Хеллсинг: моя земля - Александр Руджа

— Очень простое, — Руди шарит в нагрудном кармане и извлекает на свет тонкий металлический цилиндрик, похожий на ингалятор. Подносит его к губам, неожиданно подмигивает мне и резко выдыхает.

Выдыхает, дура ты набитая! Это никакой не ингалятор.

Это ультразвуковой свисток.

— Хорошо, что собачек я сообразил держать в подвале, — Руди, кажется, читает мои мысли. — И ваша verdammte «молитва» вряд ли на них подействовала. Впрочем, даже если и так — неважно. Они и раньше-то никогда меня не разочаровывали.

Они появляются бесшумно — три здоровенных добермана, три черные-желтые длинные тени. Конечно, стоило ожидать от штурмбанфюрера патриотизма в этом вопросе, только правильная немецкая кровь. Но каков старик! Недооценила я его, приняла медлительность за отчаяние и готовность к суициду, а он просто подводил меня к нужному решению и тянул время. Сама виновата.

Тени неотрывно глядят на меня, а в глотках тем временем медленно разворачивается глухое, низкое рычание.

— С удовольствием побеседовал бы с вами еще, моя дорогая, — хрипит Руди, и даже в этом хрипе мне слышится нескрываемое торжество. — Но у меня еще много дел. Покинуть вашу негостеприимную страну, осесть где-нибудь в Бразилии или Аргентине — там очень любят пожилых немцев — и начать все сначала.

Что-то я сомневаюсь, что он в своем нынешнем состоянии сможет доковылять хотя бы до аэропорта, но Руди, по-видимому, уверен в своих силах.

— Прощайте, милая, — он растягивает морщинистый рот в улыбке. И поворачиваясь к собакам, резко командует:

— Hussa!

* * *

Первую пулю я трачу, можно сказать, зря — в ту секунду, когда псы рвут ко мне, я скольжу чуть в сторону и палю Руди вслед. Жаль только, что рефлексы, привыкшие за месяцы к вампирской скорости и ловкости, подводят, поэтому пуля попадает ему в ногу, а не в спину, как планировалось. Старик тонко, по-детски, вскрикивает, падает на одно колено, но умудряется не остановиться, вываливаясь в дверь, и уходя из зоны поражения. А за меня, между тем, принимаются собачки.

От одной, нацелившейся на руку с пистолетом, я каким-то почти танцевальным пируэтом ухожу вбок, и шавка улетает под стол, а я еще добавляю ей ботинком по спине, вызывая короткий скулеж. Зато вторая нацеливается очень четко и прыгает мне прямо на грудь. Я, правда, успеваю сделать шаг назад, так что весом придавить меня к полу у нее не получается, зато в левую руку, которой я пытаюсь закрыться, тварь вцепляется крайне успешно.

Ох уж это давление челюстей в триста с лишним килограмм! Ох уж это ощущение дикой, разрывающей на части боли, почти позабытое в бытность вампиром! И эта смесь отстраненного любопытства в духе «а что, интересно, случится теперь?» и дикой паники «да меня же сейчас сожрут!». Сбоку, тем временем, уже подступает выбравшаяся из-под стола собака, а третья закрывает собой дверной проем, охраняя сбегающего хозяина.

Хорошо, что в «беретте» еще целых тринадцать патронов, так что три из них я с удовольствием расходую, чуть ли не засунув ствол псу в пасть. Зверюга даже взвизгнуть перед смертью не успевает, разжимая свою хватку на моей руке и валясь безголовым кулем под ноги.

Ненавижу собак!

Две оставшиеся прыгают на меня одновременно, одной удается-таки вырвать кусок мяса из плеча, другая снова врезается в стол, за который я перекатываюсь. Эх, где же вы, вампирская скорость и регенерация — полцарства за них!

Выстрел! Выстрел!

Оба мимо, а инстинкт самосохранения у них, похоже, отсутствует полностью — буром переть на ствол, невзирая на стрельбу и пороховую вонь. Это такое обучение суровое, или эффект вируса, если он еще действует? А патронов, тем временем, остается всего восемь, и перезарядиться в таких условиях я вряд ли успею — экономнее нужно, значит.

Вскакиваю на стол, усложняю задачу собачкам. Одна начинает кружить, выбирая позицию поудобнее, другая без затей запрыгивает следом за мной и получает пулю в бочину. Нет, точно генномодифицированная — даже внимания на ранение не обратила, но хотя бы инерцией ее на пол снесло. Какой, однако, Руди молодец — и слуг себе с промытыми мозгами завел, и собачек с «лилит» в крови организовал — что сказать, гражданин творчески подходит к делу, не то, что «Хеллсинг» со своей унылой программой вампирского спецназа. И это еще собаки, а что будет, если инфицировать, скажем, котов? Леопардов? Пираний? Какие широкие открываются возможности для творчества!

