Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

- Чего? - насупился Ганюшкин.

- Зима, сима, пима, драй... Заколдованные слова. Вы сразу почувствуете облегчение.

- Зима, сима... - тупо пробурчал он, сознавая всю нелепость происходящего.

Внезапно через ее тонкие пальцы в него хлынул невыносимый жар, словно разом засадил стакан спирта. Это было чудесно. В мгновение ока перед внутренним взором промелькнула вся жизнь, окрашенная в солнечные тона, вспыхнули и исчезли щемящие видения былого. Он аж застонал от наслаждения - и вырвал руку.

- Ведьма, - сказал он с уважением. - Высасываешь меня, да?

В ее ответной улыбке едва заметное торжество.

- Расслабьтесь, добрый господин. Ведь лучше умереть, чем жить с такой чернотой.

- С какой чернотой?

- Которая у вас в сердце.

Ганюшкин принял решение единственно верное. Метрдотель прав: эта куколка для знатоков. Но кем бы она ни была, он вывернет ее наизнанку и узнает, что у нее внутри. Но не сейчас, позже. После встречи с Мишаней. Достал портмоне, отслоил пять зеленых сотенных купюр и положил перед ней.

- Уговорила, девочка. Вот тебе пока на конфеты. Никуда не отлучайся. Пришлю за тобой.

Фея побледнела до синевы, к деньгам не притронулась. Он так и оставил ее за столом, будто потухшую свечку.

Мишаня явился через сорок минут. Вошел сияющий, оживленный, с тем счастливым, восхищенным огнем в глазах, который Ганюшкин уже подзабыл. Так первый ученик в классе смотрит на любимого учителя, преданный пес - на хозяина, почесавшего ему брюхо. Сколько раз смягчало Гая Карловича это голубое неистовое сияние! Теперь пробил час расплаты за нелепую при его жизненном опыте доверчивость. Несколько месяцев назад провожал в самостоятельное плавание родного человечка, сейчас принял в отцовские объятия мелкого кидалу, променявшего синицу в руках на журавля в небе. Бедный мальчик, заблудившийся в трех соснах...

- Господи, какая радость, какой сюрприз! - восторженно лепетал Мишаня. - Но как же так. Гай Карлович, не предупредили, не послали весточку... Не встретили как положено...

"Хитер, хитер подлец, - отметил Ганюшкин не без удовольствия. - Ни тени беспокойства на простоватом, с тонко очерченными скулами лице. И ведь догадывался, не мог не догадываться, что неспроста нагрянул владыка. И не мог не чувствовать меча, занесенного над головой".

- Сядь, не мельтеши, - благодушно прогудел. - Выпьешь чего-нибудь?

- Вы же знаете, я не пью... Но если прикажете... Устроились в гостиной: Ганюшкин в мягком кресле, Мишаня напротив на стуле - вытянутый как струна, одухотворенный, готовый по первому знаку, как всегда, ринуться грудью на любую амбразуру. Сколько еще молодой, неизрасходованной энергии в предателе... Жаль, очень жаль, о так получилось. Что уже пора расставаться.

Гай Карлович решил не тянуть кота за хвост и заговорил спокойно, без нажима, а так, как если бы батюшка читал отходную по покойнику, который по недомыслию и недостатку религиозного рвения натворил при жизни много дурного, но, как всякая Божья тварь, заслуживает снисхождения. Исподволь, с любопытством следил, какие метаморфозы происходят с Мишаней. По мере того как нанизывал обвинения, лицо у подлюки вытянулось, побледнело потом он попытался перебить наставника, вставить словцо, потом, с увеличением тяжести аргументов, как-то сгорбился, переломился в поясе и поник на стуле, будто задремал. Голубые, яркие глаза потухли.

- Такие-то дела, голубчик Мишаня, - закончил Ганюшкин на печальной ноте. - Можешь что-нибудь сказать в оправдание? Готов выслушать.

Шмульцер ответил не сразу, с трудом вышел из оцепенения. Наконец тихо произнес:

- Навет... Обыкновенный навет. Кто-то решил от меня избавиться. Трудно поверить. Гай Карлович, чтобы вы говорили всерьез. Двойная бухгалтерия, эксклюзивные счета... Мистика какая-то.

- Был бы рад, если так. Но я, Мишенька, своими глазами видел копии документов. Отчасти горжусь тобой. За несколько месяцев наломать столько деньжищ - надо уметь. Жалко зарывать такой талант в землю, да сам понимаешь, другого выхода нет.

- Гай Карлович, какие документы? Господь с вами. При нынешнем уровне компьютеризации. Кто же верит документам? Разве что московская прокуратура.

