Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

по широкой Фенчерч-стрит, а затем не повернула на Грейсчерч-стрит, то не стояла бы сейчас в спальне дома в Блумсбери, готовая стать воровкой. Предыдущие семь лет привели меня к этому моменту. Все нужные мне вещи находились в этом доме, и теперь я нашла их. Я положила в карман обе половинки медальона из китового уса, где уже лежала бирка с номером 627, тихо закрыла шкатулку и спустилась вниз, чтобы добавить сметаны в капусту.

– Ты не боишься темноты, девочка? – обратился Лайл к Шарлотте. Мы продвигались на восток по узким улицам где-то вокруг Грейс-Инн. Непривычная к незнакомым людям и ночным прогулкам, Шарлотта замкнулась в себе, как устрица, и не ответила ему. Я видела, как она рассматривала незажженный факел Лайла, который тот держал над головой. Раньше я не пользовалась услугами факельщиков и держалась только знакомых улиц в темноте, когда мне вообще нужно было выходить из дома. Ночные сторожа – Лайл называл их «Чарли» – расхаживали по улице со своими дубинками и масляными лампами, оповещая о времени и о погоде снаружи, прежде чем вернуться в свои будки к игре в карты и стаканчику бренди. Лайл избегал широких бульваров и чувствовал улицы и переулки, как подлинный обитатель темноты; ноги были его ушами и глазами.

– Кто отец твоей девочки? – спросил он во время одной из наших встреч под луной.

Я сделала глоток пива и передала ему бутылку.

– Муж моей хозяйки, но он уже умер.

Лайл тихо присвистнул.

– И как же ты познакомилась с ним?

– У кофейни Рассела, недалеко от биржи. Знаешь, где это?

– При свете дня не найду. Что хохотушке вроде тебя делать в кофейне? Туда не пускают женщин. Или, может быть, это была другая кофейня? Там, где разогревают крантики у молодых джентльменов?

Я знала, что он подшучивает надо мной, и пихнула его локтем.

– Заткнись, а то я найду такое темное место для твоего факела, что он больше не зажжется. Нет, он стоял снаружи, а я проходила мимо.

– Значит, так ты отведала любовной отравы? Просто проходила мимо? Это что-то новенькое.

– Я не знала, что он женат. Я ничего о нем не знала, кроме его работы. И до сих пор не знаю, хотя живу в его доме. Там нет ни его портрета, ни его вещей. Как будто он вообще не жил там.

– Ты пробовала разыскать его?

– Нет.

– Он мог бы помочь тебе, если бы узнал.

– Думаю, мы оба понимали, что этого не будет.

Ночь была холодной, и я подумала, что ему нужно вернуться к работе, но он сказал:

– Знаешь, кем я бы хотел быть, если бы не ходил под лунным проклятьем?

– Кем?

– Я хотел бы выращивать разные вещи. Это непросто на четвертом этаже, но у нас на подоконнике есть розмарин, шалфей и тимьян. Прошлым летом я даже пробовал вырастить помидоры, но они так и не покраснели. Мне хочется иметь собственный сад за городом. Может быть, в Ламбете или в Челси. Просторное и зеленое место, где я мог бы выращивать яблоки, морковь, капусту и репу для продажи на рынке. Мне бы нравилось продавать их с тележки на Ковент-Гарден.

– Я никогда не пробовала помидоры. И никогда не видела человека, который мечтал бы работать на рынке. Встаешь в самую рань, работаешь холодной зимой, все время на улице.

– Ну, я и так работаю на улице холодной зимой. Какая разница?

Я пожала плечами.

– Я не стала бы жалеть, если бы больше никогда не увидела ни одной креветки.

– Я скорее буду нюхать помидоры, чем креветки. А ты предпочла бы розовую клумбу?

Но я знала, что этому не бывать, и хотя запах Биллингсгейтского рынка выдохся от крахмала и щелока на моей новой работе, и мы оба на короткое время вообразили себя няней и садоводом, я оставалась торговкой креветками, а он фонарщиком.

Когда мы встретились в следующий раз, он вынул руку из-за спины и показал мне яркий и круглый овощ, в котором было больше цвета и спелости, чем во всем Лондоне. Я откусила кусочек, и мой род наполнился холодной кисло-сладкой влагой. Не знаю, где он нашел помидор в зимнем Лондоне, но таков уж был Лайл: он приносил свет, и он приносил помидоры.

– Стой. – Я положила ладонь на его руку, и мы остановились посреди узкой улицы, плотно застроенной складскими помещениями и амбарами, закрытыми на ночь.

Лайл зажег факел сразу же после того, как мы пересекли широкий Холбурн, и теперь перед нами колыхался овал неяркого света. Я полагала, что мы находимся где-то к югу от Клеркенуэлла, судя по нашему маршруту. Этот ночной Лондон был не тем городом, который я знала; мы присоединились к преступникам и обитателям сумерек. Я вгляделась в тьму позади, густую, как деготь. Мне показалось или я слышала шаги?

– Не будем останавливаться, – сказал он и потянул нас за собой. Мы вышли на более широкую и тихую улицу с несколькими освещенными окнами на верхних этажах – далекими, но успокаивающими.

– Как ты, мой ангел? – прошептала я.

Шарлотта устала, ее глаза погасли. Она была слишком большой, чтобы нести ее на руках, но я жалела, что не могу этого сделать.

– Скоро мы будем дома, – сказала я ей. – Ты познакомишься со своим дедушкой, а я положу теплый кирпич тебе в постель, прямо рядом с моей. Утром мы с тобой пойдем и найдем себе новое жилье, хорошо?

Она промолчала. Через несколько минут факел Лайла осветил вывеску «Мартышки и барабана», я увидела впереди церковный шпиль и поняла, что мы находимся всего лишь в нескольких улицах от Лудгейт-Хилл. Я сказала Лайлу, что теперь мы можем расстаться.

– Я не доделаю свое дело, если уйду от вас, – возразил он.

– Эй! – крикнул кто-то из темноты, и я похолодела от страха. – Эй, вы!

Появилась худощавая мужская фигура. Я крепко схватила Шарлотту за руку и приготовилась бежать.

– Нужен свет для портшеза, отсюда до Сохо, – сказал мужчина, чьи каблуки гулко цокали по мостовой.

– Я провожаю клиентов, – сказал Лайл.

– Ах, вот как? – Мужчина посмотрел на нас; черты его лица проявились в свете факела. Он был старым, с обвисшими щеками и в грязном парике. Мы прошли мимо, и я наклонила голову, когда ощутила резкий запах бренди.

Веселая скрипичная мелодия доносилась из таверны в конце улицы, где люди ухали и топали ногами. Я не имела представления, сколько сейчас времени. Мы прошли цепочкой через Белл-Сэвидж-Ярд и наконец оказались