Демократия в Америке - Алексис Токвиль

Зачастую европеец видит в государственном чиновнике лишь силу; американец же видит в нем право. Таким образом, можно утверждать, что в Америке человек никогда не подчиняется другому человеку, а повинуется лишь правосудию или закону.

И хотя он нередко о себе слишком высокого мнения, это всегда сказывается на нем благотворно. Он бесстрашно полагается на свои собственные силы, которых, как ему кажется, хватит на все. Например, у некоего частного лица созрела мысль о реализации какого-то начинания, которое, скажем, имеет прямое отношение к общественному благосостоянию, — однако ему даже в голову не приходит идея обратиться к государственным властям за содействием. Он объясняет свой план, берется сам его осуществить, зовет себе на помощь других людей и борется один на один со всеми препятствиями. Безусловно, нередко случается так, что он добивается меньших успехов, чем это получилось бы, будь на его месте государство. Однако в конце концов общий итог всех частных начинаний во многом превосходит то, что могло бы сделать государство.

Так как местная власть находится в непосредственной близости от тех, кем она управляет, и так как она некоторым образом представляет их самих, то ни ревности, ни ненависти она ни у кого не вызывает. А вследствие того, что ее средства ограниченны, всякий чувствует, что он не может полагаться исключительно на нее.

Когда же эта власть действует в пределах своей компетенции, она никогда не остается в одиночестве, как это нередко случается в Европе. Никто не думает, что раз в дело вмешался представитель государства, то полномочия частных лиц кончились. Напротив, всякий направляет действия этого должностного лица и содействует ему всеми силами.

Когда индивидуальные силы объединяются с общественными, зачастую удается добиться того, чего самая сконцентрированная и самая деятельная власть была бы не в состоянии сделать*.

Я мог бы привести большое количество фактов, подтверждающих сказанное мною, однако я предпочитаю ограничиться единственным примером, выбрав тот, который мне лучше всего знаком.

В Америке в распоряжении властей находится весьма мало средств для раскрытия преступлений и поимки преступников.

Административной полиции здесь не существует, о паспортах никто понятия не имеет. Криминальную полицию в Соединенных Штатах нельзя даже сравнивать с нашей: представители атторнейской службы весьма немногочисленны, причем они далеко не всегда имеют право возбуждать дело: расследование обычно ведется недолго и устно. Однако я сомневаюсь, что в какой-либо другой стране преступление столь же редко остается безнаказанным.

Причина такого положения заключается в том, что в этой стране все люди заинтересованы в представлении доказательств правонарушения и в поимке преступника.

За время моего пребывания в Соединенных Штатах я был свидетелем того, как жители округа, где было совершено серьезное преступление, стихийно образовали несколько комитетов с целью поймать виновного и отдать его под суд.

В Европе на преступника смотрят как на несчастного человека, делающего все возможное, чтобы спасти себя от представителей власти, причем население в некотором

89

смысле присутствует при этом поединке. В Америке же он считается врагом рода человеческого, и против него восстает все население.

Я полагаю, что местные институты власти приносят пользу всем народам, однако никто не испытывает в них большей нужды, чем народ, живущий при демократическом общественном строе.

В аристократическом государстве всегда можно с уверенностью рассчитывать на сохранение известного порядка в условиях свободы.

Если правители рискуют потерять слишком многое, то порядок приобретает для них огромное значение.

Можно также утверждать, что при аристократическом правлении народ защищен от крайних проявлений деспотизма, потому что всегда находится некая организованная сила, способная оказать сопротивление деспоту.

Демократическое же государство, не имеющее местных институтов власти, совершенно не гарантировано от подобного зла.

Как же можно научить массу людей пользоваться свободой в больших делах, когда они не привыкли к ней в малых?

Как противиться тирании в стране, где каждый слаб, а люди в целом не объединены никакими общими интересами?

И те, кто опасается своеволия, и те, кто боится абсолютистской власти, должны, таким образом, сообща стремиться к постепенному развитию свободы на местах.

Впрочем, я совершенно убежден, что именно те страны, в которых сформировался демократически общественный строй, более, чем другие, рискуют попасть в оковы централизации исполнительной власти.

Для этого существует целый ряд причин, и в числе прочих следующие.

У этих стран появляется постоянная тенденция сосредоточивать всю правительственную мощь в руках единой власти, непосредственно представляющей народ, потому что без такого понятия, как народ, остаются лишь отдельные, равные между собой граждане, сливающиеся в общую массу.

Между тем, когда у этой власти уже есть все атрибуты правительственного органа, ей становится весьма сложно противиться желанию проникнуть в самые мелочи управления, и поэтому она обязательно рано или поздно находит для этого повод. Мы были свидетелями подобного развития событий в своих собственных странах.

Во времена Французской революции существовало два противоположных по своему направлению движения, которые не следует смешивать: одно из них создавало благоприятные предпосылки для развития свободы, а другое — для деспотизма.

В старой монархии все законы издавал исключительно сам король. На более низком уровне власти сохранились какие-то остатки провинциальных институтов управления, уже наполовину уничтоженных. Эти провинциальные институты были слабо связаны между собой, плохо руководимы и нередко просто абсурдны. В руках аристократии они иногда даже превращались в орудие угнетения.

Революция выступила как против королевской власти, так и против провинциальных органов управления. Она одинаково возненавидела все, что ей предшествовало, — и абсолютистскую власть, и то, что могло смягчить ее жестокость. Результатом Революции было одновременно и создание республики, и централизация власти.

Этот двойственный характер Французской революции был ловко использован сторонниками абсолютистской власти. Когда вы видите, сколь рьяно они защищают централизацию административной власти, вы думаете, что они трудятся на пользу деспотизму? Ничуть, они защищают одно из величайших завоеваний Революции*. Так они могут оставаться популярными среди народа и вместе с тем быть противниками предоставления прав этому народу, скрытыми прислужниками тирании и громогласными сторонниками свободы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});