Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Джоан Тёрни

глубинное влияние на саму нашу сущность. Как упоминалось выше, это связано с готовностью отказаться от жесткой дихотомии между внутренним и внешним, столь важной для современной западной концепции человека. Поскольку костюм — амбивалентный феномен, наделенный множеством смыслов, нет никаких оснований полагать, что транслируемое им послание однозначно или что оно предназначено лишь для одного человека или группы. Скорее всего, Бхатти хотел одновременно отдать должное Тоске, продемонстрировать уважение к суду и, по возможности, подчеркнуть определенные черты собственной личности.

Как показывают медийные дискуссии, решение вопроса о соответствии люсекофте случаю (то есть контексту судебного разбирательства) зависит не только от случая как такового, но и от того, кто именно надевает костюм. Наряд Бхатти оказался проблематичным, однако тот же наряд на других обвиняемых не вызывал споров. В одной из статей описывались сигналы, которые транслирует публике свитер-люсекофте на преступнике в зале суда:

внутреннее спокойствие, уравновешенность, домашний уют, норвежскость и национальное единство. Репутация, которая нам всем важна. Пер Ордеруд «полностью использовал возможности символа, и это сошло ему с рук». Затем объявился один из самых ужасных грабителей Норвегии. Костюм Дэвида Тоски привлек к себе больше внимания, чем наряд Ордеруда, поскольку появление человека в балаклаве на публике в подобной одежде казалось удивительным.

По общему признанию, ему это также сошло с рук, поскольку он этнический норвежец. Но использование Тоской люсекофте изменило символ, и многие, вероятно, начали думать о люсекофте как о «гангстерском свитере».

Последний в преступной банде люсекофте — горожанин, террорист, мусульманин с пакистанскими корнями. Бхатти вошел в зал, улыбаясь вспышкам фотокамер, хорошо подготовленный своим адвокатом Джоном Кристианом Элденом. В его левой руке сиял апельсин, как пасхальное солнце, а персональным брендом ему служил Коран, к которому обвинение оперативно предоставило ему доступ[456].

Те же элементы нарратива воспроизводятся в других статьях и блогах. Трое обвиняемых обладают характеристиками, которые позволяют считать их более или менее подходящими для ношения люсекофте. Пер Ордеруд подходит для этого, потому что он этнический норвежец, пышет здоровьем и имеет наследственные права на ферму. Дэвид Тоска если не подходит, то, по крайней мере, не оскорбляет вкусы публики напрямую, поскольку он тоже этнический норвежец; впрочем, он «человек в балаклаве», так что наряд ему не особенно пристал. Арфан Бхатти, напротив, совсем для него не подходит. Он горожанин, мусульманин, подозреваемый в терроризме, не норвежец по национальности[457]. Иначе говоря, очевидно, что степень норвежскости в данном случае играет важную роль, и эта норвежскость определяется внешностью, религией, происхождением и степенью урбанизма подсудимых, а также тем, что они носили раньше.

Норвегии нравится считать себя демократическим и эгалитарным обществом, в котором нет места расизму. Тот факт, что реакция на трех соратников по люсекофте оказалась столь разной, обескураживает. В течение долгих лет норвежцы гордились свитерами-люсекофте, с удовольствием дарили их иностранным гостям и экспортировали в разные страны, не обращая внимания на цвет кожи или религиозную принадлежность потребителей. Внимание к костюму Бхатти, возможно, свидетельствует о том, что война с террором усилила расистские настроения в Норвегии. Впрочем, это можно истолковать и как актуализацию забытых идей, сохранившихся в материальной культуре и определяющих нормы использования одежды и других вещей[458].

Надежные и нейтральные мужчины

В нескольких блогах отмечалось, что обвиняемому не следует выбирать «изысканную одежду», быть «слишком нарядным или расфуфыренным»; кроме того, пояснялось, что понимается под «приличной одеждой»[459]: красивая рубашка, галстук и умеренно консервативный свитер. Этот стиль отличают не только специфические детали (цвета или виды одежды); он напрямую связан с определенной — а именно консервативной — политической ориентацией. Кроме того, такой наряд можно описать как своего рода свободный костюм[460]. Костюм сыграл важную роль в формировании современного общества, в котором рациональность восторжествовала над феодализмом[461]. Он был мрачным, строгим, неброским и демонстрировал, что его владельцы сосредоточены на насущных задачах[462]. Скромность стала претензией на власть, опорой которой служила европейская товарная экономика и развитие текстильной промышленности[463]. Костюм носили, разумеется, не все, а только мужчины. Эта «неформальная униформа»[464] делала их частью доминирующей культуры, которая конструируется как неизменная и нейтральная, пребывающая вне истории и вне специфических интересов[465]. Костюм — одна из основных репрезентаций доминирующей маскулинности[466], наделенная большим социальным авторитетом, и оспорить ее нелегко (ил. 12.3)[467].

12.3. Глава исследовательского отдела Арне Дулсруд в люсекофте на рабочем месте в SIFO, Oslo Metropolitan University, 2018. Автор фотографии: Туне Скодал Тобиассон

Саамская «кофте» бросает вызов этой доминирующей маскулинности. Как упоминалось выше, сторонники ее запрета апеллировали к нейтральности — аргумент, который используется для защиты власти. Тот факт, что предложение было отклонено, указывает на силу контрвласти: прав коренных народов в Норвегии. В дебатах о люсекофте использовался термин «естественный», хотя и имплицитно, как оппозиция к искусственности; но естественным нарядом был признан не строгий, а свободный костюм[468]. Такие костюмы — например, рубашку и пиджак в сочетании с повседневными брюками или рубашку и пиджак без галстука — обычно носят в более непринужденной обстановке или в знак протеста против жесткого дресс-кода[469]. Если вы хотите выступить с трибуны Норвежского Стортинга, вам обязательно нужен пиджак. Однако другие составляющие костюма не обязательны. Пиджак здесь — атрибут власти (впрочем, брюки вам, думаю, тоже нужны!). Тот факт, что в костюме, якобы подходящем для обвиняемого, пиджак заменялся свитером, легко интерпретируется как требование отказаться от элемента костюма, яснее всего выражающего силу и мужественность. Использование других элементов костюма, таким образом, указывает на уважение не только к суду, но и к господствующей маскулинной властной структуре в целом. Замену пиджака на консервативный свитер можно истолковать, сравнив последний с кардиганом в интерпретации Дж. Тёрни: это «не формальная, но и не повседневная одежда. Можно сказать, что она подходит тем, кто не чувствует себя достаточно комфортно в какой-либо сфере деятельности»; подобно кардигану, свитер «ассоциировался со слабостью и неспособностью контролировать ситуацию»[470] и тем самым подходил для кающегося грешника. Костюм с пиджаком не входил в число рекомендаций. Вероятно, он был бы воспринят как слишком сильное вестиментарное высказывание для обвиняемого и скорее подошел бы мафиози, чем раскаявшемуся преступнику или невиновному.

Как показывают дебаты о саамской «кофте», не все оценивают доминирующую маскулинность как нейтральную. Помимо прочего, это означает, что в одном и том же костюме разные люди чувствуют себя по-разному. Иными словами, консервативный стиль может восприниматься одними как естественный, а