Судить Адама! - Анатолий Жуков

Мытарин закрыл тетрадь, с серьезной победоносностью оглядел слушателей и сел.

Первым в озадаченной тишине откликнулся Титков:

– Ну деятели: козла сослать в Сибирь – надо же!

– Несправедливо, – сказал Сеня Хромкин, вставая. – Животные, они живут не по нашим законам, а по природным, их нельзя с человеком сравнивать. А эти примеры, которые привел Степан Яковлевич, были в продолжительной давности веков, их тоже нельзя применять к нынешним животным, нашим современникам, поскольку эволюция развития.

– Можно или нельзя, на этот вопрос нам ответит егерь товарищ Шишов, – сказал Митя Соловей. – Вы готовы, Шишов?

– А чего не готов, за два дня предупреждали, – мрачно сказал Монах, вставая со скамейки. – Я и книги про них читал и так по себе знаю, что они не дурее нас.

– Ну это, положим, ты зря, – обиделся Чернов.

– Почему? Здоровая самокритика, – усмехнулась Юрьевна, строча протокол.

– Не перебивайте, товарищи, так мы никогда не кончим. Прошу внимания. Пожалуйста, товарищ Шишов, продолжайте.

– А чего «пожалуйста», когда вызвали. Для того и пришел, чтобы говорить правду. Я про эти суды и законы не больно знаю, а про зверей-животных, про тварь всякую скажу прямо: умнее они нас, умнее всех людей, если хорошенько разобраться. У меня вот собака Дамка поранила разок лапу, я перевязал ее тряпкой, лечил, ухаживал за ней как за больной, и уж она привыкла так жить, а когда выздоровела и я крикну на нее, она опять начинает прихрамывать, больную из себя изображает… Хитрющая! А когда они с Мальвой две были, так ревность показывали. К примеру, поглажу я Мальву, а Дамка подходит, отталкивает ее и под мою руку лезет, чтобы я ее гладил, а не Мальву. Во-от! И в одной старой книжке я такие и другие разные случаи читал. Значит, не одни мои собаки такие умные. И память у них хорошая, приметливая. Куда бы ни зашли, где бы ни ходили, дорогу домой найдут.

– У них на это нюх есть, – сказал Чернов.

– Нюх-то есть, да обратно мы идем другой дорогой, как же она унюхает! Или вот завяжи собаке глаза, увези хоть в Суходол, хоть в самый областной город – придет одна, найдет дорогу сама, спрашивать ни у кого не будет. Как? А так: у ней есть что-то такое, чего нету у Титкова, к примеру!

– Ну вот, с собакой уж меня равняют!

– Я не равняю, до собак нам далеко, чего равнять. Или вот лошади. Тоже помнят хоть дорогу, хоть свою конюшню, хозяина там или его бабу с детьми – всех знают, на добро добром отвечают. А попадись злой человек и начни он обижать лошадь, не забудет она обиды, укусить может, лягнуть, сбросить с себя. А память у них страшенная. Я в одной книжке прочитал, автора Павлова Андрея Евгеньевича, как украинский мужик всю войну был ездовым на фронте. Мобилизовали его в первые дни войны какой-то архив везти на паре лошадей, а тут отступление, попал он в военную часть, так и остался. В каких только переплетах не побывал мужик со своими лошадьми, чего только им не приходилось возить, все вытерпели, все вынесли. И ранеными тоже были, контужеными. Но все же дотопали до конца войны и демобилизовались вместе с хозяином. И вот все четыре года помнили свое село, свою конюшню. Когда они приехали в свой район, обе лошади забеспокоились, стали часто ржать, прибавили ходу. А когда до села осталось верст шесть, они вскачь понеслись, хозяин удержать не мог, и прямо в свою конюшню-развалюху. Во-от! И слова они понимают, наши, отличают ругань от ласки или спокойствия, чуют, какой я нынче – сердитый или -хороший. И собаки, и лошади, и коты с кошками. У меня вот Тарас есть, кот, в точности похожий на этого Адама…

– Может, сын, – предположил Мытарин, слушавший Монаха с большим интересом.

– Не знаю, сын или брат, а похожий. У-умный, сказать нельзя! У меня ноги болят, ступни и пальцы, я разок лег и положил его на ступни, чтоб грел. Он спрыгнул – лежать неловко. Я опять его положил и говорю ему, уговариваю: «Полежи, Тарас, погрей малость, болят они у меня, мочи нету». Да так-то сделал раз, другой да третий – понял ведь, все понял мой Тарас и стал меня лечить своим теплом. Зимой приду, назябнусь и только лягу – он тут: вспрыгивает на койку, ложится на мои голые ноги, греет и мурлычет: отдыхай, к:л, хозяин, лечи свои лапы всласть. Н-да. А сами они лечатся безо всяких врачей. У Дамки разок заболели глаза, так она весь остров мой оббегала, траву какую-то искала – не нашла, подбежала ко мне, скулит, к лодке ведет. Ну, взял я лодку, повез ее в село, а она все равно скулит, к лесу морду воротит, лает в ту сторону. Ну, повернул к лесу, привез. Она сразу на берег, морду в траву – нюхает, ищет. С полчаса ходила, пока не нашла какую-то траву, и стала ее есть. Поела и опять в лодку. Раз шесть мы ездили, и она ела ту траву и все эти дни пряталась от света на погребице. Вылечилась ведь, ей-богу, вылечилась! А Тарас мой, когда запоносил, кору на дубе глодал. Сильно у него тогда брюхо болело, плакал даже…

– Ну, это уж вы слишком, – не сдержался сам председатель. – По-вашему, они и смеяться умеют?

