Рассказы о героях - Александр Журавлев

Осенью 1944 года Николаю приказали съездить за новым пополнением. Отсутствовал он почти три недели и догнал сослуживцев уже на польской земле. И конечно же — сразу к своему самолету. Взглянул на него и недовольно поморщился: на фюзеляже красовался большой орел. Не любил Николай всяких украшений.

— Это все работа лейтенанта Кудряшова, — поторопился разъяснить моторист Теплухин.

В кругу друзей Николай увидел и Кудряшова. Тот как ни в чем не бывало улыбался.

— К чему все эти художества? — строго сказал Самароков.

— Ребята, да он еще ничего не знает, — закричал Кудряшов. — Ты же, Николай Николаевич, у нас настоящий орел. Вот на, почитай…

Лейтенант протянул газету. С первой страницы смотрел он, Николай, а чуть ниже стояла подпись: «Герой Советского Союза капитан Самароков Николай Николаевич».

…Свой последний, 120-й боевой вылет Николай Самароков совершил над Берлином.

Вскоре, демобилизовавшись из армии, Николай Николаевич приступил к мирному труду.

1960 г.

В. Ложкин

ЗВЕЗДА ЗАЖГЛАСЬ ПОД ВАРШАВОЙ…

Герой Советского Союза

Тимофей Петрович Сафронов

Хозяйство Тимофея Петровича — что заводская лаборатория. Вдоль стен выстроились огромные стального цвета шкафы-инкубаторы. Приглушенно урчат электромоторы, подмигивают сигнальные лампочки. Всюду рубильники, кнопки, циферблаты, распределительные щитки.

— Хотите взглянуть на нашу продукцию? — спрашивает Тимофей Петрович и направляется к одному из инкубаторов.

Через распахнувшиеся дверцы видна стопка плоских деревянных ящиков. Тимофей Петрович выдвигает один из них. Ровными рядами лежат в нем куриные яйца. Но что это? Словно близко где-то сидит невидимый дятел и самозабвенно долбит по дереву: тук, тук, тук. Крайнее яйцо покачнулось, что-то слабо треснуло, и в образовавшейся в скорлупе трещинке появился… кончик желтенького клюва. А немного подальше, совсем освободившись от скорлупы, неуклюже покачиваясь на еще неокрепших лапках, захлебывается в пронзительном писке «всамделишный» цыпленок.

— Сто тысяч вывели нынче таких красавчиков, — с гордостью говорит Тимофей Петрович. — И все равно мало. Колхозам подавай ранний молодняк, а мы не успеваем.

Он выдвигает из инкубатора очередной ящик. В глазах рябит от пушистых желтых комочков. Они смешно покачиваются на расползающихся ножках, трепещут крылышками, воинственно клюют остатки мертвой скорлупы, из плена которой только что освободились, и пищат, пищат.

Тимофей Петрович осторожно берет одного из них и усаживает на широкую, крепкую ладонь. Цыпленок сразу же присмирел, прижался к теплой ладони, уставившись черными бусинками на своего хозяина.

Гляжу я на сильную, мужественную руку Тимофея Петровича Сафронова, и в памяти всплывают другие, суровые и грозные, дни, когда эта же самая рука защищала Родину, беспощадно карая закордонных «гостей» с паучьей свастикой на знамени.

* * *

Помню слова одного солдата-фронтовика, который очень просто и, по-моему, весьма метко определил суть воинского подвига:

— Это когда смерть уже хватает тебя за глотку, а ты продолжаешь делать свое дело…

Но трудно, очень трудно «делать свое дело», когда косая уже занесла над тобой костлявую руку, а ты, жаждущий жизни и во имя жизни, бросаешься со связкой гранат под танк, истекая кровью, продолжаешь вести огонь из пушки, в неравном бою с фашистскими стервятниками смело идешь на таран…

Много было пройдено военных дорог. Всякое бывало. Иной раз приходилось попадать в такие переделки, что казалось: все, конец. Ан нет, вновь становился в строй командир взвода разведки лейтенант Сафронов, вновь шагал вместе со всеми вперед, навстречу зловещим зорям войны, навстречу желанной победе.

…Варшава! Истерзанная, изуродованная гитлеровскими палачами, вся в руинах, дымящихся развалинах, она протягивала обожженные, кровоточащие руки навстречу русским братьям-освободителям.

Наши войска спешили на помощь. Уже можно было различить сквозь мутную пелену осенней непогоды суровые очертания польской столицы. Передовые отряды подошли к предместью Варшавы — Праге, раскинувшейся вдоль правого берега красавицы Вислы. Немцы упорно сопротивлялись. Трижды наши штурмовые батальоны бросались вперед, но каждый раз откатывались на исходные рубежи. У врага была мощная, хорошо продуманная система огневых средств, к тому же тщательно замаскированных. Где они расположены?

