Время, вперед ! - Валентин Катаев

Маргулиес опять зевнул во весь рот. Он не мог сдержать зевоты. Вместо "максимум четыреста" у него вышло "маиу ыы-ы-ы-ы-а...".

Налбандов взял бороду в кулак и, остро щурясь, целился сбоку в Маргулиеса.

- Максимум четыреста? - переспросил Мося.

- Максимум четыреста, - подтвердил Маргулиес.

- Давид Львович!

- Иди, иди.

Маргулиес пошарил в кармане, но цукатов уже не было.

- Иди, не задерживай Ханумова.

Мося потоптался на месте.

- Ладно!

Он пошел к двери, взялся за скобку, но тотчас возвратился назад, стал в угол. Он облокотился о доски и стал ковырять пальцем каплю смолы.

Снаружи гремела музыка. Парадные такты марша тупо толкали стекла. Стекла дребезжали.

Маргулиес строго и вопросительно посмотрел на Мосю.

- Ну?

- Что хотите, Давид Львович, а я не пойду.

Маргулиес высоко поднял брови.

- Давид Львович, - жалобно сказал Мося, - только не я. Идите сами, Давид Львович, разговаривать с Ханумовым. А я не пойду. Они меня убьют.

- Что?

- Они меня убьют! Честное слово! Вы что - не знаете Ханумова? Смотрите, что там делается. Целая буза. У них встречный - пятьсот, и ни одного замеса меньше. Я не пойду. Меньше, чем на пятьсот, Ханумов не согласен.

Мося сел на пол и подвернул под себя ноги.

- Хоть что хотите. Идите сами.

- Пусть они про пятьсот замесов пока забудут, - холодно сказал Маргулиес. - Максимум - четыреста. Ни одного замеса больше.

- Идите сами!

Маргулиес не успел встать.

Мося быстро вскочил на ноги. Он опередил Маргулиеса.

- Сидите! - сердито закричал он. - Сидите! Я сам.

Мося решительно вышел из конторы, но через минуту влетел, задыхаясь, обратно и захлопнул за собой дверь.

За окнами слышались возбужденные крики и свист.

- Уй! Что там делается! Я только открыл рот про четыреста...

Мося сел в угол. Он был бледен.

- Идите сами, Давид Львович! - закричал он с отчаянием. - Идите сами! Они меня не слушают. Идите сами!

Маргулиес встал и вышел из конторы, хлопнув щеколдой.

Он остановился на пороге.

LXI

Толпа расступилась.

Он, не торопясь, пошел по направлению к машине. Ханумов стоял посредине настила, расставив короткие кривые ноги, и смотрел не мигая ему в глаза. Маргулиес вплотную подошел к Ханумову.

- Что же вы не начинаете? - сказал он обыкновенным тоном, подавая бригадиру руку. - Ноль часов пятнадцать минут. Времечко, хозяин, времечко.

Ханумов не спускал с него суженных, остановившихся глаз. При зеркально-гелиотроповом свете прожекторов его лицо казалось совершенно белым.

- Что там Мося треплется насчет нашей нормы, хозяин, - сказал он неузнаваемо тихим и сиплым голосом, - объясни, пожалуйста, будь добр! Какая норма?

Бригада обступила их молча.

- Норма от сорока до сорока пяти в час. Не больше четырехсот замесов в смену.

Глаза Ханумова стали еще напряженнее и уже.

- Костя - четыреста двадцать девять, мировой рекорд, а я после Кости четыреста?

- Больше пока невозможно.

- Давид Львович, ты, наверное, смеешься?

- Вот чудак! Ты чудак человек, Ханумов. - Маргулиес близко заглянул ему в глаза нежными, близорукими глазами. - Больше четырехсот никак нельзя. Надо сначала проверить качество. Через семь дней раздавим кубики, посмотрим прочность, тогда - пожалуйста, хоть восемьсот... если качество позволит... Понятно?

- Косте можно, а мне нельзя? - с тупым упорством сказал Ханумов.

- Подожди.

- Давид Львович, пятьсот?

- Невозможно.

Ханумов хорошо знал Маргулиеса. Он понимал, что спорить бесполезно. И все же он упрямо повторил:

- Пятьсот.

- Нет.

Бригадир растерянно оглянулся по сторонам. Со всех сторон смотрели напряженные лица, неподвижные, ждущие глаза.

Подходили: Корнеев, Мося, Налбандов.

Ханумов искательно улыбнулся.

- Четыреста пятьдесят... хозяин?

Маргулиес замотал головой.

- Времечко, времечко...

- Четыреста пятьдесят?..

- Брось торговаться, Ханумов. Мы не на базаре. Задерживаешь работу. Времечко.

У Ханумова надулась шея.

- Пятьсот! - закричал он изо всех сил. - Тогда пятьсот - и ни одного замеса меньше. Пятьсот!

Он дрожал от бешенства и упорства.

- Не выйдет.

- Ты что... Ты что... - с трудом переводя дух, проговорил Ханумов. - Ты что, Давид Львович... Душу из меня хочешь вынуть? Хочешь меня осрамить перед людьми? Насмешку из меня сделать? Давид Львович! Ты ж меня знаешь... Ты меня знаешь, я тебя знаю. Мы ж с тобой вместе плотину клали. Вместе руки и ноги морозили...

