Слепой. Приказано выжить - Андрей Воронин

Как только его машина миновала развязку на Кольцевой, ему перезвонили из ГИБДД. Никакой ясности этот звонок не внес: если верить базе данных, продиктованный Николаем Фомичом номер числился за выгоревшим дотла в результате короткого замыкания в электропроводке и отправленным под пресс два с половиной года назад муниципальным мусоровозом марки КамАЗ. Звонивший участливо поинтересовался, не объявить ли «БМВ» с липовыми номерами в розыск. Подумав, Николай Фомич это предложение отверг: будучи генералом полиции, он очень хорошо знал, как работают столичные инспекторы ДПС и сколько внимания они уделяют ежедневно рассылаемым по всем постам ориентировкам. Кроме того, он понимал, что человек, у которого хватило ума навесить на свою машину фальшивые регистрационные номера, сообразит вовремя их снять и заменить настоящими или тоже фальшивыми, но уже другими.

В свою загородную резиденцию он вернулся на закате. Переодеваясь у себя в спальне в домашнее, Николай Фомич привычно отыскал взглядом торчащую над оградой дубовую крону, в лучах заходящего солнца казавшуюся отлитой из потемневшей от времени красной меди, и непроизвольно вздрогнул, уловив в гуще ветвей предательский кроваво-красный блеск отразившего закатный огонь стекла.

Оцепенение длилось не дольше секунды, по истечении которой генерал Васильев обнаружил себя стоящим в простенке меж двух окон — спиной к стене, в наполовину надетых спортивных шароварах и с головы до пят в холодной липкой испарине.

Дело явно принимало скверный, весьма нежелательный оборот. Кто-то другой на его месте, возможно, решил бы, что столкнулся с местью одного из своих так называемых крестников — кого-то, кого он в свое время крепко взял за штаны и отправил на нары, и кто затаил на него злобу. Но все те немногие, чьей поимке Николай Фомич посильно способствовал на заре своей милицейской карьеры, давным-давно вышли на свободу, и до сих пор никто из них ни разу не дал о себе знать. Оно и немудрено: даже в тот непродолжительный период, когда ему приходилось лазать по чердакам и подвалам, отлавливая всякую шваль, ярко выраженным талантом к оперативной работе он не блистал, и его участие в поимке того или иного правонарушителя, как правило, сводилось к роли статиста. Там, на «земле», он всегда был третьим слева в заднем ряду — вон тот, в темной курточке и с пистолетом, видите? Так что мстить ему за дела минувших дней было просто-напросто некому. С тех пор утекло уже много воды; все эти годы Николай Фомич работал по линии материально-технического обеспечения, а где это видано, чтобы украденные материальные ценности мстили тому, кто их украл?

И потом, где вы видели только что откинувшегося с кичи мелкого уголовника со снайперской винтовкой?

Все это были просто игры разума, слабые попытки обмануть самого себя. В том-то все и дело, что Николай Фомич точно знал имя единственного на всем белом свете человека, который мог объявить на него охоту. И испуг его был вызван именно этим знанием, потому что человек, о котором генерал Васильев первым делом подумал, заметив позади своей машины черный «БМВ», при желании мог повесить у себя над камином голову хоть самого президента. Но президент — неважно, нынешний или какой-то другой — был для него делом отдаленной перспективы, а сейчас, похоже, настал черед Николая Фомича.

До конца натянув штаны и завязав на талии веревочный поясок, он на корточках, пригибая голову, добрался до лежащей на прикроватной тумбочке рации и вызвал дежурного охранника. Узнав, что от него требуется, чертов кретин изумился: что значит — осмотреть дуб? Зачем его осматривать, когда он отлично виден практически с любой точки участка?

— То и значит: осмотреть и доложить, — рыкнул на склонного к пререканиям с начальством, вконец разленившегося на непыльной должности идиота Николай Фомич. — По-моему, там, на дереве, кто-то есть.

— Это навряд ли, — авторитетно заявил охранник. — Но если есть, я ему руки с корнем повыдергаю, чтоб за ветки нечем было хвататься. Разве что х… гм… хвостом.

Он действительно был идиот, и это отчасти примирило Николая Фомича с тем обстоятельством, что он только что отправил живого человека на почти что верную смерть. Руки он повыдергает… Держи карман шире!

Передвигаться на корточках было неудобно, и, пользуясь тем, что его никто не видит, генерал встал на четвереньки. Так, на четвереньках, он проследовал в кабинет, извлек из ящика письменного стола презентованный коллегами по случаю двадцатилетнего юбилея службы пистолет, откатил в не просматривающийся из окон угол кожаное «директорское» кресло на колесиках и устроился в нем, держа в одной руке заряженный ствол, а в другой — рацию, по которой, откровенно говоря, не чаял дождаться вызова.

