Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович

Серебристое облачко надвигалось на солнце, радуга медленно затухала, краски ее меркли; они блекли с обоих концов, упиравшихся в лес, дуга становилась с каждой секундой короче и наконец растаяла совсем. Как заколдованный стоял Ярослав еще несколько минут, потом оглянулся: это тучи скрыли солнце и похитили радугу; только золото берез все еще звенело.

Вдруг Ярослав увидел за Белым прудом, на противоположной его стороне, дым от костра. Перебросив этюдник через плечо, он пошел на костер.

Да, на берегу Белого пруда разбила свой бивуак группа молодых людей. Они поставили брезентовую палатку, срубили у пруда молодой красавец кедр, из душистых ароматных ветвей его настелили в палатке постель. Они уже успели поужинать. Хрипел транзистор, подвешенный на березовом суку, - его никто не слушал. На самом берегу пруда, на срубленном и общипанном стволе кедра, сидела пара. Чернобородый парень в черном свитере лениво бренчал на гитаре, ему подпевала хриплым голосом большеглазая девица. У входа в палатку валялась обувь, видно, там был кто-то еще. Тлел костер. В сторонке была заготовлена большая куча сухого хвороста: должно быть, для ночного костра.

Ярослав уже пожалел, что не взял с собой Леля. Он даже хотел, прежде чем разговаривать с ними, сходить за собакой. Он подошел к тем, что сидели на берегу. Гитара умолкла. Две пары пьяных глаз уставились на Ярослава.

- Вы срубили кедр? - с трудом сдерживая гнев, спросил Ярослав, глядя на бородатого.

Тот резко ударил по струнам гитары, презрительно оттопырив алую губу, осмотрел Ярослава снизу вверх. Прогнусавил:

- О ком вы, гражданин, толкуете?

- Не о ком, а о чем. О срубленном кедре я вас спрашиваю.

- О кедре? Ася, ты не знаешь, что такое кедр? -дурашливо кривлялся бородач, скаля крепкие ровные зубы.

- Кедр - это дерево, на котором вы сидите.

- Ася, оказывается, эта ароматная дубина называется кедром. А мы и не знали. Почему ж, в таком случае на нем не было орешков? Или были? Ника! - прокричал он в сторону палатки. - Глянь-ка! На кедровых ореха лежите.

- У вас совесть есть? - голос Ярослава дрогнул. Он понимал, что разговаривать здесь с ними не имеет смысла. И все же не мог вот так молча повернуться и уйти.

- Совесть? - Бородач лениво поднялся, кривляясь, засунул обе руки в карманы штанов, будто что-то искал там, и снова крикнул уже куда-то в пространство: - Ленька! Ты не брал мою совесть? Вот гражданин художник требует нашу совесть.

- Я лесник. И вы на моем участке совершили преступление: срубили кедр. Понимаете, кедр загубили, - проговорил Ярослав.

- Ника, Лень! Вы слышите? - снова дурашливо заорал бородатый. - Местное начальство объявляет нас преступниками, врагами природы.

Подошел вразвалку вышедший из кустов длиннорукий блондин, блеклоглазый, с редкими зубами, мутно посмотрел на Ярослава, процедил:

- Искупаться в этой луже желаешь? - кивнул на пруд, к которому стоял спиной, и уперся в лицо Ярослава тупым бычьим взглядом. Ярослав принял вызов, выдержал его взгляд. Проглотив сухой комок, подступивший к горлу, он хотел быстро повернуться и уйти, но представил себе их издевательское улюлюканье вслед, ответил:

- Не пугай. Не таких видел.

Он стоял между двумя бездельниками, у которых чесались руки. Им нужен был хотя бы маленький предлог, чтобы пустить, в ход кулаки. Леня - так звали блеклоглазого - бесцеремонно и неторопливо взялся за ремень этюдника, висящего через левое плечо, и попытался сорвать его силой. Он не ожидал сопротивления. Ярослав, не говоря ни слова, ударом в челюсть опрокинул его в пруд. Они, наверно, не ожидали такой быстрой реакции тихого на вид лесника: бородач сначала отшатнулся, но, когда его приятель уже барахтался в воде, с возгласом: "Ника! Наших бьют!" - он бросился на Ярослава, как баран, выставив вперед черную волосатую голову и рассчитывая на помощь приятеля в палатке. Но тот не спешил. Ярослав хотел таким же манером опрокинуть бородатого и бежать домой, потому что силы были неравны. Но бородатый нагнул голову, и кулак Ярослава угодил ему в нос. Тот отшатнулся, но не упал, а только схватился рукой за лицо и вдруг ужаснулся, увидев на руке свою кровь. Крови было много, густой и липкой. Она текла по усам и бороде, капала на свитер, и ему показалось, что он вообще истекает кровью. Тогда он в ужасе взревел, раненым зверем метнулся к палатке, схватил ружье и с расстояния полсотни метров выстрелил в быстро уходящего Ярослава. Ружье было заряжено мелкой дробью, и Ярослав упал между кедром и березой.