– Умеют, – сказал непривычно воодушевленный Монах. – И смеяться и плакать они умеют не хуже нашего, только попусту, зря не скалятся и носом не хлюпают. Я разок видел, как лошадь от бессилья плакала. До колхозов еще, в единоличности. Нагрузил я воз дров, а дорога зимняя мятижная была, тяжелая, а тут на пригорышек надо въезжать. Она и пристала. Я молодой дурак был, сразу за кнут, ору на нее, хлещу, а она, милушка, и так, и эдак, и рывком, а сил не хватает. Я устал от ругани и хлестанья, подошел спереди под уздцы взять, а она стоит, бедная, и слезы у ней по морде дли-инные, в два ручья, а в глазах – обида, боль. – Монах вздохнул, помолчал, жалея о давнем своем проступке. – И насчет смеху не совру. Вот у Дамки щенята были. Пока слепые, они спокойные, насосутся и дрыхнут, а как прозрели да бегать стали – поотешные, сказать нельзя! И вот Дамка лежит, глядит на них, как они друг с дружкой возятся, кувыркаются, хвостиками вертят, да и засмеется. Ей-богу, правда! И глаза у ней в радости, и рот приоткрывается, и губы дрожат от смеха – потешные они ведь, щенята. Я и сам смеюсь, на них глядючи. И Тарас умеет смеяться, сам видел.,

– Адам тоже умеет, – ревниво сказал Титков. -

Только не ржет, как дурак какой-нибудь, а улыбается.

– А я об чем? И я об том же. И бобры вот еще. Вы не видали, как они подтачивают осину? А я видал: каждый раз так, чтобы им ловчее потом на чурки ее распиливать, чтобы упала она удобно. А то хлопнется на другое дерево, зависнет, с земли не достанешь. Вот они и подгрызают дерево с одной стороны выше, с другой – ниже, да так, чтобы сразу все легло на землю поближе к берегу.

Или вот роды. Всякий в крестьянстве видал, как телится корова, жеребится лошадь, щенится собака или котится кошка. Ведь лучше любой повитухи управляются, чище, ловчее! И воспитывает кошка, к примеру, или собака своих детей с первого дня, с самого начала к порядку приучает. Кормит в. одно и то же время, и не всегда так, не постоянно, а по возрасту. Пока слепые – один промежуток, побольше подрастут – другой, а взрослее станут – еще реже и тогда уж своей пищей с ними делится, а от титьки отучать начинает. У-умницы! А первые-то дни кошка ли, собака ли и детские болезни все учитывает, животы своим детям языком это… не просто лижет, а как бы не соврать, вот слово забыл…

– Массируют, – подсказал Мытарин.

– Во-во, массирывают, разглаживают, если у кого он твердый. – Монах замолчал, чтобы передохнуть, вытер рукавом вспотевший лоб. Первый раз в жизни держал он такую большую речь публично, первый раз говорил так вдохновенно, заинтересованно.

– А ты молодец, – не удержалась сухая Юрьевна. – Говорили, молчун, нелюдим, а гляди-ка взлетел куда – жаворонок!

– Да, да, спасибо, очень подробная информация, – сказал и Митя Соловей, ревниво воспринимавший такие похвалы. – У вас все?

– Как же все, когда про птиц ни словечка не говорил. Птицы тоже умные, не хуже других. Я в одной старой книжке читал про грачей, когда они гнезда строили. Одна молодая пара заленилась прутики на гнездо собирать и стала таскать из других гнезд, воровать. Соседние грачи увидали, бросили свои дела, собрались всей стаей, покричали, как у нас на собраниях, и потом заклевали тех грачей до смерти… Или вот как вороны зайца ловили. Собрались стаей и гнали его до тех пор, пока он не устал и не лег, а потом заклевали и поделили. Во-от. А про перелетных птиц вы и сами знаете: собираются всем колхозом грачи, скворцы, утки, журавли, гуси, выбирают вожаков, как мы председателей, и летят, а вожак на это время полный хозяин. Его слушаются почище председателя. Или вот такой случай был. Лошадь ест из торбы овес, и когда головой мотнет, овес просыпается на землю. Увидала такое дело ворона, подобрала овес, не наелась. Взлетела и на голову лошади села. Та замотала головой, овес просыпался, ворона подобрала его – и опять на голову. Как же без разума догадаться!

Монах вытер потное лицо рукавом, помолчал. – Ну что ж, пожалуй, достаточно, – сказал председатель. – Давайте подведем предварительные итоги. Или, может, есть у кого-то вопросы? Руку поднял Сеня Хромкин: