Кто развязал Вторую Мировую? Настоящие «поджигатели войны» - Александр Усовский

Общий объем иностранных инвестиций с 1990 по 2006 год составил астрономическую сумму — 450 млрд долларов. Но под иезуитским термином «иностранные инвестиции» в странах бывшего социалистического лагеря понимается распродажа национального достояния — и 80% польских банков сегодня принадлежат иностранцам, равно как и почти вся металлургия, переработка сельскохозяйственных продуктов, грузоперевозки, гостиницы (за исключением деревенских усадеб столь модного сегодня в Европе «экологического туризма» — ну, тут уж ничего не поделаешь...). Одним словом — поляки за эти шестнадцать лет дотла распродали свое национальное достояние и оказались, помимо всего прочего, в долгах как в шелках!

В 1989 г. долг Польши составлял 48 млрд долларов. 14 лет спустя, в 2004-м, он превысил 104 млрд долларов. Внутреннего долга «народная» Польша вообще не имела, а в 2004 г. он превысил 400 млрд злотых. Национальное достояние в 1989 г. было в руках Польши, к 2004-му оно — на 70% в руках иностранцев. Но дальше ситуация покатилась под уклон вообще с невообразимой скоростью!

По состоянию на сентябрь 2006 г. государственный долг Польши составил 479,1 млрд злотых (160 млрд долларов). Внешний долг — это 133,75 млрд злотых, внутренний долг — 345,34 млрд злотых. За 9 месяцев 2006 года государственный долг увеличился на 39 млрд злотых.

В период с 2001 по 2005 г. государственный долг рос в два раза быстрее, чем ВВП, а государственный долг Польши по отношению к ВВП в 2005 г. составил 55%.

Польские долги — это нечто невообразимое. А ведь после того, как Польша перестала быть социалистической, Запад ей, в отличие от России, списал в 1992 г. 50% внешней задолженности (по политическим мотивам). В итоге внешний долг Польши сократился с 30 до 15 млрд долларов. Из Польши хотели сделать пример для России, Украины и Белоруссии. А в результате? За годы либеральных реформ внешний долг Польши увеличился в СЕМЬ РАЗ!

После вступления в ЕС Польше западные страны отвели определенный процент участия в сельскохозяйственной и сталелитейной промышленности для сотрудничества с Востоком. Но это уровень, который имела Польша лет 50 назад, и не больше этого!

Сегодня у Польши нет шансов использовать всю свою имеющуюся инфраструктуру в экономике и промышленности, а это значит, что нет шансов вырваться очень многим людям из бедности.

Что это значит?

Польша находится в зоне гораздо более мягкого климата, чем Россия, посему ее сельское хозяйство возделывает культуры, которые в России традиционно дефицитны (яблоки, груши, лук, морковь, некоторые сорта капусты) и которые во времена СЭВа (да и до последних дней экономически независимого существования Польши!) имели устойчивый сбыт на российском рынке. Автор этой книги сам в 1999—2001 гг. гонял фуры с польскими яблоками и луком в Москву и видел, насколько эта продукция востребована.

Но с вступлением Польши в ЕС евробюрократы (лоббирующие интересы «старых» сельскохозяйственных государств Евросоюза) задавили независимых польских «продуцентов» тех же яблок и того же лука немыслимо жесткими требованиями по качеству и размерам. В итоге польские крестьяне засевают свои поля сосновым подлеском — на это деньги у ЕС есть. Шикарные привислянские сады, каждой осенью радующие глаз всякого, кто путешествует от Люблина до Кракова, сегодня вырубаются, ибо на эти яблоки нет сбыта.

А ведь Польша и по сей день — крестьянская страна...

Европейская уния уничтожит, рано или поздно, сам крестьянский дух Польши — в этом нет никаких сомнений. Останутся лишь крупные производители, до минимума снизившие расходы, — и масса наемных батраков; крестьянство как класс в Польше умрет.

А ведь именно с исчезновения свободного италийского крестьянства и превращения всего Апеннинского полуострова в скопище гигантских латифундий с рабами в качестве сельскохозяйственных рабочих начался крах Римской империи!

Европе не нужна Польша как самобытная славянская и крестьянская страна. Просто не нужна в принципе. Источник дешевой рабочей силы и рынок сбыта — и все!

Сегодня Польша все еще представляет из себя относительно высокотехнологическое государство — во многом благодаря тому, что место польских инженеров и специалистов, выехавших на Запад, сегодня занимают выпускники галицийских вузов. А что будет завтра? Когда, как в Латвии, страну покинут все квалифицированные строители, ремонтники — в конце концов, те же самые пресловутые сантехники? При том, что Галиция — не решение проблемы, это сугубый паллиатив?