- Чему же верить, Мишаня? Твоим честным глазкам? Мишаня глядел оторопело, но краска уже вернулась на его щеки, он готов был защищаться - и понятно как. От всего отпираться, нагло, отчаянно. Уйти в отрицаловку. Что еще ему остается? Но Ганюшкин жестоко ошибся в своей догадке. Мишаня в последний раз дернулся, и вдруг в нем произошла неуловимая перемена. Ганюшкин увидел перед собой другого человека, которого прежде не знал, - сосредоточенного, нахмуренного, с сигаретой в руке. У этого человека были усталые, старческие глаза. Он спросил:

- Вам самому не страшно. Гай Карлович?

- Ты о чем?

- Да так... Расплачиваться все равно придется. За все ваши дела. И за то, что сейчас со мной задумали. Чаша сия никого не минует.

- Ну-ну, продолжай.

- Да чего продолжать, я уж кончил. Об одном жалею силенок не рассчитал. Хотел переиграть на вашем поле, а надо было по-другому. В прошлом году, помните, когда сидели у Елизаветы в шалмане? Вы пьяненький сделались, из моих ручек водочку лакали. Я уж было порошок приготовил, в последний момент передумал. Слишком мелко для вас. Не почувствовали бы, как сдохли. Без мук, без тоски. А может, и правильно, что передумал. Ладно, чего теперь вспоминать... Зовите свою обезьяну.

Произнесенные слова подействовали на Ганюшкина как удар в солнечное сплетение. Чудовищным был не смысл, а сопровождавшее их перевоплощение всегда раболепски преданного, восторженно-изумленного молодого человека в иное существо, излучавшее рафинированную, ничем не замутненную, кристально чистую ненависть. Такое можно увидеть разве что в фильмах ужасов, но не в жизни. Под маской простоватого, пусть оказавшегося плутом, но, безусловно, талантливого провинциала внезапно обнаружился лик Фредди Крюгера из "Кошмара на улице Вязов". На мгновение Ганюшкин задохнулся, спросил дрогнувшим голосом:

- Миша, опомнись... Что плохого я тебе сделал? Мишаня отрешенно улыбался. Он выглядел столетним старцем.

- Мне - ничего. Вы вообще никому ничего не сделали плохого. Но благодаря таким, как вы, человечество погибнет. Рассыплется в труху. От него останутся рожки да ножки. Я не против. Всадников апокалипсиса никому не остановить.

- О чем ты, Миша? Разве ты не один из нас?

- Увы, нет. Я пытался противостоять, как умел. Говорю же, силенок не хватило. Таких, как вы, надо давить в эмбриональном состоянии, как слепых котят. Ладно, проехали. Найдется кто-нибудь ловчее меня - и оторвет вам яйца. Зовите палача, чего тянуть?

Ганюшкин успокоился: Мишаня явно бредил, а ему-то привиделось невесть что. Какие-то перевоплощения, Фредди Крюгеры. Скорее всего, подлюка рехнулся от страха. И это понятно. Кому охота помирать в его возрасте?..

- Миша, если хочешь о чем-то попросить... Не сомневайся, выполню твою просьбу.

- Попросить? Вас? - От удивления Мишаня опять помолодел. - Впрочем, почему бы и нет? Чисть зубки почаще, Карлович, а то больно говном воняет.

Ганюшкин хлопнул в ладоши - тут же в комнате возник Рафик Башитов. Глянул на хозяина, тот важно кивнул. Рафик приблизился к стулу, на котором сидел Мишаня, примерился, вежливо попросил:

- Нагнись, пожалуйста, к полу, да.

Мишаня не пошевелился и глаз не поднял. И не оказал никакого сопротивления, когда громадный чеченец ухватил его голову под мышку, натужился, дернул - и с хрустом вывернул из грудной клетки. Потом бережно уложил обмякшее тело на ковер.

- Все, спасибо, ступай, - морщась, бросил Ганюшкин. Некоторое время задумчиво разглядывал мертвого пасынка, его вытянувшееся, враз подернувшееся серым пеплом скуластое лицо, распахнутые поблекшие глаза, в которых застыла не боль, а странная усмешка. Словно дразнил благодетеля вывалившимся изо рта синеватым языком. Загадочная история... Безусловно, в ней было какое-то ценное указание для него, но пока он не мог уловить его смысл.

Связался с Кузьмой по мобильной трубке. Распорядился, чтобы тот немедленно прислал труповозку.

- Будет сделано, босс, - бодро отозвался менеджер. - Ребята уже выехали.

Ганюшкин прошел в спальню, налил рюмку води Включил телевизор. Помянул Мишаню. На экране, в передаче "Итоги" его побратимы втолковывали растерянному президенту, чтобы тот поскорее принял закон о реструктуризации РАО ЕЭС. Потом неунывающий Кисель в который раз грозился разогнать, к чертовой матери, прокуратуру, которая, как стая гончих, травит независимую прессу Гусинского.

"Это правильно, - подумал Ганюшкин. - Это хорошо. Пора одернуть этих сук". Сам не понял, к кому относится его раздражение. К президенту, снюхавшемуся с чернью, или к Мишане. Кликнул Рафика. Тот вошел и невозмутимо ждал в дверях.