Глава третья

Цымбалов заканчивал последнюю главу романа о Сергии Радонежском. Работа шла медленно - две, а то и одна страничка в день. Он сам поражался: впервые за творческую жизнь он охладел к почти готовому своему произведению. И совсем не усталость была тому причиной, а поездка на родину, встреча и долгий разговор с Петром Терещенко. Он садился за письменный стол, и вместо скита под Радонежем, князей и бояр ему виделись двадцатые годы, огонь гражданской войны, комиссары в кожанках, партийные съезды, неутомимый Ильич. Виделись ему и враги Советской власти, люто ненавидящие трудовой народ, идеи коммунизма, и неоднократно прошедшие через литературу, театр, кино белогвардейцы, интервенты, кулаки, с их мятежами, заговорами, восстаниями, виселицами. "Конечно, Терещенков прав - тут, в этом океане страстей, в горниле битв, решавших судьбы народов, можно найти много трагедийных, драматических ситуаций, сильные и сложные характеры, яркие образы. Какая тема - и не одна - для исторического романа!"

Дочь пришла из института раньше обычного, в два часа. Надежда Антоновна обрадовалась: не придется второй раз обед разогревать. В руках Катя держала письмо, только что извлеченное из почтового ящика.

- Отцу? - спросила Надежда Антоновна. К читательским письмам здесь привыкли: они шли почти ежедневно. Катя кивнула и прокричала:

- Тебе, папа.

Почерк был Цымбалову незнаком, но обратный адрес на конверте и фамилия "Рожнов А. В." насторожили, и настороженность эта быстро превратилась в волнение, тревогу, предчувствие беды. Он взял письмо и пошел в кабинет, удивляясь своему волнению. Руки его дрожали.

Да, слепое предчувствие не обмануло.

Старый лесник сообщал о тяжелом ранении Ярослава. Цымбалов читал письмо стоя. Неровные строки расплывались, точно в тумане, и входили в сознание лишь отдельными фразами: "Стреляли, изверги… Они молодой кедр загубили…" Предполагают, что это "приезжие, те, что иконы в селе скупали".

Цымбалов сел в кресло и снова перечитал письмо. Перед глазами стояли слова: "…изверги… иконы в селе скупали…"

Вошла дочь, позвала обедать. Он смотрел на нее рассеянным, отрешенным взглядом, держа в руке письмо. Казалось, он не понимает, чего от него хотят. Катя обратила внимание на его странный взгляд, спросила:

- Интересное письмо?

Он позволял дочери и жене просматривать письма читателей, адресованные ему.

- Страшное, Катюша… В человека стреляли, в лесника. Понимаешь, Катюша?

Он встал, отдал дочери письмо и пошел в кухню: там они обедали.

Ел без аппетита. Надежда Антоновна охала, возмущалась:

- Да что ж это за люди - убить человека ни за что ни про что.

- А их найдут? - спрашивала Катя.

- Непременно. Должны найти, - уверенно отвечал Николай Мартынович. - Борис Васильевич говорит, что нераскрытых преступлений сейчас бывает ничтожно мало. Рано или поздно - уголовный розыск находит преступника.

Борис Васильевич Николаев - генерал милиции, давнишний товарищ и поклонник таланта Цымбалова, работал в Министерстве внутренних дел.

Цымбалов съел полтарелки грибного супа, запил кружкой ядреного хлебного кваса, который постоянно делала Надежда Антоновна. От второго блюда отказался, но из-за стола не выходил, пока не закончат обед жена и дочь. Мысли его витали по лесным полянам где-то там, откуда только что пришла печальная весть.