Дочь палача и черный монах - Оливер Пётч

Она уже уперлась руками в крышку, чтобы проверить доски на прочность, но послышался треск, и Магдалена замерла. Кто-то собрался вскрыть гроб! В скором времени в образовавшийся зазор ворвался ослепительный свет, и прямо над ней показалась голова с выстриженной макушкой. Брат Якобус отодрал несколько досок и светил теперь факелом внутрь гроба. Лицо его находилось всего в нескольких сантиметрах от нее, но схватить Магдалена его не могла: крышка не позволяла вытянуть руки. Ноздри защекотал аромат фиалок.

– Ну что, дитя палача? – спросил брат Якобус и чуть ли не с сочувствием погладил ее по щеке. – Как тебе твое ложе? Навевает мысли о Страшном суде? Переполняют тебя ужас и трепет? Господь рано или поздно взыщет с каждого.

Вместо ответа Магдалена плюнула ему в лицо.

Брат Якобус вытер слюну со щеки, в глазах его блеснул огонек. Потом монах все же улыбнулся.

– Распутная дева. Вы, женщины, привнесли грех в мир людей и обречены за это на вечное покаяние! – Он закрыл глаза на мгновение. – Но и вам уготована роль в божественном замысле. Ну а пока до этого не дошло… – Он исчез ненадолго и появился снова с пропитанной чем-то губкой. – Пока до этого не дошло, придется тебе попридержать свой дерзкий язык. Наше путешествие еще не окончено, и крики твои могут все испортить.

При этих словах он прижал губку к лицу Магдалены.

– И детей ее не помилую, потому что они дети блуда… – прошептал монах.

Магдалена металась из стороны в сторону и тщетно пыталась позвать на помощь. Но доски сковывали движения и не позволяли ей отвернуться. Со слезами на глазах она задержала дыхание, а монах все сильнее прижимал губку к ее лицу. Он вознес очи к небу и продолжал бормотать себе под нос:

– Ибо блудодействовала мать их и осрамила себя зачавшая их. За то вот, Я загорожу путь ее тернами и обнесу ее оградою, и она не найдет стезей своих…[29]

В конце концов Магдалена начала задыхаться. Она открыла рот в беззвучном крике и почувствовала, как в горло потекла горькая жидкость. Она ощутила вкус мака и трав: растений, которые использовал и ее отец, чтобы облегчить последние минуты бедных грешников. Вороний глаз, лютик, аконит… Голос монаха перешел теперь в монотонный распев и доносился до нее откуда-то издалека.

– И накажу ее, говорит Господь…

Потом в глазах у Магдалены потемнело, и она обмякла в ящике, который показался теперь мягкой периной. Последнее, что она успела услышать, это стук молотка по дереву.

Смерть бьется в двери… Страшный суд близится…

Брат Якобус мощными ударами забил в гроб новые гвозди.

Симона разбудил звонкий перепев колоколов, призывающий к лаудесу, утренней молитве бенедиктинцев. До поздней ночи лекарь зачитывался книгами из монастырской библиотеки, но, несмотря на это, мгновенно проснулся. Он торопливо вымыл лицо и руки ледяной водой в чаше возле кровати, затолкал в рот кусок подсохшего хлеба и поспешил на улицу. Бенедикта уже дожидалась его во дворе; настоятель объяснил ей, как добраться до липы Тассило. Вдвоем они вышли через ворота возле приходской церкви, слева расположились три замерзших источника под навесом. Вниз к долине вела узкая тропинка; сначала она тянулась вдоль стены, а затем свернула в сторону, и путники углубились в укрытый снегом лиственный лес. Было ужасно скользко, Симон несколько раз едва не упал и с руганью хватался за ветки теснившихся друг к другу деревьев. Далее вниз вела небольшая лестница с истоптанными ступенями, и в конце концов они вышли к тенистой поляне, посреди которой высилось дерево, такое огромное, каких прежде они никогда не встречали. И благоговейно перед ним замерли.

– Липа Тассило, – прошептал Симон. – «Древо» из Вессобруннской молитвы! Это наверняка то самое дерево! Во всяком случае, оно, несомненно, самое старое и примечательное в этом лесу, если не во всем Пфаффенвинкеле.

Липа состояла из четырех стволов, которые вырастали из единого массива и расходились затем в стороны. До самой верхушки было не меньше двадцати шагов. Зимой, без единого листочка, дерево напоминало тощую руку гигантской ведьмы, протянутую когтистыми пальцами к небу.

Симон огляделся по сторонам. Так же, как и вчера в тисовом лесу, он вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он окинул взглядом окружавшие их заросли, но ничего не заметил среди деревьев. Вдали высился монастырь, где-то журчал прикрытый льдом ручеек, и раздраженно закаркала одинокая ворона. Симон поднял голову и разглядел птицу среди ветвей липы. Она взмыла в воздух и улетела прочь. Над поляной сразу повисла зловещая тишина.

