Журнал "Млечный Путь" №02 2012 г. - No Name

− Он, стало быть, щедр?

− Я расскажу вам, насколько он щедр, наш Брес. Корпре, сын Огмы, первый бард Туата, обласканный вами, явился ко двору, ожидая занять свое место рядом с троном, ибо нет у Туата занятия почтеннее, чем слагать слова. Брес не отказал ему в гостеприимстве, ибо таков его гейс, но что это было за гостеприимство! Тесная каморка без очага и постели, сухой хлеб на блюде. Так ли принимали бардов в ваши времена? Брес — добрый король для фоморов, которые им управляют, а что такое быть добрым королем для своего народа — ему неведомо. Великий муж обличьем, а разумом сущее дитя.

− И каковым же славословием наделил его Корпре?

− Стихи его все Туата нынче повторяют.

Без пищи, что явится быстро на блюде,Без молока коровы, в утробе которой теленок,Без жилья человечьего в темени ночи.Без платы за песни поэтов пребудет пусть Брес.

Недолго Бресу сидеть на вашем троне, скоро вы его займете по закону и по выбору народа.

Некоторое время молчат оба, пока ловкие пальцы Миаха делают свое дело. Сустав к суставу, а мышца к мышце. Король терпит боль, наотрез отказываясь от макового отвара — ему привычно. По его разумению король должен быть больше любого из подданных, иначе с чего бы ему быть королем.

− Почему ты делаешь это? — спрашивает король. — Почему твой отец этого не сделал?

− Потому что я лучший лекарь, чем мой отец! — отвечает Миах. Девушка, Аирмед, не поднимает головы, она почти не видна в тени резных колонн. — Отец отгоняет смерть, он способен исцелить, только если не отсечена голова и не поврежден спинной мозг. Я могу вернуть к жизни мертвого. Хорошо ль великому Диан Кехту быть превзойденным?

* * *

Спустя девять дней в том же пустом и пыльном зале Нуаду ждет Миаха, но приходит Диан Кехт. Садится напротив короля-брата, и, поскольку вина у них нет, они занимают себя пустым разговором, до тех пор пока пред ними не появляются пристыженные, пойманные на недозволенном, сын и дочь.

Из складок своих одежд Диан Кехт достает свиток и кладет на стол перед собой. Миах смотрит на свиток, но не прикасается к нему. Потом идет к королю и встает у того за плечом, и Диан Кехту все ясно без слов.

− Каждый из нас сделал, что сделал, − говорит Миах, − и обратного хода нет. Ты, отец, предписал кормить больного овсянкой, сваренной на лекарственных травах — помогает от желудочных болезней! − и не будешь забыт в веках. Я пошел дальше. Туата не умирают, но могут быть убиты — я сделаю так, что и убить их будет невозможно. Я сделаю нас сильнее фоморов.

− Я закончил книгу по медицинской этике и деонтологии, и хотел бы, чтобы ты ее прочел, но ты для этого слишком горд.

− Я сам могу написать любую книгу!

− Нуаду, − говорит Диан Кехт, более не удостаивая сына ни словом, − если бы он сделал это с кем угодно, кроме тебя, я без всякой жалости убил бы жертву его эксперимента.

Нуаду молчит.

− Твоя рука была хороша, − наконец говорит он, показывая на отделенное от его тела серебряное сложносочлененное чудовище, − но я предпочитаю живую. Я чувствую ее сустав к суставу, а мыщцу к мышце. Она налита силой и жаждет взяться за меч. Я не отдам свою руку, Диан Кехт, если ее не возьмут силой.

− Кто я таков, чтобы сравниться с тобою силой? — сардонически вопрошает Диан Кехт.

Меж тем Миах снимает с королевской руки повязку — виток за витком, слой за слоем. Обнажается бледная кожа, покрытая веснушками и седыми волосами. И бугры мышц.

А дальше короткий вскрик, в котором протест и боль, но более всего — изумление. И Нуаду стоит над телом поверженного Миаха, и в руке у него его королевский меч, неотразимый меч из Финиаса, а Диан Кехт тоже стоит, вскочивши со своего места, а Аирмед дрожит, прижавшись к колонне. А отсеченная голова Миаха катится от подножия трона в сторону дверей этого темного покинутого чертога.

Но более всего изумлен, кажется, сам Нуаду.

− Что-то вроде этого я и имел в виду, когда предостерегал, − устало говорит Диан Кехт. — Нельзя оборачивать вспять основные законы философии, они не для того писаны. Немертвое неживое стремится обращать в неживое живое вокруг себя.

Шорох у колонны заставляет его прервать речь. Аирмед, встав на колени и скинув плащ, раскладывает на нем травы. Окровавленная голова брата лежит пред нею.

− Я знаю все, что знал он, − говорит она не поднимая глаз. — Если это вина, то я виновна столько же. Отец, позволь мне…

Диан Кехт одним движением смешивает травы.

− Нет Миаха, но останется Аирмед, − говорит он, и она поднимает изумленные глаза, потому что нечасто слышит в его голосе проявление чувств. Тогда она складывает руки на коленях и просто смотрит, оставаясь безмолвным свидетелем всему, что происходит тут.

− Если он встанет, кого, как ты думаешь, он возьмет взамен?

Нуаду, кажется, осознает, что произошло.

− Я рад, что убил не тебя, мой друг и брат, − хрипло говорит он. − Я рад, что не убил тебя, невинное дитя. Я… не желал этой смерти. Я вполне осознаю, что я натворил: я лишил мой народ целителя, а тебя — сына. Я заплачу любую виру, Диан Кехт.

Он смотрит на меч в своей руке, словно впервые понимает, сколь страшные силы подчинены ему и сколь страшным орудием они способны сделать его самого.

− Что, если она опять захочет чужой жизни, Диан Кехт?

− Даже наверняка.

− Возможно, будет лучше, если я не выйду из этого чертога?

Диан Кехт минуту обдумывает эту возможность.

− Нет, − говорит он. — Грядет великая война, и не обойдется без великой битвы. Это понятно всякому, кто умеет думать, даже если бы кое-кто не каркал о том ежечасно. Фоморы тоже не дремлют, у них есть свои предсказатели с их собственными пиар-пророчествами. Нам нужен Нуаду, но…

− Я понял.

Они встречаются глазами, и не нужна никакая вещая птица, чтобы предсказать — Нуаду не выйдет из великой битвы. Это его не пугает. Ничто не может быть страшнее пустого пыльного чертога, в котором он уже был похоронен заживо.

− Смерть Миаха я объясню, − спокойно говорит Диан Кехт.[3]

* * *

К берегам фоморовых земель причалил корабль, и прибывшие на нем были богаты и отличались любезным обращением. У них были собаки и лошади, и, будучи приглашены на состязания, гости победили и в собачьих бегах, и в скачках. Последними состязались мечники, и когда воин, вышедший от приплывших, взялся за меч, на пальце у него блеснуло золотое кольцо. Встал тогда король Элатха и признал перед всеми своего сына, и спросил его, в чем возникла у того нужда, что отправился он искать отцовской поддержки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});