Вечером Сафронова вызвал командир полка:

— Есть боевое задание, лейтенант. Нужно пробраться в Прагу, в тыл к немцам, засечь огневые точки и передать их координаты по радио. Ясно?

Полковник пристально взглянул на Сафронова. Встал из-за стола, заходил по землянке.

— Посоветовались мы и решили: идти нужно вам, Тимофей Петрович. Требуется опытная рука. Подбирайте себе помощника с рацией и, как говорится, ни пуха ни пера!

— Прошу отпустить со мной вашего личного радиста Юрия Самойлова.

Полковник улыбнулся.

— Да, у вас, как я вижу, губа не дура. Ну, да ладно. Только берегите его…

…Стемнело. Сильный ветер гнал по небу низкие, тяжелые тучи. Моросил нудный осенний дождь. Двое в плащ-палатках упорно пробирались навстречу неизвестности. Ненастье им было только на руку — надежно укрывало от посторонних глаз. Долго ползли разведчики по залитой водой траве, через брошенные окопы, по липкой глинистой жиже.

В небе вспыхивали ракеты. В их свете становились видными расплывающиеся силуэты небольших домиков, спускающихся по откосу к реке, парк и совсем недалеко массивный двухэтажный каменный особняк.

— Видел? — в самое ухо радиста сказал Сафронов. — В нем и расположимся.

Через полчаса они были у чугунной решетки, за которой серой громадой высился дом. Очевидно, все обитателя спали, так как ни одно окно не светилось. Наверх, к чердачному фонарю, вела наружная деревянная лестница. «Это уже хорошо», — отметил про себя Сафронов.

Бесшумно пошли вдоль ограды, лейтенант впереди, радист чуть сзади. Вдруг Сафронов замер на месте. Что-то глухо звякнуло. Лейтенант чуть подался назад. И сержант увидел: дверь парадного входа широко распахнута, за ней — тускло освещенный электрической лампочкой коридор и… немецкий часовой. Укрывшись от дождя, он стоял в коридоре у самой двери, опершись спиной о стену. Воротник шинели поднят, руки глубоко засунуты в карманы, автомат висит на груди.

Что же делать? Искать другой наблюдательный пункт? Но ведь скоро рассвет, на поиски нового места не остается времени. Нет, нужно обосновываться именно здесь. Да это, пожалуй, и безопаснее. Вряд ли кому из фашистов придет в голову, что советские разведчики расположились у них в доме.

Сафронов снимает с себя перископ, автомат и все это отдает Самойлову.

— Оставайся здесь и следи за мной. Я постараюсь снять часового. Когда все будет готово, проходи вон через ту калитку к лестнице. Там встретимся.

Часовой стоял все на том же месте. Он не видел, как бесшумная тень скользнула от забора к подъезду. Разведчик на миг остановился, прислушался. И вот уже сильная рука зажала фашисту рот, а в другой сверкнул армейский нож… Теперь вывернуть лампочку. Коридор погрузился в темноту.

* * *

Чердак был забит поломанной мебелью, кипами старых журналов и газет. Пробираться приходилось с величайшей осторожностью. Ведь стоило оступиться, нерасчетливо поставить ногу, и эта рухлядь обвалится, загремит, выдав с головой.

Устроились у северного ската крыши, откуда должен быть хорошо виден город. Только успели найти в крыше щель для наблюдения, как внизу поднялась суматоха, послышались команды на немецком языке. Кто-то завозился у лестницы, заскрипели ступеньки.

Разведчики взялись за автоматы. Тимофей Петрович выложил из сумки гранаты и аккуратно положил перед собой. Засосало, защемило под ложечкой. Сказал радисту:

— Стрелять только после меня.

В чердачном окне замаячил чей-то силуэт в каске. Длинной очередью захлебнулся ручной пулемет. В наступившей затем тишине явственно послышался удаляющийся скрип ступеней. Потом все стихло. Разведчики с облегчением вздохнули.

Когда рассвело, сержант попытался связаться со своими, но рация безмолвствовала.

— А, черт, — выругался он и взялся за отвертку.

Одни во вражеском тылу, без связи со своими разведчики лишались возможности выполнить самую важную часть задания. Было над чем задуматься.

— Постарайся все же устранить неисправность, — спокойно сказал Сафронов радисту. — Я буду наблюдать.

Не торопясь, он заточил карандаш, достал из планшетки чистый лист бумаги; кусочком замши, который всегда носил в маленьком брючном карманчике, тщательно протер бинокль. И только после этого приник к щели в крыше.