Языки современной поэзии - Людмила Зубова

Кроме того, полисемантика предстает у Строчкова инструментом анализа и критики языка, в котором слово, накапливая значения, перестает быть понятным, становится дефектным средством познания и препятствием нормальной коммуникации:

Словесное искусство начинается с попыток преодолеть коренное свойство слова как языкового знака — необусловленность связи планов выражения и содержания — и построить словесную художественную модель, как в изобразительных искусствах, по иконическому принципу. Это не случайно и органически связано с судьбой знаков в истории человеческой культуры.

Знаки естественного языка с их условностью в отношении обозначаемого к обозначающему, понятные только при отнесении их к определенному коду, легко могут стать непонятными, а там, где кодирующая семантическая система оказывается вплетенной в социальную жизнь, — и лживыми. Знак как источник информации не менее легко становится и средством социальной дезинформации. Тенденция борьбы со словом, осознания того, что возможность обмана коренится в самой его сущности, — столь же постоянный фактор человеческой культуры, как преклонение перед мощью слова.

(Лотман, 1998: 65)

Для постмодернистского сознания характерен агностицизм, смиренное признание того, что точно понять действительность невозможно. Более того, постмодернизм вообще отрицает существование какой-либо правильности в устройстве мира. В этих условиях человеческая потребность в познании — логическом, чувственном, интуитивном не только не утрачивается, но, напротив, обостряется. И тогда помехи для восприятия явлений превращаются в свою противоположность, создавая новые каналы восприятия.

Полисемия — это именно такое явление, которое преобразует информацию в шум, а шум в информацию.

Строчков говорит об этом так:

Если что я и знал,то неточно, нечеткои улавливал знакчерез раз, на нечетный.Неразборчив и глухдо его обаянья,невнимательный слухобгонял обонянье.

Но живой ароматоседал на ресницы,глаз вынюхивал мартпо шерстинкам лисицыи вылизывал ночьдо дрожащего блеска.<…>Но шептали глазасквозь невнятную темень,как стоит на часахнастоящее время.

Пальцы комкали крики смыкались на хрипе.Все сбывалось на миг,как бы в видеоклипе.

Все сбывалось за грош,что скопил за эпоху.

Мир бы не был хорош,кабы все не так плохо,так невнятно, как сон,так нелепо, прекрасно.

если б не было всетак неточно, неясно.

(«Если что я и знал…»[425])

В этом тексте нет такого сгущения полисемии, как в большинстве стихов Строчкова. В пределах процитированного фрагмента она представлена словами как стоит на часах настоящее время; всё сбывалось на миг, всё сбывалось за грош. В строчках про время определение настоящее обнаруживает помимо своего прямого значения ‘то, которое имеется сейчас’ и значение ‘истинное’. Кроме того, слово настоящее этимологизируется, обозначая время остановившееся и тем самым намекая, во-первых, на то, что стоящие часы — неисправные[426]; во-вторых, на фразу Гете, ставшую в русском языке поговоркой Остановись мгновенье, ты прекрасно; в-третьих, на слово застой, характеризующее социально-политическую ситуацию в Советском Союзе.

Фразеологизм стоит на часах — ‘дежурит на посту’ вносит в слова о времени образ военного контроля за неизменностью установленного порядка.

Стихотворение это примечательно тем, что оно построено на метафорах синестезии — на объединении ощущений, воспринимаемых слухом, зрением, осязанием. Языковая метафора глух в расширительном значении ‘нечувствителен’ употреблена в нетипичном для нее контексте: глух / до его обаянья. Причем говорится про обаяние знака. Вслед за образом глухоты к обаянью возникают метафоры глаз вынюхивал март и вылизывал ночь; глаза шептали; пальцы комкали крик, метонимия смыкались на хрипе, в которой слово хрип замещает слово горло.

Это стихотворение о чувственной компенсации несовершенного понимания заканчивается словами о ценностной относительности дефектного знака.

Процитированный текст можно воспринимать как некий ключ к поэзии Владимира Строчкова.

Конечно, его полисемантика — это постоянная критика языка, но и увлечение его неисчерпаемыми возможностями. Как пишет Д. Давыдов, «Строчков один из тех авторов, для которых сама языковая стихия является более значимой основой для письма, нежели, к примеру, предметный мир или мир чувствований» (Давыдов, 2006: 6).

Критика направлена преимущественно на обессмысливание слова в результате утраты его образности и разрыва этимологических связей:

ЗДОРОВЫЙ СКЕПСИС(опыт раздвоения личности)

Небо высинено, берлинская лазурь!!!(это почему это — берлинская, когда — Крым?)

Море высверкано, полный ажур!!!(это почему это — ажур, если ни одной дыры?)

Солнце надраено, как медный диск!!!(это почему это — медный, и почему не шар?)

Душа от радости устраивает визг!!!(ну, визг, ну, допустим, но при чем тут это — душа?)[427].

Обратим внимание на заглавие и подзаголовок: раздвоение личности, вызванное доверием и недоверием языку, в котором буквальное и переносное значения слов противоречат друг другу, понимается автором как здоровье.

Медицинская терминология формирует заглавия поэм «Паранойяна», «Больная Р. Хронический склерофимоз. Из истории болезни», «Великий Могук. Поэма-эпикриз» и т. д. Многие тексты становятся своеобразной диагностикой болезненного сознания, направляемого языком в разные стороны. Языковые структуры уводят от однозначного понимания явлений в хаотическое пространство столкновения смыслов, причем столкновение это обычно предстает конфликтным. Конфликт чаще всего бывает спровоцирован присутствием в сознании нескольких разнонаправленных фразеологических связей слова:

Лечу стрелой насквозь больную жизньчей незабвенный образ я ведуза ручку до которой сам дошёлсвоим умом когда с него сходилна землю где сегодня прохожупо делу о хищениях по складудуши своей где был я проведёнкладовщиком как ясельный младенецчьими устами истину как мёдда пить дать Маху чей идеализмпришелся впору бурного расцветаборьбы за чистоту моральных Норми Правил над народами Иосифнеистовый Виссариона сынпринявший власть за способ извлекатьиз целей средства от любой болезнипосредством ампутации больныхи поражённых членов их семейпод общим политическим Наркозомгосбезопасности и внутренних болезнейот детской левизны и до окраингде человек проходит как хозяинто есть кулак по пятьдесят восьмойвесьма распространённой параллелис той северной российской широтойи долготой восточной хлебосольствана каковую все подряд ссылалисьобширные источники дешёвойрабочей силы воли не видатьвек не поднять тебе родимый крайнам наступает медленно но вернона пятки вместе с тем великим кормчима также ловчим кравчим и охочимдо красной дичи что ему неслина подпись и Ежов и ныне дикийЛаврентий Павлович и многие ещёиных уж нет а те ещё долечи-вают страны насквозь больную жизнь.

Сам Строчков говорит о том, что полисемантика этого текста[428] связана с многократным преломлением смысла, которое вызвано памятью слова о различных контекстах употребления (Строчков, 1994: 399). Отсутствие знаков препинания отражает сознание, не структурирующее действительность: она описывается серией синтагматических (сочетаемостных) ассоциаций без различения прямого и переносного значения слов, без различения омонимов.

А. Э. Скворцов пишет об этом стихотворении:

Автор постоянно совершает «семантические перескоки», и как только читатель настраивается на один определённый смысл, его немедленно «разворачивают» в другом направлении. Потенциальная предшествующая семантика при этом не устраняется, и возникает уникальный эффект воспроизведения средствами литературы виртуальной реальности.