И вот тогда произойдет окончательный крах Польши как государства польского народа. Здоровая крестьянская основа общественной нравственности будет разрушена — она разрушается уже сегодня, — и место столь привычных нам поляков — задир, хвастунов и выпивох, умеющих беззаветно дружить и истово ненавидеть, верующих в Бога и хранящих в красном углу портрет Пилсудского, — займут «новые кочевники» без флага и Родины.

И тогда Польша умрет. Вместе со всем остальным западным миром — разделив его заблуждения (но отнюдь не доходы) и поплатившись за это своим будущим.

Потому что у Европы будущего НЕТ.

Но значит ли это, что нет его и у Польши? Никак нет. Потому что у Польши есть Россия.

* * *

Россия — мать славянства, без различия конфессиональной принадлежности. Может быть, иногда чрезмерно строгая — но все же мать. А мать всегда своя, и если иногда неприветлива и холодна — то всегда, в конце концов, отходчива и дружелюбна.

А Европа для Польши всегда была, есть и будет мачехой; обычно — жестокой и безжалостной, иногда, когда есть в том необходимость, — лицемерно приветливой и холодно вежливой — но всегда чужой.

Место Польши — у нашего огня. И рано или поздно, но поляки поймут, что их политические лидеры — всего-навсего купленные марионетки, поющие с чужой партитуры. Поймут — и сделают соответствующие выводы.

И когда поляки поймут, с кем им на самом деле по пути в этом недружелюбном и суровом мире, мы их встретим и обнимем; обнимем, как заблудшего сына, в конце пути, после бесчисленных мытарств и невзгод, все же нашедшего истинную дорогу к родному порогу...

Эпилог. Краков, апрель 2004 года

К ак же мало здесь все изменилось! Прошло почти шестнадцать лет, а такое чувство, что никуда отсюда и не уезжал. Впрочем, чему здесь меняться? Слава богу, и Барбакан, и Флорианская улица, и Мариацкий костел, и силуэт Вавеля, возвышающийся впереди, и Сукеницы, и площадь перед ними, полная голубей, остаются неизменными уже лет триста, не меньше. Ну, может быть, за исключением голубей. Хотя не факт.

Шумная Звежинецкая, знакомый до боли бар, куда в пору студенческой беззаботной юности забегали выпить пива, цел и невредим. Замечательно! Зайдем? Зайдем!

Пиво стало лучше — хотя, наверное, и дороже; вот черт, даже и не вспомню, сколько оно стоило тогда на те, старые злотувки. Впрочем, какая разница? Главное — что холодное, а галенка с фритка-ми и суровками — горячая, огненная прямо. А это что? Малиновое пиво? Это как? Ну-ка, неси попробовать!

Нет, не из Украины. И не из России. Из Белоруссии. Да, нравится. Хочешь по-русски поговорить? Хорошо, попробуй, если что — я поправлю. Нормально! Не забыл! Садись, четверка с плюсом.

Где жил? Да далековато, интернат студенцки «Меркурий». Знаешь? Очень хорошо!

Когда жил?Да было такое время в Польше, когда еще была коммуна. Помнишь?

И я помню. Ладно, спасибо, пойдем помаленьку.

За все про все на двоих — сорок злотых. Недорого, наверное. Почти как у нас — только что-то щемит сердце. Сразу и не поймешь, отчего. Надо присесть на скамеечку на плантах, подумать, вспомнить былое. И попытаться понять, отчего ж так болит сердце?

И начинаешь понимать.

Это как встреча с девушкой, которую беззаветно любил в далекой юности. Писал ей стихи, гулял с ней по ночам, назначал свидания, думал о ней ежеминутно, мечтал о предстоящей встрече и, не успев еще толком распрощаться, тут же начинал тосковать по ее глазам, по запаху ее волос, по мягкой нежности ее кожи.

А потом ты ее потерял — она вышла замуж за военного моряка иуехала в далекий приморский город. Потому что капитан третьего ранга, командир какой-то там БЧ на крейсере — это серьезно, солидно; это — квартира, положение, оклад. А у тебя? Ты нищий поэт, студент, босяк У тебя ничего нет — кроме стопки стихов, посвященных ей.

И твой мир рушится.

Потом, как в детском калейдоскопе — мелькают годы, женщины, города и страны, заботы, хлопоты, житейская круговерть.

И вдруг — встречаешь ее через пятнадцать лет.

У тебя — семья, жена, дети, дом, работа. У тебя — все в порядке, ты устроен в жизни, и все тебе кажется хорошо. Пока случайно в переходе метро ты не встречаешь ее.