Пророчица (СИ) - Ксюша Ангел

— У вас с Владом были года, и что они доказали? — раздраженно спросила я и села. Повеяло холодом, несмотря на жар от углей, и я невольно поежилась, кутаясь в шерстяную кофту.

Глеб удивленно замер, а затем усмехнулся.

— Ты права. Получается, даже это — не доказательство.

— Я не предам тебя, — сказала я почти шепотом и тут же прикусила язык. Все эти попытки влезть в душу ненавидела, а сама туда же! Готова поколотить себя за язык, который сегодня просто отказывался подключаться к мозгу.

Глеб поднялся, подбросил поленьев в огонь, сел рядом — так близко, что касался меня локтем. Повернул голову и сказал серьезно:

— А может, я не хочу, чтобы ты была другом. Кто угодно, только не ты.

Я слишком поздно поняла, что он задумал. Через секунду Глеб уже целовал меня, крепко обхватив затылок ладонью. Сначала я растерялась, не понимая, как на это все реагировать, а мягко попыталась оттолкнуть его. Он отстранился, посмотрел в упор — жадно, требовательно и в то же время с какой‑то немой просьбой, прижал к себе, и выдохнул в ухо:

— Только не ты…

— Глеб…

— Не говори, — не выпуская меня из объятий, перебил он. — Я знаю, что ты скажешь!

Я замолчала, растерявшись окончательно, не понимая, как следует себя вести. Не хотелось его обижать, но врать я тоже не собиралась.

И не пришлось — он резко выпустил меня и отвернулся. Настроение Глеба менялось так стремительно, что я не успевала следить за всплесками и спадами активности.

— И тебя он у меня забрал, — сообщил он с обидой.

Я покачала головой, нахмурилась.

— Он не мог меня у тебя забрать. Я никогда не была твоей.

Я подумала о том, что буквально на этой неделе зареклась наладить личную жизнь. Такая удача — симпатичный, неглупый, интересный молодой человек буквально признался, что неравнодушен ко мне, а у меня ступор какой‑то, и перед глазами лицо Влада. Нет, это точно болезнь, причем, хроническая!

— Верно, — он повернулся и улыбнулся обезоруживающе, демонстрируя очаровательные ямочки. — Я тебе противен?

— С чего ты взял? Разве я говорила когда‑нибудь…

— Ты прервала поцелуй лишь потому, что не хотела меня обманывать?

— Да.

— Тогда я хочу быть обманутым. На сегодня.

Я попыталась возразить, но он закрыл мне рот ладонью и заговорил — путано, возбужденно, глотая окончания фраз. В глаза не смотрел, наверное, так было легче.

— Я так долго ничего не чувствовал, Полина. Но там, в квартире у Макарова, когда ты напуганная… я не знаю… словно что‑то внутри у меня поднялось, зашевелилось… противное… живое. Я ненавидел Вермунда еще больше. Так, что захотелось убить, и я был готов, веришь?! — Горькая улыбка сменилась злостью — эмоции, как декорации в театре, мелькали так быстро, что я не успевала за ними следить. — А потом у очага я понял, что ты все еще… Я не понимаю только, почему? Почему, Полина?

— Я не знаю… — прошептала я, когда он убрал ладонь, сбитая с толку, завороженная его неожиданной пылкостью. — Проклятие…

— Чушь! — Он почти кричал, словно чем громче скажет, тем быстрее до меня дойдет. А потом, немного успокоившись, добавил уже тише: — Чушь.

Выдохнул, посмотрел исподлобья.

— Это не мое дело, но раз уж ты назвалась другом… Ты просто не можешь циклиться так долго!

— Думаешь, мне хочется? — взорвалась я. — Думаешь, я не пытаюсь забыть? Но это слегка сложно. Напомнить? Мы живем в одном доме, видимся каждый день! А все эти рассказы о маме… их прошлом с Александром. О десятках таких же пророчиц, как и я. Думаешь, мне легко?!

Я тяжело дышала, обида пульсом стучала в висках, путала мысли, щипала глаза.

— Устала… — выдохнула я и отвернулась. — Просто хочу спокойно жить.

Теплая ладонь легла мне на спину, осторожно погладила.

— Извини. Я был неправ.

Я замотала головой, судорожно стирая обжигающие слезы.

— Нет, ты прав. Во всем прав.

— Ты очень — очень нравишься мне, Полина. — Глеб развернул меня к себе, бережно вытер остатки слез. — Знаешь, когда в последний раз я говорил подобное девушке?

Я покачала головой, и он улыбнулся.

— Я и сам не помню. — Помолчал немного, глядя на огонь. — Я не умею показывать, что чувствую, но могу сказать… — Синие глаза посмотрели с надеждой, даже с мольбой. — Я очень хочу, чтобы ты обманула меня сегодня. На одну ночь.

Во мне что‑то надломилось и разлилось жаром в грудной клетке. Не соображая, что творю, я подняла руку и погладила его по щеке. Неважно, что там, за этими стенами. Завтра буду думать, впрочем, как всегда. Но в тот момент я даже не сомневалась в том, что делаю.

Наверное, нам всем иногда хочется быть обманутыми.

Глава 19. Охота

Угли в камине погасли, но от него еще исходило приятное тепло — отголоски вчерашнего жара. Я села, кутаясь в неизвестно откуда взявшееся верблюжье одеяло. Огляделась. Глеб куда‑то подевался, и в душе зародилось неприятное чувство. Вчерашний обман уже не выглядел очаровательно, с утра он определенно нуждался в обосновании, разговорах по душам и жирной точке. Нельзя строить отношения на ненависти и сочувствии.

Я подумала, как стану смотреть Глебу в глаза, когда скажу это, и вздрогнула. Кожа покрылась мурашками, и я, наконец, поняла, что дом понемногу остывает, отдавая тепло, впадая в спячку. Мы уедем, а уютное жилище останется без присмотра. Как жаль, что нельзя забрать с собой дом!

Я встала, наспех оделась и выглянула в окно. Глеб стоял на террасе, по пояс раздетый, и курил.

Я схватила одеяло — то самое, в которое минуту назад куталась — и вышла на улицу.

— С ума сошел, разгуливать голышом по такой погоде!

— Мы оба вчера немного съехали с катушек.

Я застыла на пороге, не ожидая такой внезапной прямоты, но Глеб улыбнулся, взял одеяло, накинул на плечи.

— Не бери в голову, Полевая. Надо жить дальше. Что бы ни произошло.

Он посмотрел вперед — туда, где над крышами домов занимался рассвет, меняя цвета, наполняя мир теплотой, смывая потери, побуждая забыть. Мне и самой хотелось забыть, стереть все и жить. Как мы жили вчера — мгновением, вспышкой, неслучайной случайностью.

— Похороны сегодня в двенадцать, — сказал Глеб, и я очнулась.

На небольшом кладбище почти не было людей. Только мы и тихо перешептывающиеся соседки Ольги. Солнце стыдливо спряталось, небо затянули тучи, и пошел снег — тяжелый, липкий. Он оседал на наших рукавах и таял, оставляя на одежде обманчивое подобие росы.