Венец творения в интерьере мироздания - Александр Никонов

Глава 27.

Кризисы переходного возраста

Еще один миф любителей первобытности состоит в «беспрецедентном надругательстве над природой», которое учинил современный цивилизованный человек. И, типа, не лучше ли жить в согласии с природой?… Опять смысловое дерьмо. Потому что «жить в согласии с природой», то есть не разрушая ее, нельзя.

Эволюция — это целая цепь экологических кризисов и их преодолений. Любая живность размножается, потребляя ресурсы окружающей среды, после чего наступает кризис исчерпания ресурсов — это и называется экологическим кризисом, кризисом нарушения равновесия. Каждый такой кризис не только потенциально смертелен, но и потенциально благотворен, потому что он — толчок для развития.

Один из первых глобальных экологических кризисов случился в самом начале биологической эволюции. Появившиеся цианобактерии дышали углекислотой, а выдыхали едкий окислитель — кислород. Углекислоты в атмосфере тогда было много, цианобактерии обильно размножились, буквально заполонив собой Землю. И «надышали» столько кислорода, что начали гибнуть в собственных выделениях. Атмосфера Земли была безнадежно «испорчена» кислородом. Зародившаяся жизнь чуть не погубила самое себя.

Но зато в атмосфере кислорода стали быстро размножаться аэробные бактерии, которые этим кислородом дышали. За аэробными бактериями последовали аэробные многоклеточные. И сейчас почти все обитатели нашей планеты живут в «ядовитой», «отравленной» кислородом атмосфере. Которая стала для жизни новым плацдармом наступления на природу. Мы все — продукты первого экологического кризиса. Спасибо ему!

Еще один мощный экологический кризис случился примерно десять тысяч лет тому назад. Который разрешила Неолитическая революция. Тогда люди, жившие охотой и собирательством, заполонили всю планету и размножились настолько, что уничтожили всех так называемых представителей мегафауны (крупных млекопитающих типа мамонтов). Кушать стало нечего. Приключились голодные времена.

Этот кризис исчерпания ресурсов обошелся человечеству очень дорого. По разным оценкам, тогда вымерло 80-90% всего населения планеты. Правда, и жило на ней немного — до кризиса на планете обитало всего-то пять миллионов человек. Больше охотников и собирателей, вооруженных каменными топорами и копьями, планета прокормить не могла: слишком большая нагрузка на природу.

Преодолеть первый в своей истории экологический кризис человечеству удалось тем же способом, что и все последующие экологические кризисы, — переходом на новые технологии производства. Новые технологии производства — благо не только для улучшения нравов, но и для выживания человечества…

Во время неолитической революции человечество перешло от охоты и собирательства к сельскому хозяйству. Переход этот дался не просто. Психологически не просто. Первобытное сознание, которое плохо вмещает долгосрочные перспективы, всячески сопротивлялось: как это так, закапывать в землю зерно, которое можно съесть!.. (Кстати, небольшая иллюстрация по поводу плохого восприятия долгосрочных перспектив. Этнографами показано, что люди в диких племенах не знают… от чего получаются дети. Огромный девятимесячный срок между половым актом и рождением ребенка никак не укладывается в примитивном сознании, причинно-следственной связи между первым и вторым дикари установить не могут. Больше того, они поднимают на смех исследователей, которые пытаются объяснить туземцам, что дети появляются от секса.)

Массовый переход на новые технологии всегда дается нелегко и сопровождается психологическими кризисами. Памятное многим появление писателей-деревенщиков в СССР в семидесятых годах XX века — это ведь тоже свидетельство психологического кризиса перехода на новые технологии. Урбанизация, которая привела сельских жителей в города, оторвала от корней и заставила заниматься, вместо сельскохозяйственных, промышленными технологиями, породила мощный культурный выплеск в виде ностальгически-пасторальных фильмов, книг, песен… Смешно сказать, даже в постиндустриальной Финляндии до сих пор существует общественное движение, состоящее из жителей деревень, которые сетуют на урбанизацию и надеются вернуть «добрые старые времена». Впрочем, мы забежали вперед…