Вызов, вопреки его ожиданиям, поступил. Охранник сообщил, что раз пять обошел дерево по кругу, как небезызвестный ученый кот, до рези в глазах всматриваясь в крону, но никого не обнаружил.

Слушая его изобилующий ненужными художественными подробностями доклад, Николай Фомич осторожно выставил голову из угла и посмотрел на дуб. Некоторое время он не видел ничего, кроме бронзовой от заката листвы и глубоких, почти черных теней, а потом там, среди ветвей, снова что-то блеснуло.

— Заберись на дерево и проверь, — поспешно отдернув голову, скомандовал он. Поймав себя на том, что говорит шепотом, словно засевший на дубе снайпер может его услышать, он добавил нормальным голосом: — Там что-то такое блестит.

— Так это, наверное, сорока, — предположил охранник. — Они вечно волокут к себе в гнездо блестящие предметы. Я читал, в сорочьих гнездах чего только ни находили, вплоть до золотых часов…

— Так полезай и найди, — сдерживаясь из последних сил, сказал этому остолопу Николай Фомич. — Глядишь, разбогатеешь. И учти: еще одно слово не по делу, и ты уволен к чертовой матери. На выходное пособие можешь не рассчитывать.

— Уже лезу, — поспешно произнес охранник и отключился.

Спустя двадцать минут, показавшиеся генералу вечностью, в дверь кабинета постучали. Прежде, чем ответить, Николай Фомич дослал в ствол пистолета патрон и навел оружие на дверь. Дверь распахнулась; появившийся на пороге охранник замер на месте, не сводя глаз с уставившегося ему в живот дула, а когда пистолет, наконец, опустился, осторожно, как по тонкому льду, шагнул в кабинет.

— Вот, — сказал он, протягивая что-то на открытой ладони. — Повезло сразу наткнуться, а то мог бы до утра с ветки на ветку, как белка, скакать.

Обнаруженный им предмет оказался дешевым карманным зеркальцем в круглой пластмассовой оправе ярко-розового цвета. Кто-то, не мудрствуя лукаво, раскаленным гвоздем или шилом прожег в оправе дырочку и продел в нее кусочек бечевки.

— Висело на ветке, — подтверждая догадку Николая Фомича, сообщил охранник. — Пошутил, наверное, кто-то.

— Сорока, — ядовито предположил Николай Фомич.

У него немного отлегло от сердца, но вот именно и только немного — процентов, этак, на двадцать, от силы двадцать пять. Версия о шутке, дружеском (да хоть бы и не очень) розыгрыше кого-то из коллег выглядела чертовски привлекательной, но верилось в нее с трудом. Записных юмористов в ближайшем окружении Николая Фомича не наблюдалось по той простой причине, что он привык брать эту роль на себя и не терпел конкуренции. К тому же шутка была мало того, что трудоемкая, так еще и рискованная. Разыгрывая подобным образом генерала МВД, шутник вряд ли мог рассчитывать на понимание со стороны жертвы розыгрыша. На такое мог бы отважиться только кто-то из вышестоящих, но в связи с недавней историей на Лубянке, когда в главном вестибюле обнаружили сумку с тридцатью килограммами тротила, вышестоящим, как и самому Николаю Фомичу, все еще было не до дурацких хохм.

Нет, подвешенное к дубовой ветке зеркальце не было шуткой, как не был шуткой и замеченный генералом «БМВ» с номерами от давно пущенного на лом мусоровоза. Если бы его всерьез намеревались убить, вместо зеркальца он увидел бы в дубовой кроне настоящий оптический прицел — разумеется, если бы вообще успел хоть что-нибудь увидеть. Но никакими шутками тут все равно не пахло; предупреждение — вот что это было такое.

Не надо, ох, не надо было распускать язык! Попытка слегка прощупать Политика вполне предсказуемо вылезла генералу боком. В тот раз Политик открытым текстом дал понять, что Николай Фомич слишком много на себя берет. Не будучи законченным недоумком, генерал внял доброму совету и притих, как мышь под веником, на время даже прекратив работу по сбору компромата на Пермякова. Но Политику, по всей видимости, этого показалось мало; возможно также, что сам Николай Фомич что-то недопонял и не учел чего-то, что имеет в глазах Политика важное, первостепенное значение. Но что бы это, черт его дери, могло быть?!

Способ это выяснить существовал только один. Генерал смутно догадывался, чего именно от него ждут: чтобы он валялся в ногах и лизал Политику ботинки, вымаливая прощение. Валяться и так далее ему было не привыкать, но сначала следовало принять необходимые меры на тот случай, если он ошибся, и зеркальце на дубе было попыткой проверить надежность его обороны.