Отравленные слова - Майте Карранса

ухватиться, а мама далеко, она слабая и не может протянуть мне руку и вытащить меня из этой пропасти.

– Уходи! – говорю я сварливо, как всегда говорила ей.

– Я не уйду, Барбара, – говорит она.

И тут меня охватывает злость. Где она была все это время? Почему не вытащила меня отсюда четыре года назад? Почему позволила ему меня бить, насиловать, унижать, морить голодом? Во мне снова поднимается злость – еще та, давняя, оставшаяся с тех пор, когда я гнала ее от себя, понимая, что она специально отводит взгляд и не хочет видеть, что происходит.

– Оставь меня в покое! – кричу я. – Ты не понимаешь! Уходи отсюда!

Но мама не сжимается, не опускает глаз, не разворачивается, услышав мои слова. Вместо этого она делает шаг вперед и протягивает мне руку.

– Я понимаю, я прекрасно тебя понимаю. Пойдем со мной.

Она говорит всерьез, и я, сама того не замечая, шагаю к ней, но меня останавливают его слова – ядовитые, презрительные.

– Нурия, ты выглядишь жалко. Ты себя в зеркале видела? Ты старая, ты никому не нужна. Ты плохая мать, твои дети тебя не уважают. Ты что, не слышишь: твоя дочь просит тебя уйти. Не устраивай шоу, отдай мне нож, поднимайся наверх и жди меня там.

Он командует, совершенно уверенный в себе, в своей власти над бедной мамой, которая всегда и во всем ему повиновалась. Услышав эти слова, которые я столько раз слышала раньше, я будто на несколько секунд перестаю дышать. Эти слова ранят, уничтожают, они ранили, отравили нас обеих. Мама всегда сдавалась, всегда признавала поражение, она проиграла битву, не успев ее начать. Я столько раз видела, как она молчит, опускает голову, тихо плачет и склоняется перед его оскорблениями. Нет, маме с ним не справиться, она слишком слабая.

– Отойди, Пепе! – кричит мама и делает шаг вперед. Она не слушает его, не дает ему унизить себя, она, угрожающе подняв нож, наступает на него. Я вижу, что он дрожит. Он так же напуган, как и я сама.

– Ты с ума сошла? Ты мне угрожаешь? Не трогай меня! Что ты делаешь? Хочешь всадить в меня нож?

Мама не слушает его и протягивает мне левую руку – мимо него, как будто не замечая его. Она впервые победила в поединке, который я наблюдала столько раз.

– Пойдем, Барбара, – спокойно говорит она.

Я механически беру ее за руку и думаю: вот и все, вот все и закончилось, я сделала выбор.

Но нет: он быстро хватает меня обеими руками и швыряет об стену. Я чувствую, как мое тело хрустит, обмякает и падает. Я закрываю глаза, в темноте звучит мамин вопль. Опять, он опять бьет меня, он хочет уничтожить меня, будто крысу, его ботинки бьют меня по ребрам, по бедрам, по животу. Я пытаюсь закрыться, защитить себя, но тут прямо в грудь мне прилетает удар, более сильный, чем предыдущие, он вспарывает мне кожу, словно ножом. Я слышу, как мама кричит, она бросилась на него и кричит, чтобы он отпустил меня. Папа тоже кричит, как тяжелораненый, я представляю себе, как они дерутся, и улыбаюсь: мама защищает меня. Я не одна, говорю я себе, кто-то другой защищает меня, кто-то не хочет, чтобы мне было больно. И вдруг снова наступает тишина. Эта тишина мне не нравится. Он больше не бьет меня, я не слышу шума, но чувствую дикую слабость и очень болит грудь. В голове туман, тяжело дышать, может быть, теперь я и правда умираю? «А мама? Где мама?» – спрашиваю я себя. И тут я чувствую руку, которая поддерживает меня, и на сердце теплеет. Я с усилием открываю глаза и вижу маму. Она наклоняется ко мне, вся в слезах, и целует, и целует меня.

– Барбара, не бойся, милая, уже все, все уже закончилось.

И на сей раз я верю ей безоговорочно, ведь она стала другой и победила в этой битве.

За секунду до того, как потерять сознание, я вижу, как за маминой спиной с пола поднимается тень, и вспоминаю о револьвере, который он оставил на кровати. Я хочу предупредить маму, но все бесполезно, губы больше меня не слушаются. Я не могу ничего сказать.

28. Сальвадор Лосано

Первый выстрел он слышит, стоя у двери в погреб. Черт, опоздал, ругает он себя, клянет навигатор и достает служебное оружие. Он мчится по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки. Несмотря на узкое пространство и сто кило живого веса, ему удается сохранять шаткое равновесие. Он добирается донизу ровно в тот момент, когда звучит второй выстрел. Стоит оглушительная тишина, и он пугается, что жертва перестрелки уже мертва. Барбара? Нурия Солис? Он распахивает дверь в погреб и трепещет при виде открывшегося ему зрелища. Он быстро оценивает обстановку. У стены, возле письменного стола, стоит Пепе Молина. В правой руке у него револьвер, а левой он пытается вытащить из груди кухонный нож. На полу, закрывая собой тело мертвой дочери, лежит Нурия Солис, вся в крови.

– Стой! – кричит Лосано, расставив ноги, обеими руками держа пистолет. Он знает, что его команда не остановит Молину, поэтому сразу же стреляет, пока тот не успел еще раз нажать курок.

«Хорошо прицелился», – думает он, глядя, как Пепе Молина, получив пулю, кричит от боли и поворачивается к нему, убитый или тяжелораненый. Но Сальвадор Лосано не видит, что Пепе Молина перед тем, как упасть на пол, все же успевает нацелить оружие на него и выстрелить – теперь и вправду в последний раз.

Лосано чувствует пульсирующую боль в желудке, подносит руку к животу и замечает, что желтая рубашка забрызгана кровью. Кровь пузырится и стекает на пол. Лосано затыкает рану, шатаясь, подходит к Пепе Молине и ловким движением ноги вышибает у него из рук револьвер, потом с гримасой боли нагибается и осторожно забирает оружие. Кажется, Молина мертв, но Лосано ни капли ему не доверяет. Он хромает дальше. «Я не успел, не успел, я опоздал». Он склоняется над женщиной. Рука ее кровоточит. Он подносит пальцы к ее шее, надеясь нащупать пульс, и тут Нурия Солис поднимает голову, открывает глаза и улыбается ему.

– Барбара жива, – говорит она, позабыв о своих ранах, не чувствуя боли.

Лосано вздыхает с облегчением, его ладонь треплет Нурию по щеке. Она смелая, очень смелая, и, возможно, это она сумела предотвратить трагедию: нож ведь не сам вонзился в тело Пепе Молины. У Лосано камень с души свалился.