Наверняка и во времена неолита находились певцы старины (искусство тогда было довольно развито), любители традиций, которые не хотели жить оседло и заниматься сельским хозяйством, а скулили у костра протяжные песни о том, что жить надо, как деды наши и прадеды жили. Такие скулилыцики есть всегда. Это особый психотип; оглянувшись по сторонам, вы можете встретить подобных людей среди своих знакомых. Опознать их можно не только по прямым высказываниям о том, что «раньше было лучше, а теперь все — химия», не только по тяге к простому деревенскому быту и посконности, явно выписанной на лице, но и по «косвенным уликам» — они могут истово креститься, увлекаться былинами или вязанием старорусских кольчуг, собиранием марок, всяким «славянством» и прочей затхлостью. Такие люди обычно настороженно относятся ко всему новому и идеализируют старье. Наверное, поэтому неолитическая революция заняла не одну тысячу лет.

Тем не менее переход на новую, более эффективную, технологию «грабежа природы» состоялся. Эта технология оказалась столь эффективной, что позволила с докризисных пяти миллионов поднять количество населения в десятки раз!

Сельскохозяйственная цивилизация просуществовала почти десять тысяч лет. За это время примитивные социальные организмы (страны, княжества, халифаты и пр.), словно амебы, меняли свои очертания на карте и в конкурентной борьбе то поглощали друг друга, то делились.

Пока снова не наступил тупик.

Экологический кризис сельскохозяйственной цивилизации был непригляден и дурно пах. Помню, в одном из аккуратных немецких городков экскурсовод, показав на речушку, текущую по городу, сказала, что пару-тройку столетий назад городские власти забрали речку в трубы, и это было большим успехом. Потому что вонь от речки стояла невыносимая, находиться рядом было невозможно. И речка тогда так и называлась — Вонючка. Могие речки-ручейки в Европе назывались одинаково (на разных языках) — Вонючками. Это не значит, что воняли только малые реки. Воняли и средние. Да и большие пованивали. Вплоть до середины XIX века окна английского парламента практически никогда не открывались, потому что они выходили на Темзу, куда стекали все городские нечистоты. Стоять возле Темзы не было никакой возможности. Только после строительства канализации ситуация улучшилась.

В Средние века Москва-река, равно как и европейские реки — Рейн, Сена и пр., — была загрязнена настолько, насколько она не была загрязнена в самый пик индустриализации. Пить воду из Москвы-реки лет триста назад было нельзя — в реку сбрасывалось такое количество помоев, человеческого дерьма, навоза домашних животных и едких отходов кожевенного производства, что сегодняшнее состояние Москвы показалось бы нашим предкам просто идеальным. Это к вопросу об экологии и о криках «зеленых» про беспрецедентное загрязнение промышленной цивилизацией окружающей среды…

В самый пик индустриализма река Москва была загрязнена меньше, чем на закате сельскохозяйственной цивилизации. А площадь лесов на территории Московской области при Иване Грозном была ровно вдвое меньшей, чем сегодня.

В Европе, поскольку климат там больше благоприятствовал жизни и, соответственно, размножению, ситуация была еще хуже. Загляните в какой-нибудь школьный географический атлас на страницу, где показаны зоны растительности на континентах. Судя по этой карте, практически по всей Европе простирается зона тайги и смешанных лесов.

Где же они в реальности? Сегодняшняя Европа — равнина с редколесьем. Все леса свели еще в Средневековье. Варвары, нападавшие на Рим, жили в глухих лесах. Прошла тысяча лет — и никаких тебе лесов. Ландшафт полностью изменился. Все срубили, расчищая место под жилье и сельхозугодья. Доходило до того, что английские феодалы казнили крестьян за срубленное в своей дубраве дерево. Благо в Европе зимой относительно тепло и в отоплении нет сильной нужды.

Но ведь и на баню дров не хватало! Европа завшивела. Чумные эпидемии неоднократно выкашивали от трети до половины населения, естественным образом регулируя его численность. Выше я уже писал, что чума — порождение нашей видовой нечистоплотности, характерной для приматов. Так вот, не только в этом дело. Дело еще и в дефиците ресурсов.

Бродя по старым центрам европейских городов, наши соотечественники умиляются: «Ах, какая узенькая улочка! Какая прелесть! Можно руками достать стены противоположных домов!.. Как мило!» А ведь если вдуматься, это не прелестно и не мило, это страшно. Так же страшно, как человеческий череп, лежащий на тротуаре. Это свидетельство ужасающей скученности, болезней, кризиса пасторальной цивилизации.