– Где-то здесь должен быть знак! – Бенедикта нарушила молчание и, задрав голову, шагнула к липе. – Может быть, наверху… Предлагаю вот что: я поищу внизу, а вы забирайтесь под кроны.

– Под кроны? – Симон проследил за ее взглядом. – Да там футов сорок, не меньше! Я шею себе сломаю.

– Бросьте вы! – мотнула головой Бенедикта. – Вам не придется лезть на самый верх. С тех пор как этот тамплиер что-то здесь спрятал, прошло все-таки несколько сотен лет. А тогда дерево было не таким высоким. Ну, allez hop!

Она опустилась на корточки и стала проверять корни и норы у подножия липы. Некоторое время Симон еще потоптался в нерешительности, затем вздохнул и принялся подыскивать удобное для восхождения место.

Кора обмерзла и стала скользкой, лекарь то и дело сползал вниз. И все же ему удалось наконец удержаться между стволами. Он подтягивался и осторожно перебирался с одной ветки на другую, останавливаясь при этом перед каждым дуплом. И, крепко ухватившись за ветку, свободной рукой шарил в отверстиях. Он хватал желуди и буковые орешки, которые белки запасли на зиму, прелую листву и склизкие грибы.

И больше там ничего не было.

Снова объявилась ворона. Она уселась на одной из ближайших веток и стала оттуда наблюдать за двуногим, который, видимо, искал в дуплах что-нибудь съестное. Симон чувствовал себя мальчишкой, которому приятель пообещал сокровище и который понял теперь, что его одурачили.

– Это бессмысленно! – крикнул он вниз. – Даже если тамплиер здесь что-нибудь и спрятал, вороны или сороки давно уже это растащили!

Он глянул вниз: Бенедикта все еще рылась в корнях.

– Посмотрите и на других стволах! – прокричала она Симону. – Нельзя сдаваться всего в шаге от цели!

Симон вздохнул. И с какой только стати женщины им без конца помыкают? И все-таки он повис на толстой ветке, тянувшейся к соседнему стволу, ухватился покрепче и начал медленно пробираться вперед. Бенедикта вдруг стала невероятно далекой, лишь пестрой точкой, почти слившейся с белизной снега. Симон впился пальцами в обледенелую кору. Если он сейчас сорвется, голова его разлетится, как мокрый снежок.

Наконец он добрался до второго ствола. Отсюда крона тянулась еще выше. Ветви показались довольно прочными, и Симон полез дальше, пока не смог в итоге обозреть всю долину.

Вдали сверкало озеро Аммерзее, на холме за ним виднелся совсем уже крошечный монастырь Андекс. С другой стороны над плоскими равнинами высился Пайсенберг, предвестник Альп, которые лишь изредка показывались вдали среди облаков. Симон снова взглянул на монастырь, а затем на лес вокруг него. Облетевшие буки, укрытые снегом ели, человек среди ветвей…

Человек?

Симон зажмурился, но ему не привиделось. На еловой ветке, всего в двадцати шагах от него, сидел человек и наблюдал за ним.

На незнакомце была широкополая шляпа и военный камзол. На поясе висел тяжелый кинжал или охотничий нож, а на коленях покоился взведенный арбалет. Заметив взгляд Симона, мужчина зарылся в ветви и исчез.

Лекарь был настолько ошеломлен, что в первые секунды потерял дар речи и решил, что увидал призрака. Успокоившись немного, он, насколько это было возможно, наклонился с ветки.

– Бенедикта, там впереди! В ветвях человек! За нами сле…

Сук под Симоном обломился, словно старая кость. Лекарь почувствовал, как по лицу его начали хлестать ветки, сердце скакнуло в груди, и лишь с некоторым запозданием он осознал, что действительно падает. Юноша принялся отчаянно хватать руками вокруг себя, в надежде зацепиться за какую-нибудь ветку. Мир превратился в вихрящийся хаос из неба, земли и хлещущих ветвей.

Внезапно что-то с шумом разорвалось, и Симон резко остановился.

Он повис примерно в десяти футах над землей и болтался, как марионетка. Покосился наверх и увидел, что острая ветка распорола его сюртук от талии и до воротника. Внизу стояла Бенедикта и уставилась на него с раскрытым ртом.

– Господи, Симон! Что вы там делаете?

– Как что? Лечу навстречу смерти. К тому же на соседнем дереве сидит человек с арбалетом и наблюдает за нами, и…

– Симон, успокойтесь для начала! Попытайтесь за что-нибудь зацепиться.

Бенедикта указала на толстую ветку, которая торчала справа от лекаря и на вид казалась довольно надежной. Симон попытался за нее ухватиться, но не дотянулся совсем немного. Тогда он осторожно начал раскачиваться. Ветка становилась все ближе. Сюртук над ним начал снова рваться. Раздался громкий треск, и, прежде чем сюртук окончательно разорвался на две половины, Симон в последний момент дотянулся до ветки. Он почувствовал рывок, пролетел немного вниз и обеими руками крепко обхватил сук. Болтнул ногами в воздухе и повис, не понимая, что ему делать дальше.