Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Вероятно именно по этому поводу 15 января Литвинов представил свои соображения на усмотрение Политбюро. Нарком и его коллеги не могли не учитывать, что инициатива турецкой дипломатии являлась одним из проявлений общей тенденции к поискам разрешения бессарабской проблемы на рубеже 1930–1931 гг.

17 декабря состоялась важная дискуссия между министром иностранных дел ЧСР Э. Бенешем и полпредом А.Я. Аросевым. Чехословацкий министр резко отозвался о процессе «Промпартии», продемонстрировавшем Европе, что не только из Рима, но и из Москвы исходит «угроза миру», так что стало «достаточно какого-либо незначительного повода, чтобы началось столкновение Европы с СССР». В заключение беседы Бенеш заявил о своем стремлении установить с СССР «такие же отношения как с Францией» и принялся уверять Аросева, в том, «какие были бы благие последствия, если бы СССР не отвергал его, Бенеша, посреднических услуг в деле улаживания бессарабского конфликта»[649]. В конце 1930 г. посланник Польши в Анкаре К. Ольшовский в доверительных беседах с полпредом Сурицем предлагал СССР приступить к нормализации советско-румынских отношений на основе признания вопроса о Бессарабии открытым[650]. 9 января 1931 г., одновременно с посещением Литвинова Рагиб-беем, член Коллегии НКИД Б.С. Стомоняков нанес визит новому послу Италии в СССР Б. Аттолико, который высказал убеждение, что СССР совершает ошибку, «не обращая должного внимания на румынскую проблему», тогда как «Румыния является наиболее слабым звеном в цепи послевоенных союзов, созданных Францией» – она не граничит с Германией и находится в конфликте с Венгрией, Болгарией и Россией. «Ввиду этого, – заявил Аттолико, – Румынию легче, чем других союзников Франции можно было бы оторвать от последней. В этом заинтересована Италия и заинтересован Советский Союз, не только вследствие враждебности нам Франции, но прежде всего вследствие союза между Румынией и Польшей. Главным препятствием является, однако, страх Румынии перед СССР, удерживающий Румынию в орбите Франции». Аттолико напомнил Стомонякову о том, что и он, и министр иностранных дел Италии Д. Гранди недавно обсуждали эту тему с Литвиновым. Несмотря на различие мотивации, совет итальянского посла относительно путей выхода из бессарабского тупика совпадал с рекомендацией К. Ольшевского. «Единственное, в чем и вы и Румыния согласны в этом вопросе, – сказал А[ттолико], – это то, что вы оба не можете договориться по этому вопросу. Это именно и надо зафиксировать в будущем соглашении между вами и Румынией». Стомоняков в ответ заявил, что «это был бы странный договор»[651], (вероятно, он был далек от предвидения, что спустя год ему придется отстаивать необходимость такого соглашения с Румынией)[652].

Таким образом, советскому руководству приходилось считаться с настойчивыми предложениями как ближайших партнеров СССР (Турции и Италии), так и его «вероятных противников» (Польши и ЧСР) приступить к нормализации отношений с Румынией. Ситуацию дополнительно усложняли слухи об усилившихся разногласиях Бухареста и Варшавы накануне продления ими союзного договора и огласка, которую получили беседы В.А. Антонова-Овсеенко с Ю. Беком и А. Залесским относительно возобновления переговоров о пакте ненападения между СССР и Польшей. В начале января по указанию Литвинова ТАСС опроверг сообщение «румынской фашистской газеты “Лупта”» о том, что, что для срыва польско-румынских переговоров СССР предложил Польше заключить договор, который включал бы взаимные обязательства неучастия во враждебных соглашениях[653]. В беседе с послом Турции Литвинов высказал мнение, что «нам нужно быть теперь особенно осторожными ввиду каких-то интриг, с одной стороны Польши, с другой стороны – Румынии для взаимного шантажа»[654].

Отражением этой «особой осторожности», вероятно, и явилось постановление о создании комиссии авторитетных членов Политбюро, в которой подчеркнуто важная роль отводилась председателю СНК СССР – едва ли не главному оппоненту Литвинова. Результаты работы комиссии в точности неизвестны. Вероятно, сильное воздействие на исход дискуссий в высшем руководстве СССР оказало заключение 15 января 1931 г. гарантийного договора между Польшей и Румынией, заменившего ранее действовавшее союзное соглашение 1926 г. Судя по материалам НКИД (и его новому обращению в Политбюро в марте 1931 г.)[655], комиссия Молотова пришла к выводу о целесообразности воздерживаться от инициативы в налаживании контактов с Бухарестом и ограничиться ответом, данным Литвиновым Рюштю через турецкого посла в Москве. На вопрос румынского посланника в Ангоре о том, намерен ли он предложить свое содействие в урегулировании советско-румынских отношений, Т. Рюштю заявил, что возобновление союзного договора между Польшей и Румынией делает такое посредничество невозможным[656].

15 января 1931 г.

7. – О торговле с Польшей (т.т. Розенгольц, Литвинов).

а) Независимо от хода переговоров с польским правительством немедленно приступить к реализации заказов на металл.

б) Утвердить с поправками следующие предложения Наркомвнешторга:

1. Разрешить НКИД и НКВТ вступить в переговоры с польским правительством о возможности размещения в Польше заказов черных металлов на сумму 20–25 млн. руб. при условии получения от польского правительства соответствующих компенсаций.

2. Компенсации должны быть представлены в форме:

а) разрешения свободного ввоза либо предоставления СССР контингентов на ввоз в Польшу пшеницы, рыбы, пушнины, живой птицы, костяного клея, кишек;

б) освобождения от ввозной пошлины ячменя и овса;

в) заключения табачной монополией договора о поставке в 1931 г. табаков на сумму 6–7 млн. руб.;

г) обеспечения преимущественных закупок государственными и муниципальными органами наших товаров (в частности, автошин);

д) оказания через банки воздействия на крупнейшие польские фирмы по заключению с нами длительных договоров на покупку наших товаров (руда железная и марганцевая, костяной клей);

е) обмена нотами о наибольшем благоприятствовании.

3. Переговоры вести одновременно полпреду и торгпреду в Польше с польским правительством и предправления Цветметимпорта в Берлине с руководителями польской промышленности.

Выписки посланы: т.т. Розенгольцу, Литвинову.

Протокол № 23 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.1.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 117.

Постановление Политбюро явилось наиболее масштабным из решений высших органов СССР в области экономического сотрудничества с Польшей в конце 20-х – начале 30-х гг. Наряду с хозяйственным кризисом в Польше, вызвавшим усиление протекционизма, главным препятствием к поддержанию и расширению такого сотрудничества являлось отсутствие торгового договора между двумя странами. Намечавшиеся в 1928 г. переговоры о его заключении были сорваны вследствие несогласованности действий польской миссии в Москве и МИД Польши и поведения советских властей («дело Скальского»). На рубеже 1930–1931 гг. в переговорах с Министерством промышленности и торговли Польши советские представители предприняли попытку вновь поднять вопрос о торговом договоре. При этом в качестве образца выдвигались договоры, охватывавшие широкий круг позиций (например, советско-эстонский). Убедившись в «сдержанности польской стороны», Москва выдвинула «концепцию более узкого договора»[657]. В отличие от советских предложений 1928 г., в программе января 1931 г., не затрагивались общие проблемы кредитного обеспечения советских закупок, транзита, железнодорожных и таможенных тарифов (за исключением пошлин на вывозимые в Польшу ячмень и овес). Однако главные элементы новых директив Политбюро – введение режима наибольшего благоприятствования, определение контингентов и преференций – сближали намечаемое ими соглашение с торговым договором.

Первая часть («а») постановления Политбюро отражала заинтересованность НКВТ и НКТП в продолжении сотрудничества с польскими горными концернами. 1 апреля истекало соглашение, заключенное 17 июня 1930 г. на поставку в СССР 151 тыс. тонн железа. Однако советские хозяйственные ведомства нуждались в больших объемах поставок, и к 1 апреля им было фактически отгружено 169 тыс. тонн железа и стального проката[658]. Потребности СССР в импорте черных металлов из Польши к началу 1931 г. возросли (общий импорт черных металлов в 1931 г. достиг рекордного уровня – 1624 тыс. тонн[659]). Однако для Польши, по оценке полпредства, закупка Советским Союзом железа стала «менее интересна, чем в прошлые годы» в силу ухудшения условий кредитования польского экспорта и ожидания крупных заказов на достройку (благодаря французскому займу) железнодорожной линии Верхняя Силезия – Гдыня[660]. Эти обстоятельства ставили под сомнение основную посылку второй части («б») постановления – тезис о достижимости существенных уступок польского правительства в случае размещения крупных советских заказов на металл, тем более, что Политбюро распорядилось о немедленной выдачи таких заказов «независимо от хода переговоров».