От дальнейших теоретических мыслей меня отвлекает нежданное везение — та тварь, что бегала вокруг стола кругами, наконец, решила запрыгнуть — и поставила лапы на столешницу как раз когда я повернулась к ней лицом. Псина получает пулю прямо в глаз и утрачивает дальнейший интерес к происходящему. Так, семь пуль, и всего одна собака остается, да еще и подраненная — неплохое соотношение.

Вот только…

В горячке я как-то с опозданием замечаю, что куртка моя с левой стороны уже вся пропиталась кровью. И футболка под ней — тоже. И останавливаться кровь что-то не собирается, а блестящие мошки в глазах — не признак адреналинового ража, а напоминание вымотанного организма, что еще пара минут, и я просто свалюсь на пол без сил. И тогда мною с удовольствием закусит последняя оставшаяся собачка.

И все, что мы сделали, все, что нам удалось, окажется зря.

Ну что ж… «Отчаянные времена требуют отчаянных мер». И когда пес, улучив нужный момент, прыгнул на меня, я рванула ему навстречу, предварительно намотав на руку промокшую кровью куртку. Пес был умен, агрессивен и отлично натренирован на людей — но он просто не сообразил, что нужно делать, когда в пасть ему летит, забивая все поле зрения, что-то темное, матерчатое, вкусно капающее красным. Он попытался отвернуть, получил рукояткой пистолета в нос, потом ботинком под больные, простреленные уже ребра, свалился на пол и взвыл, безнадежно и отчаянно.

— Ну не люблю я тебя, не люблю, — пробормотала я, стоя, пошатываясь, над поверженным зверем. И выстрелила. Два раза. А может, три: сознание то вспыхивало, то затухало, как перегорающая лампочка, медленно вращаясь вокруг единственной неподвижной оси — пистолета. Вокруг все казалось неоправданно черным, как бывает, когда с яркого солнца заходишь в полутемный лифт. Мне, похоже, оставалось недолго.

Шатаясь, как оживший мертвец — в некотором смысле, кстати, так и есть — выбираюсь в тамбур. Руди здесь нет, но на полу кровь, много — это радует. Я еще могу его поймать. Я еще могу успеть.

Опальный штурмбанфюрер обнаруживается на полу вестибюля на первом этаже — с истинно немецкой хозяйственностью он не стал никуда идти, пока не остановил кровь и не наложил себе повязку. Мое приближение он воспринимает стоически, почти спокойно. Раненая нога вытянута на полу, рука придерживает жгут, сделанный из рукава рубашки.

— Послушай, — севшим то ли от страха, то ли от ранения голосом говорит он. — У меня есть к тебе предложение.

Мне его не очень хорошо слышно, да и видно не особенно — в голове шумит волнами морской прибой, а темные внутренности комнаты равномерно пульсируют, изгибаясь и вибрируя. Чем-то это похоже на ощущения после первого приема крови тогда, много-много лет назад, на базе.

— Ты слышишь меня? — чуть возвышает голос Руди. Точнее, пытается возвысить. Досталось ему тоже сильно. — Предложение мое следующее. Сейчас ты даешь мне возможность уйти. Своим товарищам ты скажешь, что потеряла сознание от ранения и не смогла, не успела меня остановить. А потом… У меня есть тайник с кровью, далеко отсюда — и я прямо сейчас скажу тебе координаты. Кровь с вирусом, Виктория, ты снова сможешь стать вампиром! Все, что тебе нужно — просто закрыть глаза и на несколько минут потерять сознание. Это так просто. Что скажешь?

— Знаешь, дедушка, почему я тебя убью? — интересуюсь я, ковыляя ближе. Голос звучит немного странно, он тянется как расплавленный сахар, как карамель. Пистолет я держу на отлете, я точно помню, там еще есть патроны. Четыре, а может быть, пять. — Не потому, что ты причинил столько горя этой стране, городу или моим друзьям. Не потому, что должна существовать какая-то высшая справедливость — кровь за кровь, глаз за глаз. И не потому, что я жалостливая дура, которая хоть на один миг может поверить такой твари, как ты. Дело не в этом.

— Это правильно, — кивает Руди, тяжело поднимая руку. В руке намертво зажат маленький совсем, карманный пистолет. — Не стоит мне верить.

Первая пуля попадает в левую, искусанную собаками, руку. В общем, ничего страшного не происходит, просто полностью пропадает чувствительность, и рука отнимается, словно ее и не было, только слышно, как капает на пол тоненький ручеек крови. Я медленно — «беретта» почему-то сильно набрала в весе — поднимаю правую руку, но вторая и третья пули бьют меня в грудь.

И я роняю пистолет и падаю.

— Глупая, глупая девчонка! — сипит где-то совсем рядом штурмбанфюрер. Весь напускной лоск и хладнокровие слетают с него как ненужный, бесполезный грим. — И чего ты добилась, спрашивается? Мы оба здесь умрем, а могли бы оба жить! Жить, понимаешь? Так в чем был смысл твоего ослиного упрямства?