Налбандов стоял, заложив руки за спину, упираясь задом в палку. Он насмешливо и внимательно щурился.

Маргулиес резко мотнул головой.

- Товарищи! Ребята! - закричал Ханумов с надрывом, весь подергиваясь. Бетонщики первой непобедимой! Вы видите, что над нами делают?

Бригада угрюмо молчала.

- Давид Львович! Товарищ начальник участка! Маргулиес! Будь человеком. Будь настоящим человеком. Пятьсот!

- Не валяй дурака, Ханумов, - с досадой заметил Маргулиес. - Не выйдет дело. Начинай смену.

- Не выйдет? Не выйдет?.. Тогда...

Ханумову трудно было говорить. Он рвал на себе ворот рубахи.

- Тогда... я тебе скажу... Тогда... Давид Львович... Не мучь меня... Знаешь... Я тебе скажу... Ко всем чертям... К свиньям! К собакам! К собачьим свиньям!.. Вот!

Ханумов судорожно полез в карман, запутался в подкладке и вместе с подкладкой вырвал портсигар.

Бледный, трясущийся, он бросил его на доски настила.

- Вот... Гравированный и серебряный портсигар за плотину... Восемьдесят четвертой пробы... Бери... Не нужно...

Он вырвал из другого кармана серебряные часы и положил их рядом с портсигаром.

- Подарочные часы... За ЦЭС...

Он бросил на часы тюбетейку.

- Тюбетейка... За плиту кузнечного цеха...

Он быстро сел на землю и стал сдирать башмаки.

- Щиблеты за литейный двор... Бери... Подавись... Ничего не надо.

Прежде чем Маргулиес успел что-нибудь сказать, он ловко сорвал с себя башмаки и швырнул их в сторону.

- Ухожу к чертовой матери со строительства. Пиши мне расчет. Не желаю работать с оппортунистами. Пропадайте...

Маргулиес побледнел.

Ханумов посмотрел блуждающими глазами вокруг и вдруг увидел Налбандова.

- Товарищ Налбандов...

Он хватался за соломинку.

- Товарищ Налбандов, будьте свидетелем... Будьте свидетелем, что здесь правые оппортунисты делают над человеком! - закричал он со злобой.

Все глаза повернулись к Налбандову. Налбандов стоял, окруженный глазами.

Он видел эти глаза, обращенные к нему с надеждой и мольбой.

Вот. Случай. Слава лежит на земле. Надо только протянуть руку и взять ее. Эпоха не щадит отстающих и не прощает колебаний.

Или - или.

- Давид Львович, - сказал Налбандов среди всеобщей тишины.

Его голос был спокоен и громок.

- Я вас не совсем понимаю. Почему вы не разрешаете бригаде Ханумова повысить производительность до пятисот замесов в смену? По-моему, это вполне возможно.

- Конечно, возможно! Правильно! Верно! Возможно! - зашумела бригада.

- Видишь, Давид Львович, что человек, дежурный инженер, говорит! быстро сказал Ханумов, вскакивая на ноги.

Налбандов повернулся к Маргулиесу.

- Я вам советую пересмотреть свое решение.

- Я не нуждаюсь в ваших советах! - грубо сказал Маргулиес.

- Я вам имею право не только советовать, Давид Львович. В качестве заместителя начальника строительства я могу приказывать.

Налбандов нажал на слово "приказывать".

- Я не желаю подчиняться вашим приказам! - фальцетом крикнул Маргулиес. - Я отвечаю за свои распоряжения перед партией!

Налбандов пожал плечами.

- Как вам будет угодно. Мое дело указать. Но я считаю, что ваши распоряжения имеют явно оппортунистический характер. Вместо того чтобы, воспользовавшись достигнутыми результатами и учтя опыт предыдущей смены, идти дальше, вы отступаете или, в лучшем случае, топчетесь на месте. Вы этим самым срываете темпы. Темпы в эпоху реконструкции решают все.

Его слова падали в толпу, как непотушенные спички в сухую солому.

- Я попросил бы... вас... без демагогии...

Маргулиес сжал кулаки и подошел к Налбандову вплотную. У него трясся подбородок. Он едва владел собой. Делая невероятные усилия быть спокойным, он произнес, штампуя каждое слово:

- Прежде чем я не удостоверюсь в качестве, я не позволю подымать количество. У нас строительство, а не французская борьба. Вам это понятно?

Он отошел, поправил без надобности очки и сказал через плечо:

- Потрудитесь не стоять посредине фронта работы. Вы мне нарушаете порядок.

Затем Маргулиес подошел к Ханумову и положил ему на плечо немного дрожащую руку:

- Ты, Ханумов, вот что... Ты ведь меня знаешь, Ханумов... Если я говорю - нельзя, значит, нельзя. Я тебя когда-нибудь подводил? Мы же вместе с тобой, Ханумов, клали плотину. Ну?.. Ты что - ребенок? Чтоб потом всю плиту пришлось ломать?

Ханумов подозрительно всматривался в лицо Маргулиеса. Он всматривался в него долго и упорно, как бы желая прочесть на нем всю правду, все его самые тайные чувства, самые тайные движения мысли.