Новая зона. Время туманов - Сергей Клочков

— Может быть, и так, — сказал Ткаченко. — Но тарелки, доморощенные магистры вуду и контактеры появились бы и без ваших усилий. Свобода слова, мать ее ети. Кушайте ее теперь с кашей.

— Вы еще скажите, что это плохо, — фыркнул Игорь. — Давайте уж тогда цензуру вернем.

— Главная беда в том, что мы, товарищи, меры не знаем и вечно в крайности кидаемся. Я, конечно, университетов не кончал, хотя немного и учился, но думаю, что у нас если цензура, то железная, не моги даже намеков нехороших сделать. А ежели свобода слова, то в книгах начинают заборные надписи цитировать через строчку. Середины, какой бы золотой она ни была, мы не понимаем.

— О! Четко сказано, сталкер, — усмехнулся капитан.

— Так о чем весь сыр-бор тут разгорелся? — спросил Шелихов. — А то я как-то упустил тему.

— О ненаучной белиберде, которая с любой стороны, как ни посмотри, является собачьей чушью. Или лучше даже собачачьей.

— Вы меня не поняли в очередной раз, уважаемый товарищ капитан. Видимо, не дослушали из принципа. — Лазарев сверкнул глазами. — Одно дело — цветные журналы на дешевой бумаге с колдунами и полуголыми бабами, и совсем другое — попытки научного исследования феномена.

— Ладно. Чего вы достигли в таком случае? — Ткаченко устало вздохнул. — Только не надо про ту уже легендарную группу песню заводить. Знаю, была такая, чего-то там творила, но после появления первой Зоны результаты ее работ были за каким-то чертом уничтожены.

— Просто потеряны, — возразил Лазарев.

— Уничтожены, Игорь. — Капитан покачал головой. — Информация точная и уже даже не секретная. Вам бы уж надо было знать. Я, правда, сильно сомневаюсь, что группа — внимание — советских ученых стала бы изучать подобную чушь.

— Хорошо… черт возьми, ладно… — Лазарев уже начинал злиться. — Я понимаю, что работа моей исследовательской группы в ЦАЯ в глазах коллег может выглядеть бредом. Я понимаю ваше отношение к данным вопросам. И даже способен понять, почему при официальном признании существования у человека паранормальных способностей некоторые… бараны продолжают упорно сомневаться в достаточно стройной теории энергоинформационного поля Земли в том виде, в каком представляют его мои единомышленники. Может быть… на первый взгляд, она и выглядит бредово, но если бы вы на словах попытались объяснить, допустим, Ньютону, что есть такая штука, как радиоволны, он бы вам не поверил. Не поверил, понимаете? И может быть, даже высмеял за глупость утверждать такие безумные вещи.

Лазарев даже немного покраснел. Сжав кулаки, он несколько раз прошелся по комнате, вздохнул, затем устало хлопнулся на диван.

— Между тем теория, которой я придерживаюсь, вполне способна объяснить появление Зоны. И, может быть, эта теория чего-нибудь, да стоит. Иначе Яковлев не утвердил бы эту экспедицию.

— Можно поинтересоваться, в чем состоит сама теория? — спросил Ткаченко. — Но только, пожалуйста, простым языком для несведущих в высокой науке.

— Наконец-то, — выдохнул Лазарев. — Соизволили выслушать. Теория на самом деле проста и достаточно изящна. Ранее физика изучала в основном вещество и энергию, их природу, закономерности, взаимодействие, происхождение. Но в конечном итоге все сводилось именно к энергии и веществу. Два кита мироздания, если угодно, создающие при взаимодействии сложные, стройные системы, которыми, собственно, именно физика и занималась. Иногда благодаря гениям наука делала качественно новые витки, не побоюсь этого слова, революционные прорывы в знании. Ньютон, Эйнштейн, Тесла, Резерфорд, Попов — они меняли и совершенствовали представление людей о мире, наука серьезно раздвигала горизонты, и то, что вчера казалось фантастикой, сказкой, на следующий день входило в обыденность. Пусть даже эти новые знания ломали старые, казавшиеся незыблемыми истины…

— И теория информационных полей, по-вашему, тоже является таким же прорывом? — скептически хмыкнул капитан.

