, чувствуя на руках жаркое дыхание, оттянула располосованную губу. В некоторых местах дырки были сквозные.

Наконец Краев повесил дырявое полотенце, опустил рукава и подошёл к столу:

— А говорят, на ночь глядя есть вредно. Особенно сладкое и мучное…

— А ты попробуй. — Варенцова налила ему чай, подсластила, зная, как он любил, выставила приготовленные бутерброды. — Ну и как всё прошло? Нормально?

— А что ему сделается. — Краев отхлебнул из кружки. — Подкрепился, когти поточил и вперёд — осматривать ареал. Проголодается — вернётся. Там, в баке, ещё где-то четверть осталась. Молодец, Оксана, спасибо! И за харч для Ганса, и за бутик…

— Всегда пожалуйста.

Оксана осторожно обвела ватной палочкой рану. Дауфман жалобно застонал, но с места не двинулся и головы не отдёрнул. А она-то успела прикинуть, в какую сторону отскакивать будет…

— Ареал, говоришь? — нахмурился Наливайко и зачерпнул ложечку конфитюра. Тот был очень душистым, но пахнул всё же не так, как бабушкино варенье из детства. То ли клубника в Голландии другая, то ли буржуи перестраховались и подмешали синтетической эссенции для аромата. — Что-то меня смутные сомнения гложут…

Семь бед — один ответ! Сначала весёленькая перспектива быть убитым, разве что не сейчас, а ближе к утру, теперь вот оборотень с во-от такими когтями, изучающий по-хозяйски свой ареал. Бог, говорят, троицу любит — что ещё хорошего выяснится?

— Бросьте, Василий Петрович, — жуя бутерброд, мотнул головой Краев. — Честно, я ещё не вполне привык доверять интуиции, но… Повторюсь, но скажу: ещё до рассвета вас ждёт приятный сюрприз. Всё будет хорошо.

В это время Шерхан вскочил как подброшенный. Мгновенно оказался подле хозяина и закрыл его собой, перегораживая кому-то дорогу. Зигги очень тихо покинул общество Варенцовой, замершей с пузырьком йода в руке…

…А из леса медленно и как-то очень печально, свесив морду, показался медведь. Шёл он словно по цирковой арене, на задних лапах. Не хозяин тайги, не лесной прокурор, не сказочный Михайла Потапович Топтыгин — экземпляр оказался тощий, плюгавый и к тому же облезлый, словно весной из берлоги. Не медведь в страшновато-могучем значении этого слова, а помоечная крыса-переросток, внебрачное дитя Щелкунчика и королевы Мышильды. С мокрой шайбой носа, хитрыми глазами и совсем уж не медвежьими треугольными ушками.

От обладателя подобной внешности поневоле начинаешь ждать всяческих пакостей. Однако медведь оказался зверем воспитанным — чинно подошёл, не проявляя враждебности, этак вполголоса рявкнул и остановился на некотором удалении.

— Отлично, товарищ Опопельбаум, хорошо, ближе не надо, — ласково, как собачку на дрессировке, похвалил Краев. — Не будем торопить взаимную адаптацию. Вы привыкаете к нам, а мы — к вам… — Отпил ещё чаю и повернулся к Варенцовой. — Оксана, а можно товарищу Опопельбауму сгущёнки? Одну баночку? Для ускорения адаптации?

— Ну, если для адаптации… — Варенцова достала банку, поискала взглядом открывашку, но кое-что вспомнила, взвесила жестяной цилиндр на руке и ловким движением, словно гранату во время зачистки, катанула по траве к ногам медведя. — Держи, товарищ Опопельбаум.

А вспомнилось ей вот что. Полярные медведи, которых некоторые горожане на полном серьёзе считают «безобидными Умками»[127], вскрывают банки без консервного ножа. Просто раздавливают их лапами, наделёнными чудовищной силой, и слизывают вытекающее молоко. Опопельбауму не досталось благородного белого меха, но родню он не посрамил: заурчав, подхватил банку и легко сплющил между «ладонями». Послышалось упоённое хлюпанье. Подобрав последнюю капельку, оборотень уставился на Оксану слегка хмельными от наслаждения и до того умильными глазками, что сделалось очевидно: за сладкую сгущёнку он родину продаст. Фатерланд, землю обетованную, социалистическое отечество — нужное подчеркнуть, о цене сговоримся.

— Только раз и только для вас: цирк зверей дедушки Краева, — прокомментировал, явившись на шум, Фраерман. Сел, оглядел стол и тоже потянулся к галетам. — Почти маца… Чайку нальёте?

Вообще-то, он имел в виду увести Краева в сторонку и поговорить с ним. Сугубо приватно. Как того требовала карта из планшетки, подаренной Ерофеевной.

Краев и компания. Англичане

— Олег Петрович… — начал Фраерман, но тут снова забеспокоился улёгшийся было Шерхан. Вскочил, напрягся и зарокотал, глядя на терявшуюся в сумерках тропу.

У Матвея Иосифовича успело ёкнуть сердце — что, уже пришли? Те, которые поближе к утру?.. — но сурово сведённые кустики собачьих бровей вдруг встали трогательным «домиком», могучий среднеазиат взвизгнул, словно обрадованный щенок, и так рванул с места, что полетели комья земли.

Там, куда он устремился, заволновались кусты, хрустнула раздавленная ветка, вроде бы раздались людские голоса, в тумане замаячили силуэты…

— Шерхан! А ну, ко мне!.. — поперхнулся конфитюром Наливайко. — Пришибу заразу! Ко мне!..

Его ушей не миновали красочные легенды о подвигах Шерхана в Пещёрке, при разгроме «Золотого павлина». Что, если настрадавшийся, озлобленный и почувствовавший свою силу пёс с каждым встречным-поперечным начнёт поступать как с врагом?..

«В намордник… На поводок…»

Наливайко похолодел, успев в деталях вообразить расправу Шерхана над мирным прохожим, снова закричал, приказывая кобелине вернуться, вскочил на ноги…

И услышал женский голос, такой знакомый, желанный, родной:

— Ханечка, маленький! Здравствуй, здравствуй, мурзичка моя! А Васюша наш где? Ну-ка, где Вася? Давай, маленький, веди. Где Вася?

Этот голос Наливайко узнал бы из тысячи. Голос Тамары Павловны, законной и любимой супруги. Которой, вообще-то, полагалось бы пребывать за триста вёрст от здешних болот, в Калининском районе Северной Пальмиры.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});