— Я уверен в этом, — серьезно заявил ученый. — В начале этого века в Японии проводились странные на первый взгляд исследования. Группа ученых мысленно пыталась воздействовать на пробирки с обычной водой. С точки зрения физики воздействия не было, да и быть не могло, мысль — не что иное, как электрохимические реакции мозга, которые невозможно транслировать по воздуху и уж тем более в герметичную камеру с образцами воды. Тем не менее вода изменила свои свойства… лед кристаллизировался по-разному в опытной и контрольной группе образцов. Мало того, кристаллизация зависела от того, как именно шло воздействие, — мысли, окрашенные положительными эмоциями, превратили воду при охлаждении в правильные, симметричные кристаллы. Лед из, скажем так, отрицательно обработанной группы был аморфным, застывшим в полупрозрачную бугристую массу.

— Слышал о таких экспериментах, — кивнул Ткаченко.

— Дальше — больше, — продолжил Лазарев. — Информационно насыщенная вода влияла и на живые организмы. У некоторых экспериментаторов получались и вовсе поразительные результаты.

— Вода — она и есть вода… — Шелихов улыбнулся и покачал головой. — Извини, наука, но ваши японцы дурью маялись.

— Я не должен был вам этого говорить, но, извините, все же скажу. — Лазарев внимательно посмотрел на Серого. — Ваше чудодейственное лекарство, тот самый «седатин-8», не что иное, как простая вода для инъекций.

— Что? — Шелихов подумал, что он ослышался. — Как… вода? Там даже запах медицинский… это точно лекарство.

— Пластик шприцов немного припахивает камфарой. — Лазарев улыбнулся. — Но внутри вода. По два грамма в каждом. Единственное, с этой водой поработал один из наших специалистов проекта «Пастырь», за несколько минут обеспечив всех перегоревших ученых мощным и при этом безопасным для здоровья средством.

— Самовнушение… — хмыкнул Ткаченко.

— Нет. — Ученый покачал головой. — В отличие от плацебо оно все равно будет действовать даже в том случае, если пациент будет знать, что в шприцах на самом деле не лекарство, а вода.

— Твою-то мать… я начинаю верить в эту вашу теорию. — Шелихов достал из кармана пенал со шприцами, хмыкнул, покачал головой. — Ну, Яковлев… ну, зараза. Дал подлечиться, это без вопросов…

— Что скажешь, капитан? — с ехидцей спросил Лазарев.

— Хм… впечатляет, — кивнул тот.

— Одно из доказательств, скажем так. Информационная составляющая вселенной не показывала себя до определенного времени. Ситуация получилась точно такая же, как и с радиоволнами, — мир буквально пронизан ими, но до изобретения определенных приборов, до необходимого уровня научной мысли ни один человек даже не подозревал об их существовании. Но получилось так, что не уровень науки, а необъяснимая катастрофа послужила толчком к открытию третьего столба вселенной, ее неотъемлемой системной части — информационного поля. Материя, энергия и информация есть взаимозависимые вещи, сплетающиеся друг с другом в сложнейшие системы, одной из которых является жизнь, точнее, феномен жизни, которая из одной только материи и энергии образоваться не могла. Ни при каких условиях. Самоусложнение систем противоречит фундаментальным законам вселенной, однако оно присутствует повсеместно. Эволюционные механизмы, как я думаю, тоже не объясняются одной лишь теорией Дарвина, ни в коем случае не объясняются на все сто процентов — развитие жизни напрямую зависит от развития системы материя-энергия-информация. Мало того, по историческим меркам не так давно была доказана возможность перехода материи в энергию и наоборот. Теперь я берусь утверждать, что информация, да-да, та самая информация также способна становиться при определенных условиях как материей, так и энергией.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});